— Летим быстрее, это же работорговец! — закричал гном. — У меня на сегодня уже кончилось все желание общаться с их братом!
— Сахид! — пронзительно закричала вдруг Валери.
Это действительно был недруг Ильдиара. Его преследовали три дюжих бергара, и оружия при охотнике за головами не было.
— Ковер, летим, — коротко приказал своему новому «скакуну» Ильдиар. — Летим из города.
Волшебная ткань оторвалась от земли и взмыла в небо, гном и Джан с непривычки крепко вцепились в бахрому; ковер вздрогнул — видимо, ему это было неприятно.
— Стой! — закричала девушка. — Стой, иначе я спрыгну вниз!
— Валери, что ты делаешь?! — Ильдиар схватил ее за руку.
Валери начала дико вырываться. Джан обхватил ее вокруг хрупкого пояса, и одна из курносых туфель слетела с ноги девушки и упала на землю, затерявшись где-то в высокой зеленой траве.
— Мы должны взять его! — билась она, пытаясь огреть рыцаря-герича кулачком.
— С какого это дива? — усмехнулся Хвали, равнодушно наблюдающий за этой «схваткой».
— Я сброшусь вниз, Ильдиар, ты знаешь: я не лгу!
Паладин искоса взглянул на девушку: хороша же — приучилась играть его чувствами.
— Ковер, вниз, — зло бросил Ильдиар. — Можешь отпустить ее, Джан.
Герич поспешил отпустить девушку, а ковер через мгновение уже спустился к земле.
— А ты, сын гадюки, — это уже было сказано Сахиду, который неуклюже взбирался на ковер, — не приведи Хранн, что-либо вытворишь — я перережу тебе глотку и сброшу в пески.
Ковер резво взлетел. Бергары внизу что-то кричали, размахивая в воздухе своими ятаганами. Но поздно — жертва упорхнула, как птичка из силка.
— Вяжите его, ребята.
Джан и Хвали начали споро связывать ловца удачи — тот, похоже, не был против. Просто молчал и, не отрываясь, смотрел на Валери, у которой по чумазым щекам текли слезы.
Компания собралась более чем странная: северный паладин, чернокожий рыцарь-раб, безбородый гном, бывший охотник за головами и странная молодая девушка неизвестного рода и происхождения.
Все они сидели на волшебном летающем ковре, который нес их куда-то на запад, к огромному пустынному заходящему солнцу, и при этом Ильдиар де Нот, граф Ронстрада, так и не догадался, что есть в их побеге нечто подозрительное, странное и необъяснимое…
Глава 4Странные дорогие для тварей
Странные, странные, странные
В путь собираются твари.
Колотых ран нет — лишь рваные,
И вонь от их спутницы гари.
Идут-бредут-спотыкаются,
Но нет ничего в них смешного:
И в дверь постучат, не раскаются,
С кровати поднимут больного.
Их языки полны мерзости,
И влажно от них и тепло:
Ты в ужасе крутишься-вертишься,
Но вот ты здоров, все прошло!
Им вслед ты с опаскою косишься,
И счастью поверить боишься,
По дому ты радостно носишься:
Уверен — потом отоспишься.
Твари встречаются самые разные:
Есть те, что целуют, и хворь исцеляется.
Когда губ коснутся губы их грязные,
Узнаешь: те твари…
Здоровым…
Мясом питаются.
Трое живых существ, двое из которых были людьми, а третий, как не трудно догадаться, — нет, сидели на земле, прислонившись спинами к холодным могильным камням, и зябко кутались в плащи от пронизывающего ночного холода. В полной темноте, разбавляемой время от времени лишь бледным светом тощего месяца (в те редкие минуты, когда ему было угодно сделать одолжение и оторваться от своих дел, показываясь на небе), они едва различали силуэты друг друга.
В воздухе было душно и пыльно, как перед грозой, но дождь все никак не мог начаться, лишь налетевший ветер неведомо откуда принес с собой сырые листья, закружив их, точно корень петрушки и нарезанный лук в густой безвкусной похлебке. Путники неожиданно оказались в самом центре этого кромешного небесного варева, и вездесущие листья поползли по их капюшонам, царапаясь и шелестя. Они прилипали к одежде, к незащищенным кистям, безжалостно царапали щеки и забивались в нос. Спать совершенно не хотелось, да и как тут уснешь, когда все тело колотит от дрожи, уши закладывает от ветра, на лицо липнет непонятно что, ноги затекают, а руки немеют и молят, чтобы ты согрел их своим дыханием.
Путникам в какой-то мере еще повезло — хвостатый пленник, едва лиственная буря начала собираться, подсказал место, где можно найти хоть какое-то укрытие, — небольшую расщелину, скорее даже овраг, полный провалившихся вниз надгробий, все дно которого, помимо камней, устилал прогнивший ковер из опавших листьев.
— Нет, я, конечно, все понимаю… — проворчал сэр Джеймс Доусон, громыхая латными поножами, которые он сейчас безуспешно пытался использовать в виде подушки под головой.
