Белая ванная. Огромные пушистые полотенца. Зеленый коврик, зеленые растения. Зеркала на стенах, светло и ярко. Даже зубных щеток нет на виду: все убрано в шкафчики. Очень чисто. Как всегда у Дженни. Дорогое французское мыло.
Привычка шпионить давно победила мою природную щепетильность. Почти не колеблясь, я открыл дверь в комнату Луизы и заглянул внутрь, надеясь, что мне повезет и она не выйдет в эту самую минуту в прихожую и не увидит, чем я занимаюсь.
В ее комнате царил организованный беспорядок. Повсюду стопки книг и бумаг, одежда на стульях. Кровать не убрана: и неудивительно, ведь когда я позвонил, Луиза еще спала.
Тюбик зубной пасты без колпачка на умывальнике в углу, на веревке сохнут колготки. Открытая коробка конфет. Комод, заваленный всякой всячиной. Высокая ваза с распускающейся свечой каштана. Никаких ароматов. Грязи нет, только захламленность. Синий халатик на полу.
Мебель была такая же, что и в комнате Эша, и было сразу видно, где заканчивалась Дженни и начиналась Луиза.
Я закрыл дверь, никем не замеченный. Луиза сидела в гостиной на полу и сосредоточенно читала книгу, совсем забыв об уборке.
— О, привет, — рассеянно сказала она подняв взгляд, словно уже успела забыть и про меня. — Вы закончили?
— Должны быть и другие документы. Письма, счета, бухгалтерские книги, такого рода вещи.
— Их забрала полиция.
Я сел на диван лицом к ней.
— Кто же сообщил в полицию? Дженни?
Луиза наморщила лоб.
— Нет. Кто-то пожаловался, что фонд не зарегистрирован.
— Кто?
— Не знаю. Кто-то из тех, кто получил письмо и не поленился проверить. Половины указанных спонсоров не существует, а остальные и знать не знали, что их имена так используют.
Я подумал и спросил:
— Почему Эш сбежал именно в тот день?
— Мы не знаем. Может быть, кто-то позвонил с жалобой прямо сюда. Вот он и сбежал, пока еще мог. Полиция пришла только через неделю.
Я положил белую коробочку на столик.
— А откуда взялась полировка?
— Дженни откуда-то заказала. Ник знал, куда обратиться.
— А где счета?
— Их забрала полиция.
— Эти письма с просьбами о пожертвовании... кто заказал тираж бланков?
Она вздохнула.
— Конечно, Дженни. У Ника были и другие, точно такие же, только там стояли его имя и адрес, а не Дженни. Он объяснил, что раз он переехал жить к ней, прежний адрес уже не годится. Видите ли, он так горел желанием продолжать трудиться на благое дело...
— Еще бы, — хмыкнул я.
— Вам легко смеяться над нами, но вы его не видели. Он бы и вас обвел вокруг пальца.
Я не стал спорить. Возможно, она была права.
— Эти письма... Кому вы их рассылали?
— У Ника были списки имен с адресами. Тысячи адресов.
— Они у вас остались, эти списки?
Она устало вздохнула.
— Он забрал их с собой.
— А что за люди были в этих списках?
— Те, у кого в домах вполне может стоять антикварная мебель, и для кого пятерка — не деньги.
— Он не говорил, откуда у него эти списки?
— Говорил, — подтвердила она. — Из штаб-квартиры фонда.
— А кто надписывал и отправлял конверты?
— Ник печатал адреса. Да, конечно, на моей машинке. Он очень быстро печатал, по нескольку сотен в день. Дженни ставила свою подпись внизу, а я клала письма в конверты. Их было так много, что у нее сводило руку, и тогда Ник ей помогал.
— Помогал подписывать ее имя?
— Да, он сотни раз это проделывал. Отличить невозможно.
Я в молчании смотрел на нее.
— Да, знаю, — вздохнула она. — Дженни прямо напрашивалась на неприятности. Но поймите, он сумел представить всю эту работу веселой игрой. У него что ни слово, обхохочешься... А потом повалили чеки, и стало видно, что наши усилия себя оправдывают.
— Кто отсылал полировку? — мрачно спросил я.
— Ник печатал адреса на этикетках. Я помогала Дженни наклеивать их на коробки, запечатывать их клейкой лентой и относить на почту.
— А Эш с вами не ходил?
— Он был слишком занят печатанием адресов. Мы отвозили коробки на почту в сумках на колесиках.
— А чеки... Я полагаю, на счет в банке их тоже клала Дженни?
— Да, верно.
— И сколько же времени это все продолжалось? — спросил я.
— Месяца два, начиная с того, как были напечатаны письма и доставили полировку.
— Сколько было полировки?
— Ох, много, вся квартира была заставлена этими картонными коробками, по шестьдесят жестянок в каждой, уже в упаковке. Под конец наши запасы почти истощились и Дженни хотела заказать еще, но Ник сказал, что пока не надо, мы закончим с этой партией и немного передохнем.
— Он уже тогда рассчитывал свернуть дело, — заметил я.
— Вы правы, — неохотно согласилась она.
— Сколько всего денег Дженни положила на счет?
Она сумрачно взглянула на меня.
— В районе десяти тысяч фунтов. Может, чуть больше. Многие слали гораздо больше, чем пять фунтов. Один или два человека выслали сотню и отказались от полировки.
