Лифт поднялся и остановился. Мы затаили дыхание, чтобы услышать, поедет ли он снова вниз, но вместо этого нас словно током пронзил скрежет ключа в замке двери, за которой мы стояли. В глазах Чико мелькнул страх, он отпрыгнул от замка и прижался к стене со стороны дверных петель, рядом со мной.
Дверь распахнулась и коснулась моей груди. По другую сторону портье кашлянул и шумно втянул носом воздух. Я понял, что он оглядывает лестницу, проверяя, все ли в порядке.
Дверь захлопнулась и ключ повернулся в замке. Я сжал губы в беззвучном свисте и медленно выдохнул, а Чико скривился в тревожной улыбке.
Когда портье захлопнул и запер дверь этажом ниже, по лестничной клетке донесся глухой стук. Чико вопросительно поднял брови. Я кивнул, и он принялся орудовать набором инструментов для взлома. Осторожное поскребывание, небольшое усилие, и язычок замка убрался в дверь, а лицо Чико довольно разгладилось.
Мы вошли, забрав отмычки, но оставив дверь открытой, и очутились в знакомой обстановке штаб-квартиры британских скачек. Бесконечные ковры, удобные кресла, мебель из полированного дерева и стойкий запах сигар. В отдел службы Безопасности вел отдельный коридор, и мы без труда прошли по нему в кабинет Эдди Кифа.
Все внутренние двери были не заперты. По-видимому, за исключением пишущих машинок и канцелярских товаров красть здесь, действительно, было нечего. Шкафы с документами и ящики стола в кабинете Эдди Кифа тоже не были заперты. В ярком свете заходящего солнца мы сидели и читали отчеты по синдикатам, о которых мне рассказал Джекси. Когда я высадил его, то записал имена одиннадцати названных им лошадей, чтобы не забыть. Одиннадцать синдикатов, которые Эдди Киф якобы проверил и завизировал. Имена двух зарегистрированных владельцев — дружков Раммилиза — значились в списках пайщиков всех одиннадцати синдикатов, как и в списках четырех, возглавляемых Филиппом Фраэрли. В бумагах не было ничего, что могло бы послужить доказательством нечестности или же, наоборот, невиновности Эдди. Документация была в полном порядке и явно подготовлена для инспекции.
Неожиданным оказалось только то обстоятельство, что отсутствовали все четыре папки с документами на синдикаты Фраэрли.
Мы обыскали стол Эдди. Личных вещей оказалось немного: бритва на батарейках, таблетки от несварения желудка, расческа и шестнадцать пачек спичек, все с эмблемами игорных заведений. Помимо этого, на столе и в ящиках лежала писчая бумага, ручки, карманный калькулятор и перекидной календарь. В календаре были обозначены только скачки, которые он должен был посещать, никаких других встреч в нем записано не было.
Я взглянул на часы. Семь сорок-пять. Чико кивнул и начал расставлять папки по местам. Досадно. Никаких результатов.
Перед самым уходом я быстро заглянул в шкаф с документами, помеченный «Личные дела», где лежали тонкие папки с анкетными данными всех служащих и пенсионеров Жокей-клуба. Я искал папку Мейсона, но кто-то забрал и ее.
— Идешь? — позвал меня Чико.
Я с сожалением кивнул. Мы оставили кабинет Эдди в том же виде, в каком его нашли, и вернулись на лестничную клетку. Ни шороха, ни звука. Пробраться в штаб-квартиру британских скачек не составило особого труда, но взломщики ушли с пустыми руками.
Глава четырнадцатая
В пятницу днем, придавленный грузом неудач, я поехал в Ньюмаркет и машину не гнал.
День выдался жаркий. По прогнозам, температура должна была нарастать, как это нередко случается в мае, обещая замечательное лето, которое, впрочем, почти никогда не наступает. Я снял пиджак и опустил стекло, приняв решение отправиться на Гавайи и залечь на пляж лет на тысячу.
Когда я приехал, Мартин Инглэнд стоял во дворе конюшни, без пиджака, как и я, вытирая платком пот со лба.
— Сид! — с искренней радостью воскликнул он. — Отлично, я иду на вечерний обход, ты как раз вовремя.
Мы обошли денники, соблюдая обычный ритуал: тренер заглядывает к каждой лошади и проверяет ее состояние, а гость выражает свое восхищение, делает комплименты и обходит молчанием недостатки.
Лошади у Мартина были в основном крепкие середнячки, как и он сам, как и большинство тренеров. Именно на них держались скачки, именно они обеспечивали доход жокеям.
— Давненько ты для меня не скакал, Сид, — произнес он, уловив ход моих мыслей.
— Десять лет, а то и больше.
— Какой твой нынешний вес?
— Примерно десять стоунов, без одежды. — Сейчас я весил даже меньше, чем когда прекратил выступать.
— Смотри-ка, ты в хорошей форме?
— Да в общем, как обычно.
Он кивнул и мы пересекли двор от денников кобыл к жеребцам. На мой взгляд, среди них было немало хороших двухлеток, и он с удовольствием выслушивал мои похвалы.
— Это Флотилла, — сообщил он у очередного денника. — Трехлетка. В ближайшую среду он заявлен в скачке на приз Данте, и если все пройдет нормально, то поедет на Дерби.
— Он хорошо выглядит, — отметил я.
