Дик Фрэнсис
ТВЕРДАЯ РУКА
Whip Hand © Dick Francis, 1979
Переводчики выражают горячую благодарность жж-юзеру elizabeth_perm, жж-юзеру mxb, жж-юзеру tan_y, Ю. Гайдуковой, А. Евтюшкину, В. Егоровой, В. Захарову, М. Левину, И. Любечанскому, С. Мартынову, Л. Ракитиной и всем, кто оказывал помощь и поддержку в работе над проектом!
Эта книга посвящается
Майку Гвилиму
актеру
и
Джеки Столлер
продюсеру
с благодарностью и признательностью
Пролог
Мне снилось, что я участвую в скачке.
Ничего удивительного. Я участвовал в тысячах скачек. Мне снились барьеры. Мне снились лошади, жокеи в камзолах всех цветов радуги и мили и мили зеленой травы. Толпы зрителей на трибунах, чьи лица я, упираясь в стремена и пролетая мимо на бешеной скорости полного галопа, видел только как размытые бледные пятна.
Их рты были открыты, и хотя я не мог их слышать, я знал, что они кричат. Кричат мое имя, чтобы я победил.
Победа — это все. Мое призвание. Моя цель. Моя мечта. Мое предназначение.
Во сне я победил. Поднимаясь над трибунами, радостный рев толпы вознес меня на своих крыльях, как на гребне волны. Но значение имела только победа, а не почести.Я проснулся в темноте, в четыре утра, как случалось нередко. Тишина. Ни криков, ни поздравлений. Ни звука.
Я все еще чувствовал, как двигаюсь в такт движению лошади, как работают мышцы обоих тел, сливаясь в единое целое. Я чувствовал ноги в стременах, я сжимал икрами бока лошади, удерживая равновесие, пригнув голову к гнедой, рвущейся вперед шее, грива хлестала меня по губам, а руки крепко держали поводья.
И тогда я проснулся снова. По-настоящему. В тот миг, когда я шевельнулся, открыл глаза и вспомнил, что мне больше не суждено участвовать в скачках, никогда. Боль утраты накрыла меня как в первый раз. Этот сон годился для здоровых, целых людей. Я часто видел его. Мог бы чем и поумнее заняться.
В настоящей жизни, конечно, все не так. Отмахнулся от снов, оделся и живешь себе дальше как можешь.
Глава первая
Я вынул аккумулятор из руки, сунул его в зарядник и осознал это только секунд через десять, когда пальцы отказались сгибаться.
Как странно, подумалось мне. Постановка аккумулятора на зарядку и все сопутствующие этому движения дошли до такого же автоматизма, как привычка чистить зубы. И тут я впервые понял, что наконец-то подсознательно (по крайней мере, в бодрствующем состоянии) примирился с тем, что на месте левой руки у меня отныне не плоть и кровь, а металл и пластик.
Я стянул галстук, кинул его поверх пиджака, брошенного на кожаный подлокотник дивана, потянулся и выдохнул, наконец-то достигнув знакомой гавани. Вслушался в привычную тишину квартиры и, как обычно, ощутил как внешний мир ослабляет свою хватку.
Полагаю, моя квартира служила мне пристанищем, а не домом. Удобство я себе обеспечил, но души в обстановку не вкладывал. Просто зашел в один безликий день в магазин, «я возьму вот это, это, это и вон то, и доставьте все побыстрее.» Со временем вещей стало больше, но среди них не было ничего, что мне было бы жаль потерять. И если это была защитная стратегия, то, по крайней мере, я это осознавал.
Умиротворенно бродя по квартире без пиджака и обуви, я залил комнату мягким светом настольных ламп, привычным шлепком взбодрил телевизор, налил расслабляющего скотча и грязную со вчерашнего вечера посуду мыть не стал. В холодильнике лежало мясо, а в банке — деньги, и кому, в самом деле, нужна какая-то там цель в жизни?
Чтобы не терять времени, я все чаще обходился одной рукой. Мой хитроумный протез работал от электрических импульсов, посылаемых обрубком предплечья, и его пальцы держали не хуже тисков, но открывались и закрывались они весьма неспешно. Однако на вид рука была почти как настоящая, и окружающие нередко ничего не замечали. На пальцах были ногти, под поверхностью проступали сухожилия и просвечивали синие линии вен. Наедине с собой я пользовался ей все реже и реже, но все же предпочитал не снимать.
Я собирался провести этот вечер так же, как и многие другие: лежа на диване, попивая виски и расслабленно следя за чужими жизнями на голубом экране. Поэтому когда на середине неплохой комедии раздался дверной звонок, это вызвало у меня легкое раздражение.
Я поднялся больше с неохотой, чем с интересом, поставил стакан, нащупал в кармане пиджака запасной аккумулятор и вставил его в гнездо протеза.
Затем застегнул поверх пластикового запястья манжету рубашки, вышел в крохотную прихожую и посмотрел в дверной глазок.
За дверью не было ничего, чего следовало бы опасаться. Нельзя же опасаться женщину средних лет в синей косынке. Я открыл дверь и вежливо осведомился:
— Добрый вечер, что вам угодно?
— Сид! — выпалила она. — Впусти меня.
