Вдали Мартин махнул рукой. Парень на Гулливере тут же его выслал и набрал скорость не дожидаясь, пока я поравняюсь с ним. Ах ты засранец, подумал я. Делай что хочешь, но я проведу Флотиллу на резвости, соразмерной с дистанцией и обстановкой, и к черту твои истерики.
Скакать было абсолютное удовольствие. Внезапно все стало как прежде, словно я и не прекращал никогда, и не терял руки. Я пропустил левый повод через протез в правую ладонь и чувствовал вибрации с обеих сторон трензеля, и если это был и не лучший стиль, когда-либо виденный на Пустоши, то, по крайней мере, я ничего не запорол.
Флотилла прошел по травяному полю сбалансированным рабочим галопом и легко поравнялся с Гулливером. Почти всю оставшуюся дистанцию я оставался вровень с другим жеребцом, но поскольку Флотилла был явно сильнее, за шесть фарлонгов до финиша я ускорился и завершил милю в быстром, но не утомительном темпе. Он в прекрасной форме, подумал я, замедляя его в кентер. В Данте он себя хорошо покажет. Флотилла произвел на меня отличное впечатление.
Подъехав назад к Мартину, я так и сказал. Он довольно рассмеялся.
— А ты все еще можешь скакать! Ты выглядел совсем как прежде!
Я подавил вздох. На мгновение мне удалось вернуться в давно закрытый для меня мир, но сам я уже не был прежним. Может, я и мог провести один приличный рабочий галоп, но это не шло ни в какое сравнение с Золотым Кубком в Челтенхэме.
— Спасибо, — поблагодарил я, — за чудесное утро.
Мы вернулись через город к конюшне и позавтракали, а потом я проехал с Мартином в его лендровере посмотреть работу второй партии лошадей, уже на ипподроме. По возвращении мы посидели в кабинете за кофе и разговорами, и наконец я с сожалением заметил, что мне пора.
Зазвонил телефон. Мартин ответил и передал мне трубку.
— Это тебя, Сид.
Я подумал было, что это Чико, но ошибся. К моему удивлению, голос в трубке принадлежал Генри Трейсу, который звонил со своего конного завода в пригороде.
— Моя ассистентка говорит, что видела как вы скачете на Пустоши, — начал он. — Я ей не поверил, но она настаивает, мол, не могла ошибиться, увидев вас без шлема. Она узнала лошадей Мартина Инглэнда, так что я и позвонил наудачу.
— Чем могу служить? — осведомился я.
— Да, в общем-то, наоборот, как я понимаю. Пару дней назад я получил от Жокей-клуба письмо, все такое официальное, с просьбой, что если Глинер или Зингалу падут, то немедленно дать им знать и не избавляться от трупов. Ну, когда я это прочел, то позвонил Лукасу Уэйнрайту, чья подпись там стояла, чтобы узнать, какого черта, и он сказал, что на самом деле информация об их смерти нужна Сиду Холли, и, мол, пусть это останется между нами.
У меня пересохло во рту.
— Вы меня слушаете?
— Да.
— Тогда я должен сказать, что Глинер и вправду только что пал.
— Когда? — переспросил я, чувствуя себя последним дураком. — Э-э... как именно?
У меня отчаянно забилось сердце. Переволновался? Еще бы! Страх пронзил меня как нож.
— Он должен был покрыть одну кобылу. Она вошла в охоту, и мы его к ней с утра и привели. Может, час назад. Он сильно вспотел, по этой жаре. А в случном манеже от солнца еще и духота стояла. В общем, он ее покрыл, спустился, а потом вдруг закачался, упал и почти сразу и издох.
Я отлепил язык от неба.
— Где он сейчас?
— Там же. Случный манеж мы сегодня больше использовать не собираемся, так что Глинера я там и оставил. Я позвонил было в Жокей-клуб, но сегодня суббота, и Лукаса Уэйнрайта там нет, да и в любом случае, моя ассистентка сказала, что вы сами как раз в Ньюмаркете...
— Да, — подтвердил я, глотнув воздуха. — Вскрытие. Вы согласны?
— Еще бы, это необходимо, для страховой компании и прочего.
— Я постараюсь договориться с Кеном Армадейлом, — сказал я. — Из Исследовательского центра коневодства. Я с ним знаком. Он вас устроит?
— Как нельзя лучше.
— Я вам перезвоню.
— Хорошо, — согласился он и отключился. Я стоял с зажатой в руке телефонной трубкой и смотрел в пустоту. Как быстро, как невыносимо быстро...
— В чем дело? — спросил Мартин?
— Я собирал сведения о некоем жеребце, а он пал.
Господи помилуй.
— Можно, я от тебя позвоню?
— Да, конечно.
Кен Армадейл сообщил, что копается в саду, но предпочтет покопаться в дохлой лошади.
Я предложил заехать за ним и он ответил, что будет ждать. Я отрешенно отметил, что здоровая рука в буквальном смысле дрожит.
Я перезвонил Генри Трейсу и подтвердил, что мы к нему приедем. Поблагодарил Мартина за душевный прием. Бросил чемодан в машину и забрал по дороге Кена Армадейла от его большого современного дома на южной окраине Ньюмаркета.
— На что мне следует обратить особое внимание?
— Полагаю, на сердце.
