– Кто там еще? – забеспокоился Ганс, машинально пряча стаканчик под газету.
Хлопнула дверь, потом еще одна, и наконец в раздевалку ввалился Кича. На него было страшно смотреть – бледный, всклокоченный, с дрожащими полуоткрытыми губами.
Все вскочили. Казалось, Кича вот-вот прокричит какую-то новость, настолько ужасную, что на ее фоне поблекнет даже гибель Мустафы.
Он обвел помещение блуждающим взором и остановил его на Гансе.
– Твое? – спросил Кича, выставив перед собой сумку-визитку из коричневой кожи.
– Ну... – осторожно кивнул Ганс. – В машине у тебя забыл.
– Иди-ка сюда, – сказал Кича, облизывая пересохшие губы.
Тихо, маленькими шажками Ганс начал приближаться, не зная, чего ожидать от невменяемого бригадира. Не дождавшись, Кича шагнул вперед, схватил Ганса за рукав и потянул за собой к двери.
Вытащив его в соседнее помещение, Кича подпер дверь стулом и только после этого рывком открыл сумку.
– Это твое? – нетвердым голосом проговорил он и вытряс содержимое сумки на стол.
– Ну да, мое. А что?
– И это – тоже твое?! – Кича размахнулся и швырнул на стол стопку цветных фотографий.
Ганс взял их, мельком взглянул и снова уставился на бригадира.
– Ну и что? – сказал он. – Это еще тогда было. И я тебе говорил, что они у меня есть.
На снимках была изображена клиника «Золотой родник» в различных ракурсах. Основной корпус с крыльцом, ворота, флигель, маленькая железная дверца в заборе. Еще было несколько видов на дворик клиники с крыши соседней пятиэтажки – общих и с приближением.
– Вот! – воскликнул Кича, выхватывая одну из последних фотографий. – Вот этот мужик – знаешь его?
Ганс пригляделся. В верхнем уголке снимка можно было разглядеть, как высокая худощавая врачиха толкает перед собой кресло-каталку, в которой полулежит расслабленный бледный мужчина с большими запавшими глазами. Японский фотоаппарат-»мыльница» имел мощный вариообъектив с хорошим разрешением, и это позволяло достаточно ясно разглядеть лицо человека.
Это был Дубровин. Тот самый подпольный золотой король, которого Кича изувечил в двух шагах от собственного офиса. Однако Гансу его лицо было неизвестно. Он так и сказал Киче.
– Откуда он там взялся?! – визгливо крикнул Кича. – Откуда? Ты же его видел! Теперь ты понял, кто...
Он осекся. Он хотел сказать, что теперь ясно, кто уработал Мустафу, но вовремя прикусил язык. Никто, даже Ганс, не должен знать, что Кича имеет отношение к тому давнему убийству.
– Ничего я не понял, – угрюмо проговорил Ганс. – Ну, мужик в коляске, и что? Там много таких.
Кича несколько секунд неподвижно смотрел на Ганса, пытаясь успокоиться. Действительно, телохранитель ни при чем, он не виноват, и незачем на него орать. Наконец Кича заговорил – тихо и вполне спокойно:
– Хочешь джип? «Крузер», новый, полгода из Германии – хочешь? Прямо завтра.
– Что? – пробормотал удивившийся Ганс.
– А ничего. Ставлю джип и двухкомнатную квартиру. Если ты этого мужика быстро и чисто закопаешь, завтра же получишь машину и хату.
– В каком смысле закопаю? – произнес Ганс севшим голосом.
– В каком хочешь! Пристрели. На куски поруби. Взорви. Можешь заодно и всю эту больничку сровнять – разрешаю.
– Так ведь ты сам говорил...
– Что я говорил? Это не я, это Мустафа говорил. Ну и где он? Меня теперь слушай, я твой командир! Прыгай в тачку – и рви туда, прямо сейчас. Хоть по кирпичику там все разломай, а мужика этого мне найди, понял?
– Ну... – Ганса съедали сомнения. – А если я не смогу?
– Ну, так постарайся, черт тебя задери! Или джип тебе не нужен? Бери с собой братву – и вперед – ищи, узнавай.
– Постой... – Ганс никак не мог взять в толк, что происходит с бригадиром. – Да на что он тебе нужен, этот инвалид? А ты вообще-то не гонишь?
– Все, никаких базаров! Я улетаю далеко, в загранку, меня не ищи. На похоронах у Мустафы не буду, позже приеду. Если что – скажешь там...
Ганс молчал, хлопая глазами. Кича никогда не был трусом и размазней, но сейчас несгибаемый бригадир буквально преобразился. Что за паника, что за спешка?
– Стой! – сказал Кича, хотя Ганс пока никуда не уходил. – А если его там уже нет? – И он уставился на Ганса, словно тот отвечал за все передвижения пациентов клиники.
Гансу оставалось только пожать плечами.
– Найдешь, – решительно приказал Кича. – Хоть кишки выверни этим айболитам, а адресок узнай. – Он замолчал, вспомнив, с какими трудностями год назад он сам подбирался к логову Дубровина. Впрочем, теперь пусть это будут трудности Ганса. – Будет грустно – вспомни, что в гараже тебя ждет большой блестящий «Крузер».
Уже в дверях Кича, вспомнив что-то, обернулся:
– Заедешь к Филину на Шахтерскую, скажешь, чтоб выдал арматуру.
