— Что это с ним?
— Перебрал, — сказал я.
По-видимому, он счел, что перебрали мы оба, но без дальнейших расспросов заправил бак, закрутил крышку и повернулся к следующей машине. Я снова с трудом завел мотор одной рукой и выехал на дорогу. Проехав милю, я свернул с шоссе, немного покружил и остановился.
— Что случилось? — спросил Чико. Я вгляделся в его все еще затуманенные глаза. Решай, куда ехать, сказал себе я.
Решай за Чико. За себя я уже решил. Когда понял, что могу сносно вести машину, когда так удачно подвернулась заправка, когда у меня оказалось достаточно денег на бензин, и я не стал просить мальчика вызвать нам на подмогу полицию и скорую помощь.
Больницы, бюрократия, расспросы, дознания, как я все это ненавидел. Я пошел бы на это только ради Чико.
— Куда мы сегодня ездили? — спросил я.
— В Ньюмаркет, — немного помолчав ответил он.
— Сколько будет дважды восемь?
Пауза.
— Шестнадцать.
Я сидел, тихо радуясь тому, что он приходит в себя и собирал остатки сил. Их прошлый прилив был истрачен на укрощение лендровера, и я снова начал расплываться в болезненный студень. Надо только подождать, думал я. Энергия и выносливость набегают волнами, и если сейчас нет сил, то через минуту они появятся.
— Жжет, — пожаловался Чико.
— Угу.
— Это уж слишком, в этот раз.
Я не ответил. Он попытался сесть прямо и по его лицу пробежала судорога боли. Он крепко зажмурился, пробормотал: «Боже ж ты мой» и взглянул на меня, все еще жмурясь от боли:
— Тебя тоже?
— Угу.
Долгий жаркий день сменялся сумерками. Пора ехать, мелькнула неясная мысль. Пора ехать, а то мы так и останемся здесь.
Основная проблема заключалась в том, что вести лендровер одной рукой было непросто и даже опасно, потому что всякий раз, когда требовалось переключить скорость, мне приходилось бросать руль и перегибаться влево. Решение заключалось в том, чтобы сжать пальцами левой руки рычаг передач и выключить кисть, чтобы рука была на месте, когда понадобится переключать скорость.
Так я и сделал. Затем включил ближний свет и габариты. Затем завел мотор. Все бы отдал за глоток спиртного, подумал я и начал долгую дорогу домой.
— Куда мы едем? — спросил Чико.
— К адмиралу.
Изначально я выбрал южное направление, и теперь, чтобы добраться до Эйнсфорда, мне следовало обогнуть Севеноукс, Кингстон и Кольнбрук, проехать по шоссе №4 до Мейденхеда, затем, к северу от Марлоу, съехать на шоссе №40 и объехать Оксфорд по северному участку кольцевой.
Лендроверы не отличаются комфортом. Тряска в них ощутима и при нормальном вождении. Чико время от времени стонал, ругался и зарекался ввязываться в подобные дела. Пару раз я ненадолго останавливался, когда слабость брала верх. Но дороги были почти пустые, и через три с половиной часа мы въехали к Чарльзу во двор, что, учитывая все обстоятельства, было не так уж плохо.
Я выключил зажигание и включил протез, но пальцы отказались повиноваться. Только этого мне не хватало, в отчаянии подумал я. Мало мне было сегодня унижений, так еще придется отвинчивать себя от кисти и бросать всю эту электронику на рычаге. Почему, ну почему у меня не две руки, как у всех нормальных людей?
— Расслабься, — прошептал Чико, — и все получится.
Я издал нечто среднее между смехом и всхлипом, пальцы слегка разжались, и рука соскользнула с рычага.
— Вот видишь, — выдохнул он.
Я положил правую руку на руль и опустил на нее голову, полностью разбитый и физически, и морально. А ведь нужно было еще собраться с силами и пойти доложиться Чарльзу.
Чарльз избавил меня от этого, он вышел к нам сам, в халате. Свет струился из открытой двери за его спиной. Я заметил адмирала, только когда он заглянул в окно.
— Сид? — недоверчиво произнес он. — Это ты?
Я с трудом оторвал голову от руля и открыл глаза:
— Ага.
— Уже первый час ночи, — заметил он.
По крайней мере я смог ответить шутливым тоном:
— А кто говорил, приезжай, мол, в любое время?
Через час Чико уже лежал в постели наверху, а я, как обычно, полулежал на обитом золотой парчой диване, вытянув разутые ноги.
Чарльз спустился в гостиную и сказал, что доктор уже закончил с Чико и готов осмотреть меня, на что я ответил, мол, большое спасибо и пусть идет домой.
— Он даст тебе действенное обезболивающее, как Чико.
