Стыд у офицеров военно-морского флота неизменно вызывали столкновения военных кораблей с причалом, посещение кают-компании женщинами в присутствии экипажа, ведущего себя вольно, и несоблюдение джентльменами кодекса чести. Ни о первом, ни о втором не могло быть и речи, значит, все дело было в третьей причине.
— Вероятно, я не все тебе рассказал.
— Тогда рассказывайте.
— Я и раньше посылал кое-кого проверить два из этих синдикатов. Довольно давно. Полгода назад.
Не глядя на меня, он вертел в руках пару скрепок для бумаг.
— Еще до того, как их завизировал Эдди Киф.
— И чем дело кончилось?
— Видишь ли... Да. — Он прокашлялся. — Тот кого я послал... по фамилии Мейсон... мы так и не получили его доклад, потому что он не успел его написать. На него напали на улице.
Напали на улице!..
— В каком смысле напали? — спросил я. — Кто?
Он покачал головой.
— Неизвестно. Какой-то прохожий нашел его лежащим на тротуаре и вызвал полицию.
— Так... а сам Мейсон что говорит? — Но я уже догадывался, каким будет ответ.
— Дело в том, что он... так и не пришел в себя, — удрученно признался Лукас. — Судя по всему, его били ногами, в том числе в голову. Он получил тяжелейшую мозговую травму и на всю жизнь останется в больнице. Он ничего не видит и не понимает.
Я прикусил карандаш, которым делал заметки.
— Его ограбили?
— Бумажника при нем не нашли, но часы остались на руке. — Лукас выглядел озабоченно.
— Так что, возможно, это было обычное ограбление?
— Возможно... но полиция сочла это покушением на убийство, из-за многочисленных ударов, нанесенных ногами, а также характера травм.
Он откинулся в кресле, словно сбросил с себя непосильный груз. Джентльмены соблюдают кодекс чести. Кодекс соблюден.
— Так, — заговорил я снова — Какие именно синдикаты он проверял?
— Первые два из тех, чьи дела у тебя на столе.
— И вы считаете, что те нежелательные личности, которые ими заправляют, способны пойти на такое?
— Не исключено, — со вздохом признал он.
— Так что же я расследую, — спросил я, тщательно подбирая слова, — возможный подкуп Эдди Кифа или покушение на Мейсона?
Он ответил не сразу:
— Возможно, и то, и другое.
Повисло тяжелое молчание. Наконец, я произнес:
— Вы же понимаете, что посылая мне на записки на ипподроме, приглашая меня в чайную, вызывая меня сюда, вы не оставляете сомнений в том, что я работаю на вас?
— Но никто же не знает, чем именно ты занимаешься.
— Это станет ясно, как только я подберусь к синдикатам вплотную, — мрачно заметил я.
— Если, в свете всего сказанного, ты захочешь... э-э... то я вполне понимаю.
Да и я понимаю, подумал я. Еще как понимаю, кому ж захочется, чтоб его били по голове ногами. Но, как я сказал тогда Дженни, никто не думает, что это случится именно с ним. И всегда случается, ответила она.
Я вздохнул.
— Расскажите мне о Мейсоне. Куда он ездил, с кем разговаривал. Все, что вам известно.
— Толком ничего не известно. Он уехал, как обычно, а потом его нашли на дороге. Полиция не смогла выяснить, где он был, и все члены синдикатов клялись, что никогда его не видели. Дело, конечно, не закрыто, но прошло уже полгода, никто им особо не занимается.
Мы поговорили еще немного, и я провел в кабинете Лукаса за бумагами еще час. Без четверти шесть я вышел из Жокей-клуба и отправился домой.
До дома я не добрался.
Глава седьмая
Я доехал до дома на такси и расплатился у подъезда. Если быть точным, не совсем у подъезда, потому что там, прямо на запрещающей парковку двойной желтой линии, стояла темная машина. Я лишь мельком взглянул на нее, и это оказалось ошибкой, потому что как только я поравнялся с ней и свернул к входу, дверцы машины открылись, и в ту же секунду мое положение стало крайне незавидным.
Двое громил в темном схватили меня. Один ударил по голове чем-то тяжелым, а другой быстро накинул толстую веревочную петлю и туго затянул, прижав руки к телу. Затем они затолкали меня на заднее сиденье машины. От удара перед глазами у меня и так все плыло, но их все же завязали темной тряпкой.
— Ключи, быстро! — услышал я. — Нас никто не видел!
Я почувствовал, как они шарят у меня в карманах. Что-то звякнуло, и я понял, что они нашли, что искали. Я немного пришел в себя и рефлекторно задергался. Это тоже было ошибкой. К тряпке на глазах добавилась другая, скомканная и вонючая, которую прижали к лицу.
Пары эфира отключили сознание, и последней мыслью было, что если мне уготована судьба Мейсона, то времени они не теряли.
Когда сознание вернулось, я понял, что лежу на соломе. На соломе, словно в конюшне. Я шевельнулся и послышался шелест. Как всегда, первым вернулся слух.
За свою жизнь, при падениях во время скачек, я несколько раз ударялся головой и терял сознание. Наверное, я упал с лошади. Только не помню, где и когда.
Надо же.