Я уставился на нее, не узнавая. Но масса незнакомых людей обращалась ко мне по имени, и я всегда воспринимал это как комплимент.
Крупные темные кудри выбивались из-под косынки, темные очки скрывали глаза, а кричащая ярко-красная помада отвлекала взгляд на себя. В манерах женщины сквозила неловкость, а ее просторный желтый плащ не скрывал дрожи. Казалось, она не сомневалась в том, что я ее узнал, но только когда она с беспокойством оглянулась через плечо и свет упал на ее профиль, я понял, кто она такая.
Даже догадавшись, я с недоверием уточнил:
— Розмари?
— Послушай, — сказала она, протиснувшись мимо меня как только я открыл пошире дверь. — Мне просто необходимо с тобой поговорить.
— Конечно... проходите.
Пока я закрывал дверь, она остановилась перед зеркалом в прихожей и принялась развязывать косынку.
— Господи, на кого я похожа!
Ее руки тряслись так сильно, что она никак не могла развязать узел, и наконец, раздраженно вскрикнув, она схватилась за платок и с силой стянула его с головы. Вместе с ним слетели и черные кудри, и она тряхнула знакомой русой гривой, принадлежавшей Розмари Каспар, которая уже пятнадцать лет как звала меня Сидом.
— Господи, — повторила она, убирая темные очки в сумочку и доставая салфетку, чтобы стереть излишек блестящей помады. — Я должна... должна была прийти!
Я смотрел, как дрожат ее руки, слушал сбивчивую речь и размышлял, что с тех пор, как я занялся работой по улаживанию чужих несчастий и неприятностей, мне довелось повидать немало людей в подобном состоянии.
— Проходите и выпейте чего-нибудь, — предложил я, зная, что это было именно то, что ей было нужно и что она надеялась услышать, и мысленно попрощавшись с неудавшимся спокойным вечером. — Виски или джин?
— Джин... тоник... неважно.
Так и не сняв плащ, она прошла за мной в гостиную и рухнула на диван, словно у нее отказали ноги. Я оценил ее пустой взгляд, выключил смех из телевизора и налил успокоительную дозу джина.
— Держите, — протянул я стакан. — Что случилось?
— Случилось! — автоматически возмутилась она. — Не просто случилось!
Я взял свой недопитый скотч и устроился в кресле напротив.
— Я видел вас сегодня на скачках, издали. Вы не могли обратиться ко мне тогда?
Она отпила большой глоток.
— Нет, черт побери, не могла! Как ты думаешь, зачем мне красться впотьмах в этом дурацком парике, разыскивая твою проклятую квартиру, если б я могла спокойно поговорить с тобой на скачках?
— Так в чем дело?
— В том, что ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы нас увидели вместе!
В прошлом я много раз скакал на лошадях ее мужа. Когда я был жокеем и мой вес еще не вышел за пределы допустимого для участия в гладких скачках, до моего перехода в стипль-чез. В те времена, еще до успехов, славы, падений, раздробленных рук и прочего, ничто не мешало ей сколько угодно прилюдно разговаривать со мной. А вот к новоявленному сыщику по имени Сид Холли она пришла тайно, боясь разоблачения.
Ей должно быть сейчас около сорока пяти, подумал я, осознавая, что хотя мы были знакомы уже много лет, никогда раньше я не приглядывался к ней внимательно, не обращал внимания на черты ее лица, ограничиваясь обобщенным впечатлением элегантной, стройной женщины.
Оплывающие очертания бровей и век, небольшой шрам и заметные волоски на подбородке - всего этого я раньше не замечал.
Внезапно она подняла глаза, приглядываясь столь же внимательно, словно никогда раньше не видела меня по-настоящему, и я понял, что в ее случае переоценка происходит более глубокая. Я был уже не тот парнишка, которого она бесцеремонно поучала как вести скачку, а серьезный человек, к кому она обратилась за помощью. Я уже не раз видел, как это новое суждение обо мне меняло прежние поверхностные знакомства, и хотя нередко жалел об утраченной легкости, пути назад не было.
— Все говорят... — неуверенно начала она, — Я имею в виду… За прошлый год я несколько раз слышала… — Она откашлялась. — Говорят, что ты неплохо… очень хорошо распутываешь такие дела. Но я не уверена… я пришла и… Не знаю… ты ведь всего лишь жокей.
— Бывший жокей, — уточнил я.
Она рассеянно взглянула на мою левую руку, но вслух ничего не сказала. Об этом в мире скачек уже устали судачить.
— Попробуйте объяснить, что именно требуется, и если я не смогу помочь, то так и скажу.Мысль о том, что я не смогу помочь, вновь ввергла ее в панику, и ее широкий плащ, как и прежде, не смог скрыть дрожь.
— Никто, никто больше мне не поможет! — выпалила она. — Мне больше некого просить, я вынуждена верить… вынуждена… что ты способен на то… что все говорят.
— Я не сверхчеловек, — возразил я. — Просто научился разбирать всякие запутанные дела.
— Хорошо… господи, я так надеюсь… — стуча зубами по стеклу, она допила стакан. — Так надеюсь…
— Снимите плащ и выпейте еще джину, — велел я. — Садитесь поудобней и рассказывайте все по порядку. — Словно в забытьи она встала, расстегнула и сбросила плащ и снова села.