Полученные результаты, подкрепленные данными психологов, историков, антропологов и ряда других специалистов самого широкого профиля, а также исследованиями всех случаев расщепления психики, известных со времен легенд о вселении в человека дьявола вплоть до современных и вполне достоверных медицинских отчетов, поначалу не столько успокоили, сколько встревожили меня.
Я вскоре обнаружил, что мои собственные сновидения и образы не имеют ничего общего с подавляющим большинством случаев заболевания амнезией. Оставалась, правда, жалкая кучка свидетельств и фактов, которые на протяжении рада лет сбивали с толку и шокировали меня своей близостью к моим собственным переживаниям и ощущениям. Некоторые из них имели отношение к древним фольклорным преданиям; другие же были почерпнуты из анналов истории медицины; нашлась и парочка попросту анекдотичных повествований.
Из всего этого следовало, что хотя моя особая разновидность заболевания действительно представляла собой исключительно редкое явление, в истории человечества подобные случаи отмечались и прежде, хотя и с очень большими временными интервалами. В некоторые столетия могло найтись по одному-двум, от силы трем аналогичным примерам, в другие же века они не отмечались вовсе — по крайней мере, если верить сохранившимся записям.
Резюме, однако, всякий раз оставалось одним и тем же: человек, обладающий незаурядными для своего времени умственными способностями, внезапно словно начинал вести совершенно иной образ жизни, нежели прежде, что поначалу проявлялось в затруднениях его речевой и моторной активности, а затем сменялось прямо-таким обвальным увлечением историческими, художественными, антропологическими и иными аналогичными изысканиями, которые он проводил с лихорадочной активностью и поистине патологическим рвением. Вслед за этим наступало восстановление прежнего нормального сознания, временами перемежавшегося смутными, неконкретными видениями, в которых словно высвечивались отдельные фрагменты тщательно блокировавшихся, зловещих, а подчас и просто ужасных псевдовоспоминаний. Близкое подобие всех этих кошмаров моим собственным ощущениям — вплоть до мельчайших деталей — не оставляло для меня никаких сомнений в их относительной типичности. В одном или двух случаях отмечались смутно припоминаемые, но все же чертовски знакомые мне явления, словно я уже слышал о них раньше, причем информация эта дошла до меня по каким-то неведомым, космическим каналам, слишком неведомым и жутким, чтобы всерьез задумываться над их строением. В трех случаях прямо говорилось о наличии некоей таинственной машины, аналогичной той, которая находилась у меня в доме до моего выздоровления.
Другое обстоятельство, которое беспокоило меня во время этих исследований, заключалось в том, что довольно часто встречались случаи, в которых короткие, почти неприметные штрихи моих типичных кошмаров отмечались у людей, не страдавших амнезией в ее классической форме.
В большинстве своем это были личности с самым заурядным интеллектом, а то и менее того — некоторые из них оказались настолько примитивными, что едва ли бы их могли избрать в качестве средства доставки на землю каких-то паранормальных знаний или сверхъестественного умственного багажа. Их попросту спалил бы огонь чужеродной силы, а в конце пути ожидал бы обратный «переход», сопровождающийся чахлыми, быстро затухающими воспоминаниями о нечеловеческих ужасах.
За последние полвека было отмечено по меньшей мере три подобных случая, причем последний всего пятнадцать лет назад. Может, из какой-то неведомой бездны природы загадочная сила пыталась на ощупь прорваться сквозь толщу времени? Или же все эти случаи были лишь чудовищными, зловещими экспериментами таинственного нечто, совершенно недоступного усвоению здравым разумом?
Вот такие и им подобные размышления занимали меня в долгие часы моего домашнего затворничества — причуды, порожденные представшими моему вниманию мифами. У меня не оставалось сомнений в том, что некоторые из дошедших до пас легенд незапамятной старины, очевидно, неведомые ни жертвам изученных мною случаев амнезии, ни их врачам, сформировали столь поразительные и зловещие, похожие на мои собственные завихрения механизмов памяти.
Я до сих пор не нахожу в себе смелости заводить разговор о природе и содержании тех видений, которые столь громогласно заявляли о себе в моих снах. В них чувствовался определенный привкус безумия, а временами мне действительно начинало каяться, что я схожу с ума. Были ли у тех, кто страдал провалами памяти, какие-то особые разновидности галлюцинаций?
А может, именно попытками бессознательного разума восполнить обескураживающую пустоту реальной памяти различными псевдовоспоминаниями удастся объяснить все эти странные всплески причудливого воображения?
Несмотря на то, что альтернативная фольклорная теория казалась мне предпочтительной и белее правдоподобной, именно к подобному выводу склонялось большинство психиатров, оказывавших мне помощь в изучении аналогичных случаев и разделявших мое изумление при каждом новом открытии загадочных совпадений.