Мартин угостил свою надежду на славную победу морковкой. На его немолодом доброжелательном лице отразилась гордость, не за себя, а за великолепного скакуна, его лоснящийся круп, спокойный взгляд и мускулы, ждущие своего часа. Я погладил блестящую шею, похлопал по гнедому плечу и провел рукой по стройным крепким ногам.
— Он в отличной форме, — проговорил я. — Должен оправдать твои надежды.
Мартин кивнул, но помимо гордости на его лице виднелась вполне объяснимая тревога. Мы прошли до конца ряда денников, с чувством удовлетворения похлопывая шеи и обсуждая лошадей. Может быть, это как раз то, что мне нужно, подумал я: четыре десятка лошадей, работы по горло, рутина. Планирование, административная работа, отчетность. Радость при победе взращенного тобой скакуна, огорчение при поражении. Затягивающий, захватывающий труд на воздухе. Бизнесмен в седле.
Я подумал о том, чем мы с Чико занимались в последние месяцы. Ловили преступников, крупных и мелких. Копались в грязном белье индустрии скачек. Нередко получали на орехи. Хитрили, стараясь обойти опасность, и пересекали дорогу людям с двустволками.
Никто не упрекнет меня, если я брошу все это и стану тренером. Гораздо более приемлемое занятие для бывшего жокея, по общему мнению. Разумное, практичное решение взрослого человека, с прицелом на обеспеченную старость. Лишь я... и Тревор Динсгейт будем знать настоящую причину. Меня ждала долгая жизнь, под грузом этого знания.
Она меня не привлекала.
На следующее утро, в семь тридцать я вышел во двор в скаковых бриджах, ботинках и плотной футболке. Несмотря на ранний час, воздух был теплый и шум, суета и запахи, доносящиеся из конюшни, встряхнули меня, слегка приподняв настроение.
Мартин, со списком в руках, прокричал мне приветствие, и я подошел посмотреть, что за лошадь мне уготовлена. Стоявшая рядом с ним пятилетка годилась под мой вес, так что, скорее всего, ее он мне и выбрал.
Конюх Флотиллы вывел жеребца из денника, я проводил его восхищенным взглядом и повернулся к Мартину.
— Ну, давай, — сказал он, лукаво прищурившись.
— Что?
— Бери Флотиллу.
В изумлении я развернулся к жеребцу. Его лучший скакун, надежда на Дерби, и я — однорукий и не в форме.
— Не откажешься ведь? Десять лет назад он достался бы тебе по праву. Мой жокей сейчас в Ирландии, уехал на скачки в Каррах, так что либо ты, либо один из конюхов, так по правде сказать, лучше уж ты.
Я не стал спорить. Дары небес не отвергают. У меня мелькнула мысль, что он слегка рехнулся, но если он этого хотел, то я тем более. Он подсадил меня в седло, я подтянул стремена под свой рост и ощутил себя изгнанником, вернувшимся на родину.
— Шлем хочешь? — спросил он, рассеянно оглядываясь вокруг, словно ожидая увидеть его лежащим наготове на асфальтовой дорожке.
— Обойдусь.
Он кивнул.
— Ты его и не брал никогда.
Мартин сам был в неизменной клетчатой кепке, несмотря на жару. За исключением скачек, я предпочитал обходиться без шлема, мне нравилось чувство легкости, ветер в волосах и всякое такое.
— Как насчет хлыста? — спросил Мартин. Он знал, что я не ездил без хлыста. Хлыст помогает жокею удерживать лошадь в равновесии и скакать прямо, достаточно коснуться им плеча. По необходимости, хлыст перебрасывается из руки в руку. Я взглянул себе на руки и подумал, что вполне вероятно уроню его, а сейчас это было недопустимо.
— Нет, пожалуй, — качнул я головой.
— Ну и ладно. Тогда поехали.
Со мной в середине, вереница вышла со двора, направляясь вдоль тихих улиц через центр Ньюмаркета на север, к широко раскинувшимся рабочим дорожкам Лаймкилнз. Мартин на своей пятилетке подъехал ко мне.
— Разогрей его на бодром кентере три фарлонга, а потом пройди милю по полю рядом с Гулливером. Это последняя резвая работа Флотиллы перед Данте, так ты уж постарайся, ладно?
— Постараюсь, — кивнул я.
— Подожди, пока я подъеду вон туда, чтобы смотреть, — показал он.
— Угу.
С довольным видом он направился к месту хорошего обзора в полумиле от старта.
Я намотал левый повод на пластиковые пальцы. Мне очень не хватало обратной связи от лошадиного рта. Если неверно оценить натяжение поводьев, то легко неуклюже перекосить трензель и нарушить равновесие лошади. Правый же повод ожил в моей руке, я разговаривал по нему с Флотиллой о том, куда мы направляемся, как именно и с какой скоростью, и Флотилла отвечал мне. Тайный язык, понятный нам обоим.
Только бы не наломать дров, думал я, только бы мне удалось проделать то, что я тысячи раз проделывал раньше, вспомнить старые навыки, пусть и без руки. Если я не справлюсь, это может стоить Флотилле победы что в Данте, что в Дерби, что в остальных скачках.
Парень верхом на Гулливере кружил рядом в ожидании сигнала, отвечая на мои реплики лишь хмыканьем да кивками. Я спросил, не ему ли достался бы Флотилла в мое отсутствие, и он ворчливо подтвердил мою догадку. Ничего, подумал я, настанет и твой черед.