— Не знаю, с чего начать.
Я заново наполнил стакан, и она прижала его к груди. Под плащом оказался кашемировый свитер темно-рыжего цвета, надетый поверх кремовой шелковой блузки. Массивная золотая цепочка и черная юбка элегантного покроя довершали картину финансового благополучия.
— Джордж на званом обеде, — пояснила она. — Мы ночуем в Лондоне. Он думает, что я пошла в кино.
Ее муж Джордж входил в тройку лучших скаковых тренеров Британии и, вероятно, в десятку лучших в мире. На ипподромах от Гонконга до Кентукки его принимали с заслуженными почетом и уважением. Он жил и, можно сказать, царствовал, в Ньюмаркете. Никто и не думал удивляться, когда его лошади выигрывали Дерби, Арк-де-Триумф, Вашингтон Интернэшнл. Год за годом его конюшни пополнялись лошадьми с лучшими родословными в мире, и достаточно было поставить лошадь в его конюшню, чтобы получить признание общества. Ведь Джордж Каспар мог позволить себе отказаться от любой лошади и отказать любому владельцу. А вот женщинам, по слухам, он отказывал редко, и если трудности Розмари заключались в этом, то помочь ей я никак не мог.
— Он не должен ничего узнать, — нервно проговорила она. — Обещай мне, что не расскажешь ему, что я приходила!
— На первых порах обещаю, — откликнулся я.
— Этого мало.
— Ничего не поделаешь.
— Ты увидишь… ты поймешь, почему… — она отпила глоток джина. — Он не хочет в этом признаваться, но боится до смерти.
— Кто, Джордж?
— Конечно, Джордж, кто же еще? Не будь таким идиотом, ради кого еще я бы рискнула явиться сюда в этом дурацком маскараде? Услышав в своем голосе надрывные нотки, она осеклась, сделала несколько глубоких вдохов и начала снова.
— Какое впечатление на тебя произвел Глинер?
— Ну… он не оправдал надежд.
— Полный провал. Полный и очевидный!
— Иногда, и такое случается, — возразил я.
— Нет. Не случается. Лучший двухлетка, который только был у Джорджа. Три блистательные победы в скачках для двухлеток! Всю прошлую зиму он был фаворитом на Гинеи и Дерби. Никто не сомневался, что он будет чемпионом, будет лучшим.
— Я помню, — подтвердил я.
— И что же? Прошлой весной на скачке на приз в Тысячу гиней? Все пошло прахом! А уж о Дерби даже мечтать нечего было.
— Бывает, — сказал я. Она нетерпеливо поджала губы.
— А Зингалу? Тоже, скажешь, бывает? Два лучших жеребца страны, оба в отличной форме в два года, оба из нашей конюшни. И в прошлом году на скачках для трехлеток они вообще ничего не выиграли! Стояли себе в денниках, на вид здоровые, аппетит отменный, а пользы ни на грош!
— Непонятно, да, — согласился я, но больше для виду. Подобные разочарования в мире скачек случались не реже, чем дождь по выходным.
— А как насчет Бетезды, в позапрошлом году? — она прожгла меня яростным взглядом. — Отличная кобыла-двухлетка была! В Тысяче Гиней и в Оукс стала фаворитом еще за несколько месяцев! Вышла на старт в Гинеях и выглядела на миллион, а пришла десятой. Десятой!
— Но ведь Джордж, конечно же, проверял их, — мягко заметил я.
— Еще бы! Чертовы ветеринары паслись у нас неделями. Тесты на допинг, на всё. Ничего не нашли! Три отличные лошади, и все коту под хвост. И черт его знает, почему!
Я тихонько вздохнул. Все это звучало знакомо, случалось почти с каждым тренером, и вовсе не давало поводов для таинственной мелодрамы в париках.
— А теперь, — и не меняя тона, она выложила бомбу, — Теперь то же самое повторяется с Три-Нитро.
Я не смог сдержать возглас удивления. Колонки скаковых разделов всех газет только и писали, что о Три-Нитро, провозглашая его лучшим жеребцом десятилетия. Прошлой осенью его блистательные результаты затмили всех соперников, и практически никто не сомневался в его превосходстве наступающим летом. Я видел как в сентябре он победил в скачке Миддл-парк в Ньюмаркете, побив все рекорды, и живо запомнил его мощный галоп, пожирающий дистанцию с невероятной быстротой.
— Гинеи состоятся всего через две недели, — продолжала Розмари. — Четырнадцать дней, считая от сегодняшнего. Вдруг что-то случится… такое же… вдруг, он превратится в пустышку, как и остальные?
Она опять задрожала, но когда я открыл рот для ответа, торопливо повысила голос:— Сегодня у меня единственный шанс… я могла прийти только сегодня. Если бы Джордж знал, он бы вышел из себя. Он говорит, что с лошадью ничего не будет, что Три-Нитро никто не тронет, что у него прекрасная охрана. Но он боится, я знаю, что боится. Он напряжен и взвинчен до предела. Я предложила ему пригласить для охраны тебя, и он прямо взорвался от ярости. Не знаю, почему. Я никогда не видела его в таком бешенстве.
— Розмари, — начал было я, качая головой.
— Нет, послушай, — перебила она. — Я хочу, чтобы ты сделал так, чтобы Три-Нитро попал на Гинеи и с ним ничего не случилось. Вот и все.
— Ничего себе, «все».
