— Кхе-кхе… — раздалось покашливание поблизости, и джинн увидел стоящего рядом с его крошечной пещеркой белокожего каторжника со спутанными волосами, закрывающими лицо и словно врастающими в длинную неряшливую бороду.
«Он что, не знает о том, что за бородой нужно ухаживать? — возмущенно подумал джинн. — Он что, не осведомлен о гребешке? Или же хотя бы о том, что пальцы как раз таки созданы, чтобы расчесывать бороду? Хотя… — он себя оборвал. — Несмотря на свой дикий вид, манеры его отчеканены весьма недурно. Он не так плох, как двое его невоспитанных спутников. В нем есть почтительность и уважение к сильномогучему духу…»
Ильдиар, будто услышал мысли джинна и вежливо кивнул ему.
— Прошу простить, что прервал ваш отдых, почтенный, — сказал он. — Позвольте мне представиться: мое имя — Ильдиар, и я прибыл сюда из далеких краев.
Джинн глядел на него выжидающе. Как минимум, он был удивлен, а как максимум — польщен: это был первый раб, который выразил ему почтение, представился как подобает и вообще отнесся к нему так, как он того достоин.
Ильдиар продолжал:
— Я спешу принести вам извинения за моих друзей — невзгоды ожесточили их, но хуже того — последняя напасть приключилась с ними в тот момент, когда они сбросили на миг ошейник и успели сделать единственный, к несчастью, скоротечный вдох свободы. Вы должны понять их.
Джинн почесал нос, но ничего не сказал.
Белокожий раб кивнул ему:
— Я наслышан о джиннах пустыни, об их могуществе, об их ловкости и дальновидности. Я полагаю, что лишь крайняя подлость и низменнейшее коварство злых людей стали причиной вашего плена…
Джинн поморщился. Этот человек делал то, что ему крайне не нравилось: подкупал его своими речами и обращением. И хуже всего было то, что он, Ражадрим Синх, подкупался…
— Это правда, — трагично изрек сильномогучий дух. — Коварство Обезьяньего Шейха не знает границ, а его непочтительность терзает мою душу. Он смог изловить Ражадрима Синха-Аль-Малики, проявив весь свой талант лжеца и интригана.
— Вы ведь хотели бы освободиться отсюда? — осторожно проговорил Ильдиар.
— Боюсь, это невозможно, — ответил джинн. — И я буду здесь вечно… пока скалы не превратятся в пыль.
— Аэрха сказал, что солнце дарит вам силы, а еще…
— Мои силы истощены, — прервал его Ражадрим Синх. — Я давно не оказывался под солнцем, не пил ветер, не запускал пальцы в песок, я не могу покинуть Аберджи. Алон-Ан-Салем держит меня на привязи, как пса. Он забрал у меня… — он запнулся, — кое-что…
— Что это за вещь?
Глаза джинна тут же загорелись ярче — он вздрогнул и подозрительно уставился на человека.
— Нет-нет! — поспешил успокоить его Ильдиар. — Я не пытаюсь похитить вашу тайну, почтенный джинн! Я просто надеюсь выбраться отсюда и…
Ражадрим Синх покачал головой.
— Никто не выбирается из копей Аберджи — будь ты хоть человек, хоть джинн. Все напрасно.
— Позвольте спросить, почтенный, — начал Ильдиар, выразительно глядя на джинна. — Если бы вы выбрались на поверхность, вы бы смогли заполучить свою вещь обратно? Вам бы хватило… хватило бы сил вернуть ее?
— Часть моих сил вернулась бы ко мне под лучами солнца, но Обезьяний Шейх — могущественный колдун. Я не могу навредить ему. Он сторожит все свои сокровища, не смыкая глаз. Я не смогу даже близко подобраться к нему — на покои, где заперта моя вещь, наложены чары, и мне не преодолеть их.
Ильдиар задумчиво молчал, и джинн испугался, что ему стало скучно, что он развернется и уйдет, начнет колоть серу, а у него, Ражадрима Синха, так давно не было приличного собеседника!
— Я здесь давно, почтенный Ильдиар! — сказал джинн. — Я знаю в Аберджи все, и я смогу немного облегчить твою участь. Держись ближе Ражадрима Синха-Аль-Малики, и тебя ждет чудеснейшее из чудес!
— Что же это?
— Персик, — заговорщическим шепотом сообщил джинн. — Мне его дает один из надсмотрщиков, он очень суеверен и не вышел характером. Он верит, что джинны могут читать по звездам судьбу людей.
— А вы можете?
— Да, — махнул рукой Ражадрим. — Но это долго, трудно и очень скучно. Поэтому я просто рассказываю ему всяческие небылицы, и он дает мне за это персик. В следующий раз я придумаю ему любовь красавицы, и он даст мне целых два персика!
Ильдиар нахмуренно молчал. Он сокрушенно думал о том, насколько же заточение и безнадежность овладели джинном, если он думает столь мелко и приземленно. Джинн же воспринял его молчание за скуку, и решил, что Ильдиар раскусил его никчемность, вот-вот уйдет и не станет слушать его жалобы. Он так изголодался по общению с кем-то, кто может связать больше дюжины слов вместе и при этом не сотрясается в приступе грубого неуместного смеха. Аэрха, наивный бергар, был и в самом деле, как ребенок: он не знал, что такое ложь, принимал все слова за чистую монету, и не воспринимал всерьез ни одну из выпестованных, как цветок, жалоб джинна. Это было хуже всего.