— Невероятно.
— Деньги текли рекой, они и сейчас приходят, но теперь почтовое отделение доставляет письма прямиком в полицию. Им придется немало попотеть, чтобы отправить все это обратно.
— А та коробка с письмами в комнате Эша, в которых написано «чек приложен», это что?
— Это от тех, чьи чеки были положены на счет и кому была выслана полировка.
— А разве полиции они не нужны?
Она пожала плечами.
— Они их не взяли.
— Можно, я их заберу?
— Да пожалуйста.
Я перетащил коробку к входной двери и вернулся в гостиную, чтобы задать ей еще пару вопросов. Она снова была за книжкой и оторвалась от нее весьма неохотно:
— Как Эш забрал деньги из банка?
— Он предъявил им чек на всю сумму, и машинописное письмо, подписанное Дженни, где говорилось, что она хочет снять все деньги, чтобы торжественно вручить их на ежегодном благотворительном балу.
— Но она же не...
— Нет, конечно. Он подписался ее именем. Я видела и письмо, и чек. Банк передал и то, и другое полиции. Подпись выглядит совсем как настоящая, даже Дженни не может отличить подделку от своей подписи.
Луиза ловко поднялась на ноги, бросив книгу на полу.
— Вы уже уходите? — с надеждой спросила она. — У меня столько дел. Из-за Ника я совсем забросила свою работу.
Она пошла со мной в прихожую и по дороге обронила еще одно удручающее известие.
— Клерки в банке не помнят Ника. Они ежедневно выдают тысячи фунтов наличными для выплаты жалований: в Оксфорде немало промышленных предприятий. Они привыкли, что этим счетом занимается Дженни, а полиция пришла к ним с расспросами только через десять дней. Никто из них не помнит Ника.
— Он профессионал, — согласился я.
— Да, боюсь, что сомнений нет. — Она открыла дверь и наблюдала за тем, как я старался половчее поднять большую коробку, не уронив коробочку с полировкой сверху.
— Спасибо за вашу помощь, — сказал я.
— Давайте, я донесу все это до машины.
— Я справлюсь, — возразил я. Она пронзила меня взглядом.
— Да уж точно. Гордый какой! — она выхватила коробку у меня из рук и начала спускаться по лестнице. Я пошел следом, чувствуя себя крайне глупо. Мы вышли на улицу.
— Где машина? — спросила она.
— Позади дома, но... — она не дослушала. Мы завернули за дом и я махнул рукой, указывая на «Скимитар», и открыл багажник. Она свалила туда коробки, и я захлопнул крышку.
— Спасибо, — повторил я. — За все.
В ее глазах снова мелькнула улыбка.
— Если вы вспомните что-либо еще, что может помочь Дженни, пожалуйста, дайте мне знать.
— Тогда мне нужен адрес.
Я вынул из кармана визитную карточку и подал ей.
— Все здесь.
— Хорошо. — На ее лице мелькнуло загадочное выражение.
— Одно могу точно сказать, — поделилась она. — По рассказам Дженни, я вас совершенно по-другому представляла.
Глава пятая
Из Оксфорда я направился в Глостершир и приехал на конный завод Гарви в половине двенадцатого. Воскресное утро — вполне приемлемое время для посещений.
Том Гарви стоял во дворе и беседовал с конюхом. Я затормозил, и он широким шагом подошел к машине.
— Сид Холли, какие люди! Что тебе нужно?
Я криво усмехнулся, глядя на него в открытое окно.
— Почему все сразу решают, что мне что-то нужно?
— А как же? Других послушать, так ты лучший сыщик теперь. Вот я — деревня-деревней, и то слышал кое-что.
С улыбкой я вылез из машины и обменялся с ним рукопожатием. Этот прожженный пройдоха шестидесяти лет был так же далек от «деревни», как мыс Горн от Аляски.
Крепкий и кряжистый, с непрошибаемой уверенностью в себе и властным голосом, шотландскими корнями и лукавой цыганской натурой. Его рукопожатие было жестким, ладонь — сухой. Так же жестко и грубовато он вел дела. С людьми он не церемонился, а вот с лошадьми обращался с любовью. Год за годом его дело процветало, и хотя лично я не поверил бы в родословную ни одного из его жеребят без тщательных анализов крови, я был в явном меньшинстве.
— Хотел посмотреть на одну кобылу, которая у тебя стоит. Просто интересуюсь.
— Да? И которую?
— Бетезду.
Хорошее расположение духа мгновенно улетучилось с его лица. Он прищурился и резко спросил:
— Что тебя интересует?
— Ну... она ожеребилась?
— Она пала.
— Пала?
— Говорю тебе, парень. Пала. Давай зайдем в дом.
Он повернулся и зашагал по гравию, и я следом. В старом доме было темно и душно. Жизнь бурлила снаружи, в полях, в случном манеже, в денниках для выжеребки. Лишь массивные часы громко тикали в тишине, и несмотря на обеденный час в воскресный день, никаким обедом и не пахло.
— Сюда.
Рабочий кабинет у него был совмещен со столовой. В одном конце комнаты стоял массивный старый стол со стульями и в другом — шкафы с документами и продавленные кресла. Никаких попыток как-то украсить интерьер, чтобы угодить клиентам. Сделки заключались не здесь, а в конюшне.