— Конечно, — согласился я.
Господи боже...
— Возьми один из этих пакетов, — попросил он. — Раскрой и держи. — Он положил сердце внутрь. — Потом заедем в Исследовательский центр. Я тут подумал... у меня там где-то были справочные материалы о случаях свиной рожи у лошадей. Если хочешь, посмотрим вместе.
— Хорошо.
Он стянул с себя выпачканный кровью комбинезон.
— Духота и напряжение, вот что его убило, — вздохнул он. — Смертельное сочетание, когда сердце в таком состоянии. Иначе он бы мог жить еще долго.
Насмешка судьбы, горько подумал я.
Кен сложил вещи и мы вернулись к Генри Трейсу. Взять кровь у Зингалу? Конечно можно, разрешил он.
На мой взгляд, Кен взял столько крови, что по ней можно было пустить военный корабль, но у лошадей крови галлоны, и один литр ничего не значит. Мы с благодарностью приняли приглашение Генри подкрепить свои силы стаканчиком шотландского виски и увезли добычу в здание Исследовательского центра на Бьюри-роуд.
Кабинет Кена располагался в небольшой пристройке к огромной лаборатории, куда он и понес пакет с сердцем Глинера. Он положил его в раковину и пояснил, что хочет смыть оставшуюся кровь.
— Иди посмотри, — позвал он. На этот раз я без труда увидел, что он имел в виду. По краям клапанов виднелись небольшие белесые бородавчатые наросты, напоминающие кочешки цветной капусты.
— Эти наросты не дают клапанам закрываться. И сердце работает не лучше прохудившегося насоса.
— Я вижу, что ты имеешь в виду.
— Сейчас я уберу его в холодильник и поищем в подшивках ветеринарных журналов нужные публикации.
Пока он искал, я сидел на жестком стуле в его безыскусно обставленном кабинете. Смотрел на свои пальцы. Сгибал и разгибал их. Не может быть, чтобы это происходило на самом деле, думал я. С тех пор, как я столкнулся с Тревором Динсгейтом в Честере, прошло всего три дня. «Если ты нарушишь слово, то я тебя найду.»
— Нашел! — воскликнул Кен, разглаживая страницы. — Давай я прочту тебе то, что относится к делу.
Я кивнул.
— Свиная рожа... в 1938 году... зафиксирована у лошади с бородавчатым эндокардитом: болезнью свиней в хронической форме. — Он поднял взгляд. — Речь об этих разрастаниях, которые похожи на цветную капусту. Все понятно?
— Да.
Он вернулся к статье.
— В 1944 году появление мутантной линии эризипелотрикса было зафиксировано в лаборатории, специализирующейся на производстве иммунной сыворотки. Болезнь проявилась в виде острого эндокардита у лошадей, которых использовали для производства сыворотки.
— Переведи, — попросил я. Он улыбнулся.
— Для получения вакцины использовали лошадей. Делаешь лошади инъекцию свиной рожи, ждешь, пока ее организм начинает вырабатывать антитела, берешь кровь и выделяешь сыворотку.
Инъекции сыворотки свиньям предотвращают заболевание. По тому же принципу производятся вакцины для людей, и оспа, и другие. Стандартная процедура.
— Ясно, — сказал я. — Продолжай.
— Случилось так, что вместо того, чтобы, как обычно, начать выработку антител, лошади заболели.
— Как это могло произойти?
— Здесь не сказано. Тебе надо спросить в фармацевтической фирме, о которой идет речь, я смотрю, это лаборатория «Тирсон», специализирующаяся на производстве вакцин. Думаю, они не откажутся ответить на твои вопросы. Я там кое-кого знаю и могу замолвить за тебя словечко.
— Это было так давно, — усомнился я.
— Дорогой мой, микробы не умирают. Они живут себе словно мины замедленного действия, в ожидании какого-нибудь неосторожного дурака. Ты не поверишь, но вирулентные линии хранятся в некоторых лабораториях многие годы.
Он снова перевел взгляд на строчки и добавил:
— Прочти этот отрывок сам, тут все понятно.
Он подвинул ко мне журнал и я прочел нужную страницу.
(1) В течение 24-48 часов после внутримышечной инъекции чистой культуры начинается воспаление одного или нескольких сердечных клапанов. Никаких иных симптомов помимо легкого повышения температуры и учащенного сердцебиения в это время не наблюдается, за исключением случая, когда лошадь подвергается сильной физической нагрузке, при которой происходит фибрилляция предсердий или нарушение кровообращения в легких; в обоих случаях наблюдается острое нарушение кровообращения, который проходит только после 2-3 часов покоя.
(2) Между вторым и шестым днем лихорадка усиливается, содержание лейкоцитов в крови увеличивается, лошадь становится вялой и теряет аппетит, что может легко быть списано на «легкий вирус». Однако, обследование с помощью стетоскопа выявляет прогрессирующие сердечные шумы. Спустя десять дней температура спадает и становится нормальной и если не допускать нагрузки серьезнее, чем шаг или рысь, лошадь кажется выздоровевшей. Шумы все еще прослушиваются и впоследствии лошадь приходится снимать с работ, в которых требуется скорость, поскольку такие нагрузки приводят к респираторным расстройствам.