Он кивнул. Крепкого вида брюнет за тридцать, он занимался ветеринарной наукой. Я не раз сотрудничал с ним в подобных делах. Работать с ним было легко, я ему доверял, и, судя по всему, он так же относился и ко мне. Деловой приятель, с которым запросто можно посидеть за кружкой пива, а рождественскими открытками обмениваться нет нужды. Подобные отношения неизменны и при необходимости возобновляются без труда.
— Что-нибудь необычное? — осведомился он.
— Да... но я не знаю, что именно.
— Звучит загадочно.
— Посмотрим, что ты обнаружишь.
Глинер. Если и были на свете три лошади, от которых я должен был держаться подальше, то это были Глинер, Зингалу и Три-Нитро. Я горько пожалел, что попросил Лукаса Уэйнрайта написать Генри Трейсу и Джорджу Каспару. «Если какая-то из этих лошадей падет, дайте мне знать...» Но не сразу же, не с такой пугающей скоростью!
Я въехал во двор конного завода Генри Трейса и резко затормозил. Он вышел из дома нам навстречу, и мы все вместе прошли в случный манеж. Как у большинства подобных построек, туда вели двойные двери, оконца были прорезаны не ниже десяти футов, а венчала сооружение крыша без потолка. Очень похоже на крытый манеж Питера Раммилиза, подумал я, только поменьше.
Снаружи были жаркий день, а внутри было еще жарче. Мертвый жеребец лежал там же, где упал, на полу, покрытом опилками, жалкий темный труп с мутными белками закатившихся глаз.
— Я позвонил живодерам, — сказал Кен. — Они скоро приедут.
Генри Трейс кивнул. На месте вскрытие проводить было нельзя: запах крови продержится несколько дней и взбудоражит любую лошадь. Довольно быстро подъехал грузовик с лебедкой, и когда лошадь погрузили, мы последовали за ним на двор живодерни, где павших ньюмаркетских лошадей рубили на куски на корм собакам. Небольшое специально оборудованное место, очень чистое.
Кен Армадейл открыл сумку, которую привез с собой, протянул мне легко моющийся нейлоновый защитный комбинезон, который следовало надеть поверх одежды, и достал себе такой же. Лошадь лежала на бетонном полу в квадратном помещении со сверкающими белизной стенами. В полу был устроен сток и дренаж. Кен пустил воду так, что она вытекала из шланга вдоль туши, и натянул пару резиновых перчаток по локоть.
— Готов? — спросил он. Я кивнул, и он сделал первый длинный надрез. Как и в других подобных случаях, следующие десять минут были мне неприятны в основном из-за запаха, но Кен, по всей видимости, его не замечал. Он методично проверял внутренности, вскрыл грудную клетку, извлек оттуда сердце вместе с легкими и перенес его на стол, расположенный у единственного окна.
— Странно, — немного погодя заметил он.
— Что?
— Взгляни.
Я подошел, но не обладая его знаниями, увидел лишь кровавый комок плоти с выступающими краями толстых жил.
— Это его сердце? — спросил я.
— Именно. Видишь эти клапаны? — Он перевел на меня недоумевающий взгляд. — Он умер от болезни, которой лошади не болеют. — Он задумался. — Как жаль, что у нас не было возможности взять у него кровь, пока он был жив.
— У Генри Трейса стоит еще один жеребец с тем же самым, — сказал я. — Можешь взять кровь у него.
Он выпрямился и уставился на меня.
— Сид, — наконец заговорил он. — Ты бы объяснил, что происходит. И давай выйдем на свежий воздух.
Мы вышли. Снаружи дышалось гораздо легче. Кен слушал, стоя передо мной в окровавленных перчатках и комбинезоне, а я старался побороть кошмары в глубине моего сознания и сохранял внешнее спокойствие, рассказывая ровным голосом.
— Их таких четыре... было четыре... По крайней мере, мне известно о четырех. Все из лучших, фавориты в течение всей зимы на Гинеи и Дерби. Высший класс, самый высший. Все они стояли в одной конюшне. Все отправились выступать в Гинеях в отличной форме. Все стартовали фаворитами и все показали отвратительный результат. Примерно в это время у них всех отмечали слабую вирусную инфекцию, которая легко и быстро проходила. Впоследствии у всех обнаружили шумы в сердце.
Кен заметно помрачнел.
— Продолжай.
— Первой была Бетезда. Она выступала в Тысяче Гиней два года назад. Затем ее отдали в разведение. Этой весной она начала жеребиться, и умерла от сердечного приступа.
Кен глубоко вдохнул.
— Затем этот, — махнул я рукой. — Глинер. Прошлогодний фаворит в Гинеях. У него начались серьезные проблемы с сердцем и развился артрит. У Генри Трейса стоит третья лошадь, Зингалу. Он стартовал в прекрасной форме, а на финише едва держался на ногах от усталости.
Кен кивнул.
— А четвертая?
Я взглянул в небо. Синее и ясное. Мне конец, подумал я. Перевел взгляд на Кена и ответил:
— Три-Нитро.
— Сид! — изумленно воскликнул он. — Всего десять дней назад?
— Так в чем же дело, что с ними произошло?
— Чтобы быть полностью уверенным, мне нужно провести несколько анализов. Но симптомы, которые ты описал, типичны, и состояние сердечных клапанов не оставляет места сомнениям. Эта лошадь умерла от свиной рожи, и болеют ей только свиньи, — объяснил Кен. — Нам следует сохранить это сердце как вещественное доказательство.