Пока по плану. И, похоже, без конфликтов. Во всяком случае, никаких разборок и криков не слышно. Зинченко взглянул на часы. Рановато пока для криков-разборок. Не так много народу в этот ранний час на работу направляется. Будут, наверное, и разборки, и проблемы. Даже там, в «круге втором». А уж здесь…
Полковник снова бросил взгляд на Алину. Цепляются товарищи генералы за соломинку, надеются на чудо. Какого чуда ждут они от этой женщины, под большими карими глазами которой уже обозначились темные круги от невыспанности и нервного напряжения?
Или просто хотят, чтобы она, эта гражданская женщина, к работе их никаким боком не относящаяся, просто подтвердила уже озвученный ею вариант? Чтобы потом по всей цепи можно было рапортовать: да, дров наломали будь здоров, но следовали рекомендации специалиста.
Зинченко хмыкнул. Может быть и так. Уже хотя бы потому, что не раз так и бывало. Не последний инстинкт едва ли не у любого спеца в лампасах: прикрыть задницу. Да чего там, у многих — главный инстинкт. Потом, конечно, комиссии, расследования — но это потом. Но и там козырной аргумент на стол. Вы себя на наше место поставьте. Ситуация уникальная, нештатная до предела — а тут специалист. Рекомендация.
Хотя конечно же, ох как хотелось бы другого варианта… Всем хотелось бы. И нам, и ментам. И генералам, нашим, ментовским и всем прочим. И жильцам-бедолагам, которые о главном и единственном варианте ничего пока и не знают…
— Ну вот, и в штаб соваться не пришлось, — раздался знакомый голос.
Полковник обернулся. Майор-убойщик, улыбаясь так лучезарно, словно собирались они все вместе на какой-нибудь дружеский пикник, уже стоял рядом с Наговицыной. Телешов, которого Зинченко сначала и не узнал в МЧС-овской камуфляжке, тоже улыбаясь, но улыбкой другой, ласково-озабоченной, вопросительно смотрел на Алину.
— А я тут, — продолжал Кремер, — и бойца вашего нового прихватил. Пущай, думаю, на начальство вблизи посмотрит. А начальство — на него.
— Да мы уж, вроде, друг друга-то видели, — сказал полковник. — И пороху вместе нюхнули.
— Это еще по старой его гражданской жизни, — возразил майор. Он повернулся к Сергею. — Между прочим, трепета должного не вижу, товарищ Телешов. Даже у нас в ментовке, уж на что раздолбаи, но рядовой состав при виде полковника волнение все-таки испытывает.
— Да ладно вам, Петр Андреевич, — отозвался Зинченко. — А коли о чинах и званиях речь, так у нас и майоры с полковниками тоже не совсем, чтобы запанибрата.
— А я разве ж панибратствую? — изумился Кремер. — Кроме того, и служу по совсем другому ведомству. Точнее, вообще промежду — ни ваш, ни наш. Враскоряку как бы. Индеец, одним словом.
Зинченко с Телешовым рассмеялись. Улыбнулась даже Алина, однако напряжение, читавшееся на ее лице, от этого не исчезло.
— Ладно. Повеселились. — Майор бросил взгляд в сторону омоновцев, стоявших метрах в тридцати от них. — Как дальше веселиться-то будем, Николай Васильевич?
— А что температура, поднимается? — уже на полном серьезе спросил полковник.
— Пока не особо, но ртуть в этом градуснике взлететь может в момент.
— Может, — кивнул Зинченко. — Боюсь, что и взлетит.
— Аж так весело? — Кремер тоже посерьезнел.
Полковник искоса взглянул на Алину. Она смотрела в сторону, внешне никак не реагируя на разговор.
— На пока в двух словах, — сказал Зинченко, — такой вариант. Газ сверху в подъезды распылять, а там уж он по этажам сползет. До подвала включительно.
— А в квартиры он как заползти должен? — перебил Кремер.
— С квартирами как раз и проблема, майор. Двери во все квартиры должны быть открытыми.
Кремер присвистнул.
— Знатно. Не обрадуется народ. Крепко не обрадуется. И убедить будет ой непросто…
— Почему же во все квартиры? — вмешался молчавший до той поры Телешов. — Там, откуда люди выходить будут, змей — и это очевидно — нет. Значит…
— Нет, Сережа, — вмешалась Наговицына.
Зинченко, старательно скрывая удивление, бросил на нее мимолетный взгляд. «Сережа». Он искоса взглянул на Кремера. На лице майора не отразилось никаких эмоций. Стало быть, в курсе. «Сережа». Ну что ж удивительного. Боевое братство. Фронтовая любовь.
— Не так все просто, — продолжала Алина ровным, чуточку усталым голосом. — В стояки предполагается закачивать воду под давлением — репеллент там, скорее всего, окажется не эффективным. Это значит, что какое-то количество змей может буквально выдавить в любую из квартир. Оттуда их надо будет выгонять репеллентом. Для этого нужно, чтобы газ попал в каждую из квартир. В каждую. Пропустим хоть одну змею — тогда можно было и не начинать.
— Та же старая пластинка будет, — мрачно согласился Кремер. — И с самого начала.
Полковник МЧС нахмурился. Действительно, задача, стоявшая перед ними, была сложной вдвойне. Масштаб операции — и ее тотальность. Пара удравших тварей, или даже одна, но беременная — и насмарку все. Уничтожить их надо всех. До единого, самого мелкого и невзрачного гаденыша.