Ражадрим Синх вскочил на ноги, прикоснулся тыльной стороной ладони до губ и лба, после чего сказал:
— Ты был почтенен с джинном, Ильдиар. А тех, кто относится к нему почтительно, он считает своим другом. Мы с тобой заперты здесь, но я знаю, тебе есть, что рассказать мне, а мне есть, что рассказать тебе — я знаю целую тысячу сказок! За беседой тяжесть с твоей души будет сброшена, твоя жизнь познает легкость, и ты и не заметишь, как она кончится… Кхм… Я имею в виду, каторжная жизнь, а не просто жизнь. Ты прибыл издалека, и, вероятно, принес полный хурджин историй. Все здешние рабы знают лишь одну историю: песок, ловцы удачи, плети надсмотрщиков. Они все одинаковы! Но ты… я знаю, тебе есть, что рассказать мне… В твоих волосах я чувствую едва заметный след чужих ветров. Твои глаза видели другие земли и, быть может, моря. Ты должен поделиться со мной всеми своими историями. А я поделюсь с тобой своими. У нас будет, чем заняться, пока твое сердце не сделает свой последний удар.
Если переводить на человеческий язык, то джинн просто обожал болтать. Разумеется, Ильдиар понял это сразу, но оканчивать свою жизнь в этих пещерах он точно не собирался.
— Я с радостью стану вашим другом, Ражадрим Синх-Аль-Малики…
— Можешь называть меня Ражад.
— Да, Ражад, для меня честь иметь в друзьях сильномогучего волшебного духа, но я не могу остаться здесь.
Джинн тут же пригорюнился, а Ильдиар продолжил:
— Мои спутники в плену у вашего Обезьяньего Шейха, и их ждет ужасная участь — намного более худшая, чем эти шахты. Я не могу оставить их.
— Это благородные слова, Ильдиар, — сказал джинн грустно.
— Но мне самому не выбраться отсюда. Ты ведь сам сказал, Ражад, что знаешь здесь все. Ты бы мог помочь мне.
— Но я…
— А я бы помог тебе в ответ. Я помог бы тебе выбраться и добыть ту вещь, о которой ты говорил.
— Но это невозможно!
Ильдиар покачал головой и вдохновенно проговорил:
— Это так же невозможно, как встретить сильномогучего джинна в копях, как победить армию мертвецов, как склонить непреклонных Дор-Тегли, как победить ифрита, как сбежать из осажденного города на летающем ковре. Но, тем не менее, все это было со мной!
— Я просто обязан услышать эти истории! — взволнованно выдохнул джинн. — Но… — он тут же снова пригорюнился. — Я совершенно бессилен, как кобра в руках факира. Эти скалы давят на меня, словно тяжелая крепость на спину ишака.
— Но ведь какая-то часть магических сил осталась при тебе, Ражад? Хоть что-то?
— На дне кошеля завалялась парочка каких-то медяков. О, мой отец, мои братья! Вам было бы стыдно за Ражадрима Синха-Аль-Малики! Все мои силы похищены подлым вором, все мои страсти поглощены тьмой подземелий, все мои истории больше никто не услышит, и я не услышу ни одной новой истории! Что от меня осталось! Я могу разве что дыму напустить или нагнать ветерка, да и это потребует…
— Ветерок — как раз то, что нужно, — задумчиво проговорил Ильдиар. В голове у него начал складываться некий план.
— Вся моя жизнь — это череда проломленных глиняных горшков, дырявых туфель и зашитых ртов, — продолжил жаловаться джинн, но Ильдиар его уже не слушал.
— Хвали! — он повернулся к гному, который как раз потел, пыхтел и злился, пытаясь, видимо на спор, пробить своим массивным кулаком каменный живот весело хохочущего Аэрхи. — Боюсь, нам все же придется поработать здесь кирками!
— Ну вот, — раздраженно бросил Дор-Тегли. — Алон-Ан-Салем будет нами доволен!
— Пусть только попробует, — сказал Ильдиар — от того, что он придумал, кружилась голова. Это походило на сумасшествие…
Колеса тачки скрипели. Так же, будто корабельные канаты, скрипели мышцы огромного черного человека, толкавшего тачку перед собой. Пот стекал по его лицу, полз по глубоким бороздам морщин. Воздух вырывался из искаженного рта вместе с рыком всякий раз, когда колесо тачки попадало в трещину и приходилось едва ли не рвать жилы, чтобы вытолкнуть ее на ровное место.
Аэрха выкатил тачку из тоннеля и под хмурыми, подозрительными (только для вида, а на деле — преисполненными плохо прикрытой лени) взглядами стражи, направил ее прямиком к сваленной в углу куче ломаной серы. Остановился у кучи, вытер пот, струсил его с руки — пота у бергара было столько, что им можно было умыть, наверное, дюжину грязнуль.
Аэрха оглядел зал Дневной Нормы. Ссыпа́лся песок в больших часах, поскрипывало здоровенное деревянное колесо, в котором на одном месте бежали двое рабов, мерно крутились лопасти мельничных механизмов.
Стражники предавались лени: парочка играла в «обезьян», переставляя резные фигурки по доске туда и обратно под осуждающие или подбадривающие возгласы еще шестерых. Толстый стражник, сидевший под большим медным гонгом, доедал какую-то птицу, время от времени выплевывая пестрые перья. Кто-то смеялся, а кто-то и вовсе нагло храпел.
Появление каторжника с тачкой породы не произвело на присутствующих почти никакого эффекта. Как и всегда.