— Убирайся! — гневно приказала она. — Нечего тебе здесь делать! — Подруга никак не ожидала подобной вспышки. Я молча отступил в сторону, что удивило ее еще сильнее. Розмари нетерпеливо потянула ее вперед, и я услышал ее громкий недоумевающий голос: «Розмари, но ведь это же Сид Холли!»
Мое лицо застыло. Это уже слишком, черт побери, подумал я. Явись я на скачки, я никак не мог предотвратить поражение их лошади. Но... может быть, и смог бы. Теперь я никогда не узнаю точно. Может и смог бы, если б не струсил.
— Привет, Сид, — послышался рядом голос. — Чудесный день, не правда ли?
— Да, чудесный.
Филипп Фраэрли улыбнулся и поглядел вслед удалявшейся Розмари.
— После катастрофы на прошлой неделе, она на всех кидается. Бедная Розмари. Принимает все слишком близко к сердцу.
— Что ж ей остается делать, — возразил я. — Она предсказывала, что так будет, и никто ей не верил.
— Она и с тобой это обсуждала? — с любопытством спросил он.
Я кивнул.
— А-а, — понимающе протянул он. — И на тебя злится.
Я сделал глубокий вдох и постарался сосредоточиться на чем-то еще.
— Сегодня скачет одна из ваших лошадей. Вы записали ее на гладкую скачку просто для работы?
— Да, — ответил он. — И если ты хочешь знать, как она пробежит, я отвечу, что это зависит от того, кто и кому отдает приказы.
— Довольно цинично.
— Ты что-нибудь узнал для меня?
— Довольно мало. Поэтому я и приехал. — Я помолчал. — Вы знаете человека, который сформировал синдикаты, и где он живет?
— В общем, нет. Видишь ли, я не имел с ним дела напрямую. Когда меня пригласили возглавить синдикаты, они уже были сформированы: лошадей уже купили, и большую часть паев продали.
— Вами воспользовались, — сказал я. — Прикрылись вашим именем и репутацией.
— Боюсь, что так, — печально кивнул он.
— Вы знаете Питера Раммилиза?
— Кого? — Он покачал головой. — Нет, никогда о нем не слышал.
— Он продает и покупает лошадей, — объяснил я. — Лукас Уэйнрайт считает, что это он сформировал ваши синдикаты и он же ими и заправляет. Жокей-клуб считает его мошенником и ему воспрещен вход на большинство ипподромов.
— Надо же! — расстроенно проговорил он. — Если уж Лукас ими занялся... Что же мне делать, Сид?
— На вашем месте я бы продал ваши паи или же распустил эти синдикаты окончательно, как можно быстрее перестав в них числиться.
— Хорошо, так я и сделаю. И, Сид, когда в следующий раз я поддамся подобному искушению, то сперва попрошу тебя проверить всех остальных членов. Служба безопасности за это отвечает, и вот что у них вышло.
— Кто сегодня поскачет на вашей лошади?
— Ларри Сервер.
Он ждал, что я выскажусь, но я промолчал. Ларри Сервер был посредственным жокеем, и его нанимали не так уж часто. Обычно он выступал на гладких скачках, и лишь изредка в стипль-чезе. Я считал, что он не откажется проиграть за деньги.
— Кто отбирает жокеев? — спросил я. — Ларри Сервер не так уж часто скачет для тренера, у кого стоит эта лошадь.
— Не знаю, — с сомнением сказал он. — Это все тренер и решает.
Я скорчил легкую гримасу.
— Не одобряешь?
— Если хотите, я составлю вам список жокеев для ваших стиплеров, которые, вы можете быть уверены, по крайней мере, будут честно стараться победить. Не могу гарантировать, что им это всякий раз будет удаваться, но такова жизнь.
— И кто же из нас циник? — улыбнулся он, и с очевидным и острым сожалением произнес: — Вот если бы ты на них и ездил, Сид!
— Если бы, — улыбнулся я в ответ, но он уловил в моих глазах тоску, которую я не сумел скрыть.
— Мне очень жаль, — вздохнул он с сочувствием, которого я вовсе не хотел.
— То были прекрасные времена, — беспечно произнес я. — И это главное.
Он покачал головой, в досаде на свою бестактность.
— Послушайте, мне было бы куда как хуже знать, что вы радуетесь тому, что я больше не в седле.
— Нам есть, что вспомнить, не правда ли? Некоторые дни бывают просто исключительные.
— Несомненно.
Владелец лошади и жокей порой становились очень близки, подумал я. В той малости, где их жизни соприкасались, где лишь скорость и победа имели значение, они делили тайный восторг, скреплявший их отношения не хуже цемента. Я испытывал подобное лишь изредка и лишь с немногими владельцами, но с Филиппом Фраэрли я почти каждый раз чувствовал эту связь.
От ближайшей группы отделился человек и улыбаясь подошел к нам.
— Филипп, Сид, рад вас видеть! — Наши ответные приветствия были вполне искренними. Сэр Томас Улластон, нынешний главный распорядитель, глава Жокей-клуба, глава, можно сказать, всей конноспортивной индустрии, был человеком разумным и практичным, а также обладал необходимой для эффективного администратора широтой взглядов. Порой его называли чересчур суровым, но на этом посту уступчивым было не место. За недолгое время, которое прошло с его назначения, правила были улучшены, а многие несправедливости устранены. По сравнению со своим безвольным предшественником сэр Улластон отличался решительностью.
— Как поживаешь, Сид? Сколько жуликов поймал за последнюю неделю?