Весь выводок уже расползся, тычась головами в тела взрослых. Мать лежала не шевелясь и не испытывая никакой тревоги за новорожденных. Копившийся со временем опыт сливался с выработанным за сотни тысяч лет инстинктом, становясь частью защитного механизма. Сейчас и змееныши не поползут сейчас к отверстию, выходу из гнезда, потому что оттуда, снаружи, шел опасный гул, неравномерный, нерегулярный, то приближавшийся, то удалявшийся — и очень беспокойный. Тревожный гул.
Совсем не похожий на гул более громкий, но ритмичный и быстро затихавший. То, что обычно проносилось почти над ними, вблизи от логова, обустроенного ими в норе неподалеку от железнодорожной насыпи, ни разу не причинило им вреда. Довольно скоро этот пугавший их поначалу гул стал просто частью окружавшего гремучников мира — и они перестали на него реагировать.
Однако то, что происходило снаружи сейчас, растревожило их всерьез. Опыт, ставший инстинктом, говорил, что надо оставаться в логове — в этой норе, поначалу вымытой дождями. Потом в ней поселилась полудикая собака, родившая здесь выводок своих детенышей. Потом появилась она, Мать, а прежние обитатели были убиты и съедены. Собачья нора стала для нее и ее потомства вполне приемлемым домом. И в нем сейчас надо было оставаться, несмотря на мучивший их голод — а голод они испытывали постоянно. Но на такой случай рядом всегда было то, что этот голод могло удовлетворить: тело очередного сородича. Для Матери, никогда не покидавшей гнезда, это было единственным источником пропитания.
Она чувствовала, что так произойдет и сейчас. Но тревоги за новорожденных змеенышей она не испытывала. Семья никогда не нападала на малышей. И потому, что еды не хватило бы даже на одного взрослого — и потому, что срабатывал еще один могучий инстинкт. Инстинкт продолжения рода.
Убийство взрослого всегда происходило одинаково. Несколько даймондбэков поднимали головы, медленно поворачивая их в сторону будущей жертвы — и почти одновременно наносили удар. Не было ни угрожающих телодвижений, ни танца, ни боя. Было просто — убийство. И, по прошествии какого-то времени — пища. Инстинкт или подобие коллективного разума — но происходило это всегда как по нотам. Атаковать будущую жертву готовы были сразу несколько змей. И никогда они не ошибались в выборе: драк не возникало. Цель была определена с самого начала.
Так же случилось и в этот раз. Огромного самца атаковали сразу пятеро даймондбэков, в том числе и один из совсем еще небольших. Самец дернулся, забил хвостом, попытался приподнять голову, но тут же по его телу прошла дрожь, и он застыл.
Мать не испытывала никаких чувств от того, что убитый гремучник когда-то тоже был одним из выношенных ею детенышей. Все происходило по единожды заведенному порядку: они рождались, выползали из норы, охотились, росли, возвращались в семейное логово — и кто-то из них приносился в жертву для того, чтобы Мать могла питаться и производить новое потомство.
Нападавшие снова улеглись — кто на землю, кто на тела своих сородичей. Еще немного, и они будут питаться — после того, как голод удовлетворит она, Мать. Но еды хватит на всех. Если бы не этот тревожный гул, доходивший с разных сторон, они, возможно, и задремали бы. Но долетавшие до норы звуки и вибрация почвы не позволяли расслабиться. Опасность была рядом, совсем близко.
Зинченко с Кремером отправились на обход домов. Которых получалось не так уж и много, подумал Сергей. На всем оцепленном ОМОНом и машинами МЧС треугольнике домов этих было… Он прикрыл глаза, считая в уме — Телешов знал каждое из зданий, включая и номера, размашисто намалеванные на их торцах. Пятнадцать домов в зоне эвакуации. Тринадцать хрущоб. Две девятиэтажки. Нет, одна. Пашинян ведь говорил, что дальняя — относительно новая — девятиэтажка подключена к совсем другому коллектору. Опасности для жильцов нет, но эвакуировать их, конечно, будут. Сейчас на этом треугольнике не нужно находиться никому — коллектор или не коллектор. Ладно. Пятнадцать минус один. Значит, под угрозой — четырнадцать.
— Не так уж и много, — сказал он. — Я думал, что будет гораздо больше.
— Чего не много, Сережа? — отозвалась Алина, погруженная в свои мысли.
— Домов, Аля. Четырнадцать домов, в которых могут быть — да нет, наверное, есть — змеи.
— Не так уж много. Правда, ровно на четырнадцать больше, чем хотелось бы.
— Это да. Не поспоришь.
Они помолчали.
— Так что там за химию нам привезли? — спросил Телешов.
— Репеллент? Да ничего нового по сути. Видено и пробовано.
— Работает?
— Работать-то работает, да вот только в таких условиях никто никогда его не применял.
— Опасный?
— Для человека?
Сергей кивнул. Алина мотнула головой.
— Нет. Запах разве что неприятный. Хотя даже это на любителя.
— В смысле?
— Нафталином он пахнет. Сильно.
— А почему?
— Активный элемент всей смеси — бензолдикарбоновый ангидрид. Производное нафталина. Потому и запах.