Он ушел, и через несколько секунд вдали затих шум его «Понтиака». Ганс стоял один в пустом предбаннике раздевалки и думал. Потом он начал шагать взад-вперед, лихорадочно чесать затылок. Наконец повернулся и решительно шагнул в дверь, где его уже заждались приятели.
– Ну что, пацаны? – сказал он захмелевшей братве. – Кто-то тут обещал мне помочь посчитаться за старую обидку.
Осмелевшие от водки пацаны не заставили себя упрашивать.
Майор Соляков готовился ко сну, когда с тумбочки неистово заголосил телефон.
– Да, – по-домашнему ответил он, не представляясь.
– Виктор Иванович? – раздался негромкий осторожный голос.
– Слушаю.
– Это Божеродов, здравствуйте.
– Да, Юра, я слушаю.
– Виктор Иванович, обязательно приезжайте сейчас ко мне в больницу. Я вам кое-что покажу. Только нужно поскорее – я сейчас один дежурю во флигеле. Дежурный врач отъехал на пару часов, а напарника сегодня нет. Приезжайте – не пожалеете.
– Что именно ты мне хочешь показать, Юра? – очень спокойно, чтоб остудить пыл собеседника, спросил майор.
– Виктор Иванович, я не могу это объяснить по телефону! – возбужденно заговорил агент. – Это нужно видеть! Тут они такое в подвале держат – я увидел и подумал, что с ума сошел. Я не обманываю, я не стал бы вам звонить просто так. Приедете?
– Ну... – вздохнул Соляков. – А нас сейчас не слушают?
– Исключено, – отрезал Божеродов. – Этот телефон чистый. Приедете?
– Думаю, да, – снова вздохнул майор.
– Только, пожалуйста, быстрее, пока дежурный врач не вернулся. Подходите к задней двери и сразу входите, я замки заранее отопру. И телекамеры переключу, чтоб в главном корпусе вас не видели. Приезжайте, я жду.
Божеродов напрасно надеялся, что майор тотчас запрыгнет в костюм и помчится в клинику. Опытный оперативник не привык бросаться в неизвестность, как в омут. Он прежде всего сел в кресло и спокойно все обдумал.
По формальным правилам, прежде чем вот так куда-то ехать, Соляков обязан был предупредить начальника управления. Проникновение на территорию частного учреждения – серьезный шаг, и здесь необходима поддержка и одобрение ведомства. Более того, на подобное мероприятие нежелательно идти в одиночку.
Но с другой стороны, если сейчас побеспокоить генерала, если поднять на ноги дежурную опергруппу, придется объяснять, куда, а главное, зачем нужно ехать. Увы, майор ничего не мог сказать о цели мероприятия. Он досадовал на самого себя, что не добился от агента связных объяснений – поверил его взволнованному, эмоциональному голосу.
А если на том конце маршрута ничего нет? А если этому взбалмошному Божеродову снова что-то показалось? Информация без перепроверки – просто воздух. Если на основе бессвязного звонка затеять операцию с привлечением сил Управления, и притом не очень-то законную операцию, можно сесть в такую лужу, после которой долго не отмоешься.
Что же такого мог увидеть там Божеродов? Полусгнивших мертвецов, бродящих по коридорам? Что ж, объяснение в его духе. Если уж он не смог это объяснить майору по телефону, то майор тем более не смог бы передать подобное генералу. Как ни крути, нужно ехать самому.
Да, нужно ехать, убеждаться, видеть все своими глазами. Пусть один раз, но достоверно. Если что-то есть – тогда можно звонить, сообщать, привлекать силы – одним словом, развязывать себе руки.
Соляков оделся, сунул за пояс «ПМ» – кобуру он не признавал – и пошел во двор заводить свой «Москвич».
Салон «Хонды» мягко подсвечивали зеленые огоньки табло. На заднем сиденье слышалось глухое бряцание металла. Пацаны делили оружие, которое вынес им Филин – сутулый седой мужик с грустными, коровьими глазами, бывший зампотех из какой-то вэ-че.
В простом картофельном мешке были сложены два «ТТ», ижевское помповое ружье с откидным прикладом, чеченский автомат «борз» и три безосколочные гранаты.
– Это сразу выкидываем, – рассудительно сказал Япон, откладывая под сиденье «борз». – Этой какалкой только в войнушку играться.
– Я его возьму! – загорелся Шиза. – А чего – маленький, удобный.
– Ну, смотри, сам напросился... Ганс, тебе чего?
– «Тэтэшник», – ответил Ганс, не отрывая сосредоточенного взгляда от дороги.
Ему протянули новенький, еще скользкий от смазки пистолет.
– А другого нет?
– Второй потертый весь, ржавый.
– Вот, давай потертый. Лучше потертый, но советский, чем новый китайский.
Ганс нервничал. Только сейчас, когда ветер немного выдул из него хмель, он понял, в какую безумную авантюру позволил себя втянуть. Переть рогом без всякой подготовки на хорошо охраняемую, со всех сторон защищенную больницу – предел глупости. Внутри вооруженные охранники, снаружи – заборы и телекамеры.
Об этом надо было думать раньше. Но раньше Ганс слушал Кичу, который орал, сулил несметные богатства и не терпел никаких возражений. Раньше Ганс был прилично пьян и до неприличия самонадеян. Теперь пришло время каяться, но что толку? Сказать пацанам: «Все, ребята, отбой, едем обратно»? Его не поймут. Ганс на радостях уже пообещал хорошо расплатиться с братвой – он уже планировал продать обещанную двухкомнатную квартиру.