— Инки Пул, Инки Пул, — не унимался Чико.
— Ты с ним беседовал?
— В глаза не видел! Болтал с компанией конюхов, они мне и сказали. Ездок у Джорджа Каспара, Инки Пул.
На следующее утро, в семь тридцать я уже шел, вооружившись биноклем, вдоль Уоррен-хилл, чтобы понаблюдать за утренними проездками. Казалось, прошло уже много времени с тех пор, как я был одним из этих ребят в свитере и шапочке , с тремя лошадьми на моем попечении и кроватью в общежитии с кучей вечно сохнущих на кухне бриджей. Окоченевшие пальцы, редкая возможность помыться, мат в ушах и никакой возможности побыть одному. Мне было шестнадцать, и я не роптал, ведь у меня был доступ к лошадям! Чудесные, изумительные создания. Их инстинкты и рефлексы отличались от человеческих так же, как масло и вода, которые никогда не смешиваются, оставаясь чужеродными даже при постоянном взаимодействии. Для меня словно приоткрылась дверь в неведомый доселе мир их сознания и чувств, я оценил их язык и даже научился кое-что разбирать на нем, но человеческие слух и обоняние оказались слишком слабы для полноценного понимания, да и телепатии недоставало.
Когда в пылу скачки я чувствовал единение с лошадью, это было ее даром мне, несовершенному созданию, и, возможно, моя страсть к победе была моим даром ей. Стремление быть впереди заложено в лошадях, все, что им требуется — показать, как и когда следует вырваться вперед. Можно сказать, что я, подобно многим другим жокеям, пособлял и потакал лошадям более, чем того требовал здравый смысл. Их вид и запах сейчас, на Пустоши, подействовал на меня так же, как морской бриз на моряка. Я охватил взглядом пологий холм, наполнил легкие и почувствовал себя счастливым.
Группы лошадей появлялись одна за другой, каждая в сопровождении тренера. Некоторые тренеры подъезжали на машинах, некоторые верхом, кто-то явился на своих двоих. Многие пожелали мне доброго утра, несколько человек улыбались и, казалось, искренне были рады меня видеть, а немногие, кто мог уделить минутку, останавливались поговорить.
— Сид! — позвал меня тренер, на чьих лошадях я участвовал в гладких скачках, пока мой вес не пришел в соответствие с моим ростом. — Давно ты здесь не появлялся.
— Моя вина, — улыбнулся я.
— Не хочешь как-нибудь приехать, поработать галопы? Как соберешься опять в наши края, позвони мне, и я все устрою.
— Вы это серьезно?
— Конечно! Если ты хочешь, конечно.
— Я бы с удовольствием!
— Вот и договорились. Смотри, не забудь! — он махнул рукой на прощание и развернулся, чтобы завопить на конюха, заслужившего его гнев тем, что подобно медузе разболтанно трясся в седле:
— Не отвлекайся, черт побери, тогда и лошадь отвлекаться не будет!
Парень выпрямился и целых двадцать секунд сидел как следует. Далеко пойдет, подумал я. На все четыре стороны.
Сегодня была среда, день резвых работ, так что заинтересованного народу собралось немало: владельцы, журналисты, букмекерские жучки. Казалось, что бинокли приросли у них к глазам, а заметки в блокнот делались чуть ли не шифром. Утро выдалось холодным, но горячий энтузиазм объединил причастных к началу нового сезона. Сегодня на Пустоши разминалась целая индустрия. Инвестиции, прибыль, отчисления в государственную казну шли по кругу под небом Суффолка. И я все еще был частью этого мира, хотя и в другой роли.
Дженни была права. Я бы не выжил в конторе.
— Здорово, Сид!
Я обернулся. Джордж Каспар был верхом и не отрывал взгляда от вереницы лошадей, идущей вдалеке из его конюшни на Бьюри-роуд.
— Здорово, Джордж.
— Надолго здесь?
— На пару деньков.
— Сказал бы нам, у нас всегда место найдется. Позвони Розмари.
Его взгляд был прикован к лошадям. Приглашение было лишь данью вежливости, и не ожидалось, что я его приму. Розмари бы в обморок грохнулась, если б услышала.
— Три-Нитро тоже там? — кивнул я в сторону вереницы.
— Да, шестой с головы. — Он оглядел заинтересованных зрителей. — Ты не видел Тревора Динсгейта? Он собирался с утра приехать из Лондона.
— Нет, не видел, — покачал я головой.
— У него здесь две лошади. Он хотел посмотреть на их разминку. — Он пожал плечами. — Если сейчас не появится, то все пропустит.
Я улыбнулся. Может, кое-кто и был способен задержать проездку до приезда владельца, но только не Джордж. Владельцы выстраивались в очередь за его одобрительным словом и высоко ценили его суждения. Несмотря на все свое влияние, Тревор Динсгейт был лишь одним из многих. Я поднял бинокль к глазам и стал следить за сорока скакунами Каспара, которые кружили, дожидаясь своей очереди на галоп вверх по холму. Лошади перед ними уже почти закончили работу.
Парень, ехавший на Три-Нитро, был в куртке оливкового цвета с выбивающимся из воротника ярко-алым шарфом. Я опустил бинокль и с тем же интересом, что и окружающие, следил, как конь ходил по кругу. Красивый гнедой жеребец, рослый, широкогрудый, с развитыми плечами. Однако, по его виду нельзя было сказать, что перед вами несомненный победитель следующих Гиней и Дерби. Как говорится, кто не знает, тот и не узнает.
— Можно, я немного пофотографирую, Джордж? — спросил я.
— Разумеется.
— Спасибо.