Память внезапно вернулась. Я не упал на скачке. Я был однорук. Меня похитили на лондонской улице среди бела дня. Я лежал на соломе с завязанными глазами, обмотанный веревкой, туго прижимающей руки к телу. Узел давил мне на спину. Я не знал, почему оказался в таком положении, но оно не сулило ничего хорошего.
Черт, черт, черт! Ноги были привязаны к чему-то неподвижному. Вокруг была абсолютная темнота. Даже из-под краев повязки ничего не было видно. Я сел и попытался ослабить веревку, но все усилия оказались напрасны.
Казалось, прошла уже целая вечность, прежде чем снаружи раздался хруст гравия под ногами. Скрипнула дверь, и в щель под повязкой просочился свет.
— Не пытайтесь освободиться, мистер Холли, — раздался голос. — Одной рукой вы эти узлы не развяжете.
Продолжать не имело смысла, и я оставил свои попытки.
— Это уже перебор, — удовлетворенно продолжал он. — И веревка, и эфир, и дубинка, и даже глаза завязали. Я, конечно, предупредил их, чтобы были поосторожнее и не подставились под удар. Один знакомый негодяй крепко ругался, когда вспоминал, как ты его вдруг приложил своей жестянкой.
Я знал, чей это голос. Едва уловимый манчестерский акцент, который годы крутого подъема по социальной лестнице так и не смогли истребить окончательно. Уверенность в своем могуществе.
Тревор Динсгейт.
В последний раз замечен на галопах в Ньюмаркете. Он высматривал Три-Нитро среди прочих и опознал его по ездоку, который был неизвестен большинству остальных зрителей. Каспар пригласил Динсгейта к завтраку. Тревор Динсгейт был неизвестной величиной, темной лошадкой, к нему стоило присмотреться. Я собирался заняться им вплотную, но только собирался.
— Снимите повязку, — приказал он. — Я хочу, чтобы он меня видел.
Чьи-то пальцы принялись неуклюже развязывать тугой узел. Повязка упала с глаз, и свет временно ослепил меня. Первое, что я увидел, была направленная на меня двустволка.
— Еще и ружье, — кисло произнес я. Мы находились не в конюшне, а в сарае. Слева от меня высились бесчисленные тюки соломы, а справа в нескольких метрах стоял трактор. Ноги у меня были привязаны к прицепному брусу фермерского катка. Деревянные балки держали высокую крышу, и сверху свисала одинокая лампочка, свет от которой падал на Тревора Динсгейта.
— Думаешь, ты самый умный? — сказал он. — Знаешь, что про тебя рассказывают? Коли на твой след напал Холли, то пиши пропало. Пока ты уверен, что он и знать о тебе не знает, он подкрадется, откуда не ждешь, и бац! Оглянуться не успеешь, как окажешься за решеткой.
Я ничего не ответил. Что тут можно было ответить? Да еще в связанном виде и с направленным на тебя ружьем.
— Так вот, я не собираюсь сидеть и ждать пока ты меня поймаешь, — продолжил он. — Я знаю, как близко ты подобрался. Расставил свои силки да и ждешь, пока попадусь тебе в руки. В руку и крюк этот твой хитроумный!
Он обращался ко мне как бывший гопник к бывшему гопнику, на равных, без фальшивой вежливости. Он говорил открытым текстом, прямо и доходчиво.
Как и в прошлый раз, он был одет по-деловому. Темно-синий костюм, на этот раз в тонкую меловую полоску. Галстук от Гуччи. Руки с ухоженными ногтями держали ружье привычной хваткой джентльмена, не первый год проводящего выходные на охотничьих угодьях.
Какая разница, размышлял я, что ноготь пальца на спусковом крючке чист и аккуратно подстрижен. Какая разница, что его туфли начищены до блеска. Я подмечал эти глупые мелочи, стараясь отвлечься от мыслей о смерти.
Он помолчал, наблюдая. Я изо всех сил старался сидеть неподвижно и думал о тихой спокойной работе в финансовой конторе.
— У тебя что, нервы железные?
Я не ответил. Остальные двое оставались справа и позади, мне их было не видно. Время от времени я слышал, как хрустела солома, когда они переминались с ноги на ногу. Они стояли слишком далеко, дотянуться не вышло бы.
Я в тот день оделся для ланча с Чарльзом: носки в тон к серым брюкам, темно-коричневые туфли. Веревка в нагрузку. Поверх рубашки с галстуком — недавно купленный, довольно дорогой пиджак. Какая разница. Если он меня пристрелит, все, что останется, унаследует Дженни. Завещание я не менял.
Тревор Динсгейт обратился к тем двоим, которые стояли позади меня.
— Так, слушайте и делайте точно, как скажу. Возьмите две веревки и привяжите одну к левой руке, а другую — к правой. И следите, чтобы он чего не выкинул.
Он слегка поднял ружье так, что стволы смотрели прямо на меня. Если он выстрелит из такого положения, то обязательно заденет своих помощничков, понял я. Похоже, планировалось не просто убийство. Подельники тем временем усердно обвязывали мои запястья веревками.
— Да не левую руку, урод! — рассердился Динсгейт. — Она же съемная, шевели мозгами-то! Выше локтя вяжи.
Подельник слева послушно передвинул веревку в указанное место и туго затянул узлы. Затем он лениво поднял тяжелый железный лом и перехватил его как дубинку, словно ожидая, что я, как супермен, сброшу с себя путы и вступлю с ними в бой.