— Я не хотела жалеть… потом… если кто-то доберется до лошади, что я не обратилась к тебе. Я бы этого не вынесла. Я должна была прийти, должна! Скажи, что ты займешься этим. Скажи, сколько, и я заплачу.
— Дело не в деньгах, — возразил я. — Послушайте… я никак не смогу охранять Три-Нитро без ведома и согласия Джорджа. Это невозможно.
— Ты сможешь. Уж ты-то сможешь. Говорят, ты и раньше делал невозможное. Я должна была прийти. Я не вынесу… Джордж не вынесет… Третий год подряд… Три-Нитро должен победить! А ты должен сделать так, чтобы ничего не случилось! Ты должен!
Она задрожала пуще прежнего. Казалось, она была на грани истерики.
— Хорошо, Розмари, — сказал я, больше из желания ее успокоить, чем и вправду рассчитывая выполнить ее просьбу. — Хорошо, я попробую что-нибудь сделать.
— Он должен победить! — повторила она.
— Конечно же, он победит, — успокаивающе проговорил я.
Она мгновенно уловила неосознанно прозвучавшие в моих словах нотки недоверия, снисходительного желания отмахнуться от ее тревог, списать их на выдумки взбалмошной женщины. Я словно услышал себя со стороны. Мне стало неловко.
— Господи, зачем я здесь время с тобой теряю? — зло выпалила она, вскочив на ноги. — Ты такой же, как все мужчины, тоже думаешь, что тронулась от климакса!
— Это не так. Я помогу.
— Да уж! — бросила она с презрением, не пытаясь более сдерживать ищущую выхода ярость, и буквально швырнула, а не передала пустой стакан. Я не успел отреагировать, и он разбился об угол кофейного столика.
Розмари взглянула на сверкающие осколки и с усилием обуздала острый гнев.
— Извини, — буркнула она.
— Ничего страшного.
— Уж очень все навалилось.
— Конечно.
— Мне надо успеть в кино. Джордж спросит…
Она набросила плащ и порывисто двинулась к выходу, продолжая дрожать всем телом.
— Не стоило мне приходить. Но я думала…
— Розмари, я обещал попытаться и попытаюсь, — сказал я без нажима.
— Никто не понимает, насколько это невыносимо!
Я прошел за ней в прихожую, почти физически ощущая разлитое в воздухе звенящее напряжение. Она схватила со столика черный парик и снова нахлобучила его на голову, раздраженно запихнув под него свои русые пряди. Она злилась на себя, на меня, на свой маскарад. Злилась на свое решение прийти сюда, на вранье Джорджу, на то, что все это приходилось делать украдкой. Она с ненужной ожесточенностью подкрасила губы яркой помадой, словно наказывая себя саму, с остервенением затянула под горлом узел платка и вытащила из сумочки темные очки.
— Я переоделась в туалете на станции метро, — пояснила она. — Все это отвратительно, но еще не хватало, чтобы меня кто-нибудь узнал. Это все не просто так, я уверена! И Джордж явно напуган…
Она встала перед дверью, ожидая, когда я ее открою. Стройная изящная женщина, намеренно вырядившаяся чучелом. Я подумал, что ни одна женщина не пойдет на такое без крайней нужды, такой, что возобладает над самолюбием. Мне не удалось успокоить ее, и хотя я понимал, что это оттого, что она привыкла видеть меня в другом амплуа, легче от этого знания не становилось. Она бессознательно привыкла верховодить, а я с шестнадцати лет подчинялся ее приказам. Я подумал, что если бы я смог заключить ее, плачущую, в дружеские объятия и осушить ее слезы поцелуем, это принесло бы куда больше пользы. Но незримая преграда между нами была прочной.
— Зря я пришла, — сказала она. — Теперь я вижу.
— Так вы хотите, чтобы я что-нибудь предпринял?
Ее лицо скривилось.
— О боже! Да, конечно. Но как это все глупо с моей стороны. Я просто себя обманывала.
В конце концов ты просто жокей.
— Ах, если бы это было так! — ответствовал я беспечным тоном, открывая дверь. Она окинула меня невидящим взглядом. Мысли ее уже переключились на дорогу домой, кино, и как она будет рассказывать про него Джорджу.
— И я не выжила из ума! — бросила она напоследок, резко повернулась и, не оглядываясь, направилась к лестнице. Я смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду. Чувствуя себя шарлатаном, я закрыл дверь и вернулся в гостиную, еще хранившую следы накаленной атмосферы.
Наклонившись, я подобрал большие куски стекла, но хватало и мелких, так что пришлось не полениться и принести из кухни совок и щетку. Левая рука вполне годилась на то, чтобы держать совок. При попытке отогнуть несуществующую кисть назад пальцы протеза разгибались, а команда согнуть кисть сжимала их. Сложнее всего было привыкнуть к неизбежной двухсекундной задержке реакции электродов на мысленную команду.
Разумеется, искусственные пальцы не могли самостоятельно регулировать силу хватки. По словам протезистов, успехом считалось умение взять яйцо, и в первое время, тренируясь, я раздавил десятка два. С тех пор я по забывчивости раздавил лампочку, смял несколько пачек сигарет и в итоге стал пользоваться чудом науки и техники заметно реже, чем мог бы.
Я ссыпал осколки из совка в урну и снова включил телевизор, но комедия уже кончилась, а мысли о визите Розмари мешали мне уделить должное внимание полицейскому боевику. Вздохнув, я выключил телевизор и зажарил и съел бифштекс. Покончив с ужином, я набрал номер корреспондента «Дейли Планет» Бобби Анвина.