— На этой нисколько, — печально ответствовал я.
— Наш Сид скоро Службу безопасности затмит, — с улыбкой обратился он к Филиппу Фраэрли. — В понедельник ко мне приходил Эдди Киф, жаловался, что мы Сиду слишком много воли даем. Просил, чтобы мы запретили ему работать на ипподромах.
— Эдди Киф? — переспросил я.
— А что это ты удивляешься? — весело спросил сэр Томас. — Я ему сказал, что мир скачек перед тобой в долгу и за спасение ипподрома Сибьюри от закрытия, и много еще за что, так что Жокей-клуб тебе под руку лезть не будет, разве что ты нечто совсем непотребное выкинешь, но это вряд ли, уж мы-то тебя хорошо знаем.
— Спасибо, — чуть слышно проговорил я.
— И будь уверен, что это не только мое мнение, но и официальная позиция Жокей-клуба.
— А по какой причине, — медленно начал я, — Эдди хочет запретить мне работать?
Он пожал плечами.
— Что-то насчет доступа к документам Жокей-клуба. Ты получил доступ к каким-то документам, а ему это не понравилось. Я сказал, что придется ему привыкать, потому что я не собираюсь препятствовать твоим расследованиям. Они идут на пользу всей конноспортивной индустрии.
Незаслуженная похвала тяжким грузом легла мне на плечи, но он продолжал, не давая мне возразить:
— Поднимайтесь оба наверх, выпьем, побеседуем. Пойдем, Сид, Филипп...
Он повернулся и жестом пригласил нас следовать за ним, указывая дорогу.
Мы поднялись по лестнице с надписью «служебный вход». Подобные лестницы вели на трибунах ипподромов в оформленные со сдержанной роскошью ложи распорядителей, и оттуда — в застеленное ковром помещение со стеклянной стеной, открывающей вид на скаковую дорожку. Там уже находились другие гости, разбившиеся на группы. Официант обходил их с напитками на подносе.
— Полагаю, что вы знакомы с большинством присутствующих, — радушно произнес сэр Улластон. — Мадлен, дорогая, — обратился он к жене. — Ты ведь знаешь лорда Фраэрли и Сида Холли? — Мы обменялись рукопожатиями.
— Ах, да, Сид, — продолжал он, тронув меня за рукав. Я повернулся и оказался лицом к лицу с одним из гостей.
— Вы знакомы с Тревором Динсгейтом?
Глава тринадцатая
Мы ошеломленно уставились друг на друга.
В прошлый раз я лежал перед ним на соломе, трясясь от страха. Он и сейчас прочтет у меня на лице страх, подумал я. Он знает, что он из меня сделал. Нельзя же просто стоять с бесстрастным выражение лица... но надо. Меня охватил невероятный ужас, казалось, будто голова отделилась от тела.
— Вы знакомы? — уточнил сэр Томас в легком недоумении.
— Да, — ответил Тревор Динсгейт. — Мы встречались.
По крайней мере в его глазах и голосе не было насмешки. Это было невероятно, но у меня создалось впечатление, что на его лице мелькнуло опасение.
— Выпьешь, Сид? — предложил сэр Томас, и у моего локтя возник официант с подносом. Я взял стакан с напитком цвета виски, стараясь унять дрожь в пальцах.
Сэр Томас продолжил разговор:
— Я только что говорил Сиду, насколько Жокей-клуб ценит его успехи, и, похоже, он потерял дар речи.
Мы оба — и Тревор Динсгейт, и я — промолчали. Сэр Томас удивленно приподнял брови и начал снова.
— Ну что же, Сид, поведай нам, кто победит в главной скачке.
Я постарался собраться с духом, чтобы поддержать иллюзию того, что жизнь идет своим чередом.
— Э-э... Уайнтестер, полагаю.
Мой голос прозвучал сдавленно, но сэр Томас ничего не заметил. Тревор Динсгейт разглядывал содержимое стакана в своей холеной руке и покручивал кубики льда в золотистой жидкости. Кто-то из гостей обратился к сэру Томасу, тот отвернулся, и Тревор Динсгейт немедленно вновь пронзил меня взглядом, полным неприкрытой угрозы и заговорил быстро, с силой, примитивным и безжалостным языком насилия и мести.
— Если ты нарушишь слово, то я тебя найду.
Он не отрывал от меня глаз, пока не убедился, что я все понял, и затем тоже отвернулся, угрожающе двинув широкими плечами под пиджаком.
— Сид, — Филипп Фраэрли снова оказался рядом со мной. — Леди Улластон интересуется... Послушай, с тобой все в порядке?
Я неуверенно кивнул.
— Дружище, ты так побледнел...
— Я... э-э... — Я постарался взять себя в руки. — Что вы сказали?
— Леди Улластон интересуется... — Он говорил и говорил, а я слушал и отвечал ему с чувством полной нереальности происходящего. Раздираемый изнутри ужасом моего положения, я тем не менее продолжал стоять себе со стаканом в руке и вести светский разговор с супругой Главного распорядителя. Через пять минут после этой беседы я не смог бы вспомнить ни единого слова. Я не чуял под собой ног. Совсем расклеился.
Скачки шли своим чередом. Уайнтестер проиграл главную скачку лоснящейся черной кобыле по кличке Миссис Хиллман, а Ларри Сервер на лошади синдиката Филиппа Фраэрли всю дистанцию держался среди замыкающих. Внутри меня царил все тот же хаос, и после пятой скачки я решил, что смысла оставаться дольше нет, ибо я все равно почти ничего не соображаю.