(3) В течение следующих нескольких месяцев на сердечных клапанах появляются разрастания, и в некоторых случаях развивается артрит, чаще всего конечностей. Данное состояние необратимо и прогрессирует. Смерть может наступить внезапно вследствие сильной нагрузки или во время жаркой погоды, через несколько лет после первичной инфекции.
Я поднял взгляд.
— Это же оно и есть, так?
— Тютелька в тютельку.
Я медленно проговорил:
— Внутримышечные инъекции чистой культуры никак не могут произойти случайно.
— Ни в коем случае, — согласился он.
— У Джорджа Каспара охрана в этом году была такая, с сигнализацией, сторожами и собаками, что никто бы и близко к Три-Нитро не подобрался со шприцем, полным микробов, — засомневался я. Кен улыбнулся.
— А шприц и не нужен. Пойдем в лабораторию, я тебе покажу.
Я последовал за ним. Мы остановились у ряда шкафов с раздвижными дверцами, занимавшего всю стену, и Кен достал коробку, доверху заполненную пластиковыми пакетиками. Он вскрыл один из них и вытряхнул его содержимое на ладонь. Это оказалась подкожная игла, прикрепленная к пластиковой капсуле размером не больше горошины. Конструкция выглядела словно малюсенькая стрелка с шариком на конце, не больше мизинца в длину. Он сдавил капсулу пальцами.
— Сюда войдет пол-чайной ложки жидкости. Чтобы вызвать болезнь с помощью чистой культуры, хватит и куда меньшего количества.
— Такую штуку ничего не стоит спрятать в ладони, — догадался я. Кен кивнул.
— Шлепнул по лошади, раз — и готово. Я иногда использую этот способ на лошадях, которые пугаются вида шприца. — Он показал мне как взять капсулу большим и указательным пальцем так, чтобы острие иглы чуть выступало за внешний край ладони.
— Втыкаешь иглу и сжимаешь капсулу.
— Можно мне одну?
— Конечно, забирай.
Он протянул мне пакетик. Я сунул его в карман. Господи боже мой!
— Знаешь, а ведь для Три-Нитро еще не все потеряно, — медленно произнес Кен.
— Что ты имеешь в виду?
Кен задумчиво посмотрел на бутыль с кровью Зингалу, которая стояла на сушилке рядом с раковиной.
— Можно попробовать поискать антибиотик, который его излечит.
— Разве еще не поздно? — удивился я.
— Для Зингалу поздно. Но мне кажется, эти наросты появляются не сразу. Если Три-Нитро заразили, скажем...
— Скажем, 14 дней назад, по окончании последнего рабочего галопа.
Он с интересом взглянул на меня.
— Хорошо, скажем, 14 дней назад. Проблемы с сердцем у него уже имеются, но разрастания еще не появились. Если он получит нужный антибиотик вовремя, то может полностью выздороветь.
— Чего же ты ждешь? — воскликнул я.
Глава пятнадцатая
Из Ньюмаркета я направился на северо-восток, к пустынному берегу Норфолка и почти все воскресенье провел у моря. Просто чтобы куда-то поехать и как-то убить время.
Светило яркое солнце, но из-за холодного северного ветра на пляже почти не было отдыхающих. Лишь там и сям небольшие группы ютились под защитой непрочных холщовых ширм, да немногие бесстрашные дети строили крепости из песка.
Я сидел на солнечной стороне песчаного склона, покрытого пучками жесткой травы, и смотрел на набегающие волны. Я ходил вдоль берега, пиная кучки песка, оставленные червями. Я стоял и глядел на море, поддерживая левое плечо, ощущая вес механизма ниже локтя. Протез весил не так много, но присутствовал всегда.
Подобные уединенные места обычно приносили облегчение и восстанавливали душевные силы, но не в тот день. На сей раз демоны не оставили меня. Гордость могла стоить мне жизни. Я мог поступиться гордостью, но стоило ли сохранять жизнь такой ценой? Чарльз как-то заметил, что если б я не ждал от себя так много, то меньше винил бы себя в неудачах. Я не нашел в его словах смысла. Себя не изменишь. По крайней мере так было до тех пор, пока не нашелся человек, который смог меня сломать.
В Ньюмаркете есть присловье, что с ипподрома за две мили слышно каждый чих в Лаймкилнз. В течение суток Джорджу Каспару сообщат, что я присутствовал на вскрытии Глинера, и об этом непременно станет известно Тревору Динсгейту.
Я еще могу уехать, думал я. Еще не поздно. Отправиться в путешествие, плыть по дальним морям под чужим небом. Еще не поздно отступить, затаиться. Я еще могу спастись от того ужаса, который я чувствовал при мысли о нем. Я еще могу... сбежать.
Я покинул берег и в каком-то оцепенении доехал до Кембриджа. Переночевал в гостинице «Юниверсити Армз» и на следующее утро отправился в лабораторию «Тирсон», производящую вакцины, где спросил мистера Ливингстона, который ко мне и вышел. Он оказался болезненно-худым, на седьмом десятке и при разговоре жевал губами. На вид старый зануда, а на деле соображает с быстротой молнии, предупредил меня Кен Армадейл.
— Мистер Холли, если не ошибаюсь? — уточнил Ливингстон, пожимая мне руку. — Я говорил с мистером Армадейлом по телефону, и он объяснил мне, что вы хотите узнать. Думаю, я смогу вам помочь, да, смогу. Идемте-идемте, сюда, пожалуйста.