Разоблачаться от доспехов в кромешной темноте оказалось сущим мучением, но перспектива спать в железе была еще менее привлекательна. Сэр Прокард Норлингтон, напротив, не стал снимать кольчугу, но и комментировать действия Джеймса не стал. Шли вторые сутки их пребывания в этих Чуждых Королевствах, но в представлении ронстрадских паладинов, они растянулись на добрые полвечности.
— Считается, что рыцарю в походе не подобает печься о собственном удобстве и искушаться мыслями о крове, но все же… — Джеймс вдруг подумал, что это вина его старшего товарища: именно старозаветный паладин заразил его извечно плохим настроением, дурным характером и склонностью ворчать. — Если огонь так далеко виден, хотя я вовсе не понимаю, что тут вообще можно разглядеть среди этих листьев и ночи, почему было просто не вернуться обратно в трактир, под теплую крышу?
— Как не трудно догадаться, по той же самой причине, по которой мы покинули эту теплую… хм… и облепленную мухами крышу, — степенно отозвался сэр Норлингтон, чье почти лишившееся морщин лицо зрелого мужа уже не позволяло Джеймсу называть его «стариком».
— Муха была всего одна, — дотошно уточнил сэр Доусон.
Должно быть, Джеймса больше всего угнетало то, что сэр Норлингтон так помолодел прямо у него на глазах, явно не заслуживая этого из-за того, что он совершенно невыносим. Факт произошедших со стариком изменений не мог примирить молодого рыцаря с собой и вызывал к сэру Норлингтону лишь еще более сильную неприязнь.
Старозаветный паладин, в свою очередь, втайне надеялся, что годы не станут тянуть его и дальше назад — становиться младше юного Джеймса, поменявшись с ним положением старшинства, — нет уж, увольте! Приготовившемуся попасть в неловкое положение рыцарю оставалось лишь уповать на мудрость старика Тиана в надежде, что волшебник в силу своей предусмотрительности не мог упустить из виду столь каверзный и скользкий момент. Все же, что бы там ни случилось, наконец, примирился он с мыслью, Джеймс все равно останется для него юнцом и зеленым сопляком — этого не изменить даже коварной магии.
— Они найдут вас там! — прервав размышления сэра Норлингтона, встрял в разговор Крысь. Его длинный нос и тонкие топорщащиеся в стороны усы выглядывали из уютненькой норы, образованной складками плаща Джеймса. — Вам проще самим выколоть себе глаза и отрезать головы, чем сунуться в Постоялый Дом в тот час, когда охотники, должно быть, со всех Холмов устремятся туда вынюхивать вас! Нет-нет, не нужно самим отрубать себе пальцы и ломать кости, не нужно выпускать кровь из своих вен и наполнять ею их чаши, ожидая от них признательности! Ее не будет!
— Зачем мы им сдались? — поинтересовался Джеймс. — Этому твоему Глоттелину и остальным?
— Пфффф! — возмущенно фыркнуло существо. — Мерзкий Глоттелин вовсе не был моим! Это Крысь был его, Глоттелина. Бедный и несчастный Крысь находился в плену, он пребывал в подлом и жестоком рабстве, изо дня в день вынужденный вынюхивать и выглядывать для своего злобного хозяина, принуждаемый часами бежать по следу, недосыпая и питаясь одними лишь грязью и пылью. Без луча надежды и без…
— Заткнись уже, — оборвал излишне пламенную тираду носатого сэр Норлингтон. — За последний час мы уже не менее сотни раз слышали о том, какой ты бедный, несчастный и несправедливо обиженный.
— О! Крысь премного сожалеет, что оскорбил ваш слух своими жалкими стенаниями! Униженный, он столь долго был лишен всякой возможности рассказать кому-то о своих невзгодах, что ему трудно сдержать всю ту горечь, что скопилась в его истерзанной и изголодавшейся по сопереживанию душе! Кстати, — два крохотных голодных глаза с надеждой сверкнули во тьме, — у вас поесть еще чего-нибудь не осталось?
— Поразительно, сколько еды может вместить столь тщедушное, жалкое и несчастное тело, — недовольно буркнул из-за своего надгробия сэр Норлингтон.
— Можно мне еще этой… как ее… пшеничной лепешки? — мечтательно облизнувшись, протянул Крысь. — Клянусь, я ни в одном из логовищ не едал ничего подобного, да что там, думаю, в самом Небесном Склепе к вечерне подают более грубую и дурную пищу! И уж точно не источающую столь нежный и божественный аромат, который щекочет ваш нос подобно тысяче крохотных и нежных лепестков чертополоха…
Джеймсу оставалось лишь удивленно пожать плечами — чем же это надо было питаться, чтобы так отзываться о черством хлебе, который они с сэром Норлингтоном, прежде чем улечься спать, преломили со своим новоявленным спутником.
— Вот, держи, мне не жалко. — Молодой рыцарь протянул Крысю оставленную на утро горбушку.
Усатое создание тут же выскочило из-под плаща паладина и, взявшись за корку хлеба обеими лапами, принялось проворно стачивать ее о свои острые зубы.
— А мне вот жалко, — не одобрил подобного расточительства старозаветный паладин. — Потому как это была наша с вами последняя еда, и еще неизвестно, чем нам доведется питаться завтра.