В последнее время я почти не расставался с карманным фотоаппаратом. Он снимал на шестнадцатимиллиметровую пленку, имел встроенный экспонометр и единственной дорогой деталью был объектив. Я достал его и показал Джорджу, и он кивнул:
— Снимай, что хочешь.
Он тронул свой терпеливый четвероногий транспорт и поехал напрямик к своим скакунам, готовясь начать проездку. Те, кто выводил лошадей из конюшни, далеко не всегда принимали участие в собственно галопе, и, как обычно, лучшие ездоки принялись пересаживаться на лучших лошадей. Парень в красном шарфе спешился и держал Три-Нитро под уздцы, и вот уже в седло запрыгнул другой ездок, гораздо старше.
Я приблизился к лошадям и сделал несколько общих снимков чудо-жеребца и парочку крупным планом его ездока.
— Инки Пул? — осведомился я, когда он проехал в паре метров от меня.
— Он самый. Уйди с дороги!
Экий грубиян. Если б он не видел, как я говорил с Джорджем, то и вовсе попытался бы меня прогнать. Я задумался, являлась ли его обида на весь мир причиной того, что он не смог стать жокеем, или же следствием, и испытал к нему некоторое сочувствие.
Джордж принялся делить лошадей на небольшие группы, которые поскачут вместе, и я отошел в сторонку и продолжил наблюдение.
Подъехавшая на высокой скорости машина остановилась так резко, что испугала случившихся поблизости лошадей. Они бросились в разные стороны, и ездоки протестующе закричали. Тревор Динсгейт выбрался из ягуара и напоследок с силой хлопнул дверцей. В отличие от остальных собравшихся, он был в костюме и галстуке, хоть сейчас на собрание директоров.
Тщательно причесанные темные волосы, чисто выбритое лицо, зеркально начищенные туфли. Не имея склонности сидеть у ног власть имущих, с нервным смешком подбирая крохи их благосклонности, я не искал дружбы с подобными людьми. Однако, в мире скачек приходилось считаться с их влиянием. Крупные букмекеры имели возможность и нередко и впрямь делали немало хорошего, но, подумал я внутренне усмехаясь, не по доброй воле, а чтобы не дать себя уничтожить. Сторонники реформы системы ставок знали, что достаточно установить монополию тотализатора и ослабить налоги, чтобы вернуть в индустрию скачек средства, которые сейчас выкачивали из нее букмекеры.
Тревор Динсгейт был представителем нового поколения букмекеров: элегантный космополит, ищущий друзей среди представителей элиты, жаждущий признания, угодник при благородном сословии.
Завидев меня, он поздоровался.
— Мы разговаривали в Кемптоне... Которые из тех лошадей — Джорджа?
— Вон те, — показал я. — Вы как раз вовремя.
— Чертовы пробки.
Он направился по траве к Джорджу, размахивая биноклем на ремешке. Джордж коротко поприветствовал его и, судя по всему, предложил ему наблюдать за галопом вместе со мной, потому что Динсгейт сразу вернулся, и тяжелым уверенным шагом подошел ко мне.
— Джордж сказал, обе моих лошади побегут в первой группе. Говорит, вы мне все объясните. Вот нахал, у меня что, своих глаз нет? А он сам собирается смотреть с холма.
Я кивнул. Тренеры нередко вставали на полпути, наблюдая за проносящимися мимо лошадьми с близкого расстояния.
Первая четверка готовилась стартовать, и Тревор Динсгейт поднял бинокль к глазам, наводя его на фокус. Темно-синий костюм в едва заметную красную полоску. Ухоженные руки, золотые запонки, перстень с ониксом — все как и в прошлый раз.
— Которые из них ваши? — спросил я.
— Двое рыжих. Тот, что в белых чулках — Пинафор, второй — ничего особенного.
У «ничего особенного» были задатки стиплера: короткие пясти и мощный зад. Он приглянулся мне больше, чем узкий в кости Пинафор. По сигналу Джорджа они дружно пустились вверх по скаковой дорожке по склону холма. Пинафор с легкостью опередил остальных, а «ничего особенного» подтвердил оценку своего владельца. Тревор Динсгейт со вздохом опустил бинокль.
— На сегодня все. Вы будете завтракать у Джорджа?
— Нет. Не в этот раз.
Он снова поднял бинокль к глазам и стал рассматривать группу, ходившую по кругу недалеко от нас. Судя по направлению взгляда, его интересовали ездоки, а не лошади. Наконец его взгляд задержался на Инки Пуле: он опустил бинокль и стал следить за Три-Нитро невооруженным глазом.
— Осталась одна неделя, — сказал я.
— Он отлично выглядит.
Я полагал, что как и все букмекеры, он будет счастлив, если признанный фаворит проиграет Гинеи, но в его голосе звучало лишь восхищение великолепным скакуном. Три-Нитро вышел на старт и вместе с двумя другими лошадьми по сигналу Джорджа пошел обманчиво быстрым кентером. Я с интересом отметил, что Инки Пул управлял лошадью с огромным терпением и мастерством. Несомненно, его искусство стоило в десять раз больше, чем ему, должно быть, платили. Хороших ездоков редко ценили по заслугам. Неумелый ездок мог загубить лошади рот, характер и карьеру целиком. Неудивительно, что Джордж отбирал лучших ездоков для своих скакунов. Сегодняшняя проездка отличалась от того галопа на максимальной скорости по ровным рабочим дорожкам Лаймкилнз, который предстоял им в субботу. Вверх по склону Уоррен-хилл достаточно было и быстрого кентера. Три-Нитро преодолел дистанцию без малейшего труда и взлетел на вершину холма словно мог с легкостью сделать это еще пять-шесть раз.