При этом они не были склонны относить данное состояние к классическому помешательству, а рассматривали его как некую разновидность невротического расстройства. Мои попытки выявить и проанализировать данные совпадения, а не просто найти их и забыть, вызывали со стороны специалистов искреннюю поддержку как отвечающие высшим принципам психиатрической науки. Особенно высоко я ценил советы тех экспертов, которые изучали мое состояние во время заболевания.
Его первые симптомы были практически незаметны и больше имели отношение к абстрактным категориям, о которых я уже писал выше. Помимо этого там присутствовало ощущение глубокого, непередаваемого ужаса. Я пытался изучить странную разновидность страха, как бы рассматривая свой организм со стороны и пытаясь отыскать в нем признаки чего-то неимоверно чуждого и невообразимо отвратительного.
Когда я окидывал себя взглядом и рассматривал знакомые очертания человеческой фигуры в сером или синем костюме, то всегда испытывал любопытное облегчение, хотя, чтобы достичь его, мне приходилось поначалу противостоять ощущению бездонного отвращения. Я даже старался как можно реже смотреться в зеркало, а брился исключительно в парикмахерских, предварительно попросив мастера посадить меня лицом к стене.
Прошло немало времени, прежде чем я совладал с подобными безрадостными чувствами благодаря беглым, скользящим осмотрам своего тела, которые я стал регулярно совершать по утрам. Надо сказать, что первые мои попытки сопровождались странным ощущением, будто некая внешняя искусственная сила пытается сдерживать мою память.
Я чувствовал, что те мгновения, когда я разглядывал самого себя, имели огромный смысл и были каким-то пугающим, даже ужасным образом связаны со мной, однако эта самая неведомая сила удерживала меня от осознания данного смысла. Позднее же начались новые странности с полетами во времени и с отчаянными попытками расположить фрагментарные проблески видений в хронологическом и пространственном порядке.
Поначалу эти проблески казались мне скорее странными, нежели пугающими. Я словно оказывался в громадной сводчатой палате или комнате, высоченные крестовые потолки которой почти терялись в царившей в вышине густой тени. Когда бы и где бы ни были сооружены подобные хоромы, сам по себе принцип построения их арочных перекрытий имел большое сходство с культурой древних римлян.
В стенах были прорублены огромные круглые окна и высокие арочные двери, а сами помещения были заставлены своеобразными пьедесталами или столами, каждый из которых по высоте был сопоставим с размерами нормальной человеческой комнаты. Вдоль стен тянулись сделанные из темного дерева полки, на которых стояло то, что походило на громадные фолианты с причудливыми иероглифами на обложках.
Обнаженные камни были испещрены причудливой резьбой, в которой преобладали математические кривые и присутствовали надписи, очень напоминавшие те, что я видел на обложках книг. Поражала своими чудовищными, поистине циклопическими размерами темная гранитная кладка, вертикальные, выпуклые на торцах блоки которой удерживали лежавшие на них столь же массивные плиты, но уже с вогнутым основанием.
Стульев в помещении не было, хотя поверхность громадных пьедесталов была завалена книгами, бумагами и еще чем-то, похожим на принадлежности для письма — причудливыми сосудами, сделанными из красноватого металла, и стержнями с запачканными концами. Достигая по высоте некоторых из наиболее миниатюрных пьедесталов, я мог разглядеть их поверхность как бы с некоторого возвышения. На некоторых из них лежали массивные шары, сделанные из какого-то светящегося минерала или кристалла и служившие, очевидно, осветительными лампами; на других стояли всевозможные устройства непонятного мне назначения, составленные из стеклоподобных трубок и металлических стержней.
Окна были застеклены и забраны прочными на вид решетками. В первый раз я так и не решился подойти к ним и выглянуть наружу, однако даже с того места, где я находился, мне были видны верхушки каких-то диковинных, похожих на папоротник растений. Пол был сложен из массивных восьмиугольных плит; ни ковров на полу, ни штор на окнах не было.
Позднее у меня стали возникать видения того, как я стремительно несусь вверх и вниз по гигантским покатым плоскостям, сложенным из той же чудовищной гигантской кладки. Ступеней в помещениях не существовало, а коридоры достигали в ширину не менее десяти метров. Некоторые из конструкций, мимо которых я перемещался, на многие сотни метров возносились ввысь.
Нижние черные своды располагались в несколько ярусов, причем на самых нижних я заметил странные люки, которые, похоже, никогда не открывались и были наглухо заперты полосами из толстого металла, что наводило на мысль о чем-то особо грозном и зловещем.
Сам себе я представлялся кем-то вроде пленника, и все, на чем останавливался мой взгляд, казалось наполненным безотчетным ужасом. Я чувствовал, что, не окажись я столь милосердно невежественным, загадочные извилистые иероглифы на стенах попросту сокрушили бы мой разум, а заодно и душу.