— Вот именно этого-то мне и не надо, и я надеюсь, что он принял во внимание, что у Чико сотрясение мозга, и был осторожен с дозировкой.
— Ты ему пять-шесть раз это повторил, когда он только пришел. — Чарльз помолчал. — Он тебя ждет.
— Я серьезно, Чарльз. Мне надо все как следует обдумать, и этим я сейчас и займусь, так что проводите доктора и ложитесь спать.
— Разве так можно! — возразил он.
— Можно. Можно и нужно. Именно сейчас, пока я еще чувствую... — Я запнулся. Пока я еще чувствую будто с меня кожу содрали заживо, подумал я, не собираясь говорить это вслух.
— Нелепое решение.
— Да в том-то и дело, что тут полно нелепостей, и я хочу в них разобраться. А вы идите спать.
Я и прежде замечал, что при болезненных травмах ум резко проясняется и некоторое время работает с обостренной восприимчивостью. Это время следовало использовать, а не тратить попусту.
— Ты видел спину у Чико? — спросил он.
— Неоднократно, — дурашливым тоном ответствовал я.
— И у тебя спина в таком же виде?
— Не смотрел.
— Ты невыносим.
— Ага. Идите спать.
Оставшись один, я припомнил весь обрушившийся на меня кошмар, с тем же старанием, с которым до этого старался о нем не думать. Это было слишком, как выразился Чико. Слишком. Почему?
В шесть утра в гостиную спустился Чарльз в халате. Его лицо хранило непроницаемое выражение.
— Все думаешь? — осведомился он.
— Ага.
— Кофе?
— Чаю.
Он заварил чай и подал его на флотский манер, в двух больших кружках, от которых поднимался пар. Поставил мою на стол за спинкой дивана, сел в кресло со своей и устремил на меня ничего не выражающий взгляд.
— Итак?
Я потер лоб.
— Когда вы смотрите на меня, — неуверенно начал я, — я имею в виду вообще, а не сейчас. Что вы видите?
— Ты и сам это знаешь.
— Вам видны мои страхи, сомнения, чувства стыда, ненужности и бессилия?
— Конечно, нет. — Он усмехнулся, потом отхлебнул чай и посерьезнел. — Ты не выказываешь подобных чувств.
— Никто не выказывает, — согласился я. — У каждого из нас есть внешняя оболочка и внутреннее содержание, и между внешним и внутренним может быть большая разница.
— Это общее наблюдение?
— Нет. — Я взял кружку и подул на кипяток. — В своих глазах я ни в чем не уверен, мало в чем разбираюсь и много чего боюсь. А в чужих... Видите ли, нам с Чико вчера попало потому, что в чужих глазах мы выглядим совсем не так.
Я осторожно отхлебнул чай. Как обычно, Чарльз заварил его так крепко, что язык защипало от горечи. Порой мне это очень нравилось. Я продолжил:
— Сперва, когда мы только занялись сыщицким делом, нам везло. Иными словами, нам подвернулось несколько несложных дел, о нас заговорили и в итоге наша репутация оказалась весьма раздута.
— А на самом-то деле, надо понимать, вы просто тупые лентяи? — сухо осведомился Чарльз.
— Вы понимаете, что я хочу сказать.
— Конечно, понимаю. Вчера утром мне позвонил Том Улластон, по его словам, для того, чтобы обсудить вопрос с распорядителями в Эпсоме, но на самом деле, как я понял, чтобы поделиться со мной своими выводами о тебе. В двух словах, он считает, что было бы досадно, останься ты жокеем.
— Было бы замечательно, — вздохнул я.
— То есть ты хочешь сказать, что вчера вас с Чико избили, чтобы не дать вам добиться очередного успеха?
— Не совсем так.
Я рассказал ему то, над чем думал всю ночь, и его чай остыл. Когда я закончил, он долгое время сидел молча, продолжая сверлить меня своим ничего не выражающим взглядом. Затем он произнес:
— Похоже, вчерашний вечер был… ужасен.
— Да, именно так.
Снова молчание. Затем:
— И что теперь?
— А можно ли мне вас попросить, — неуверенно начал я, — сделать для меня пару вещей, а то я, э-э...
— Конечно, — согласился он. — Что именно?
— Сегодня четверг, и вы все равно собирались в Лондон. Вас не затруднит взять вместо роллса лендровер и обменять его на мою машину?
— Если это необходимо, — ответил он без особого восторга.
— Там в чемодане лежит зарядник для аккумуляторов, — добавил я.
— Конечно, я все сделаю.
— Перед тем, заберите, пожалуйста, в Оксфорде фотографии Николаса Эша.
— Сид!
Я кивнул.
— Мы нашли его. У меня в машине лежит письмо с новым адресом и той же самой просьбой о пожертвовании.
Он покачал головой, дивясь глупости Эша.
— Что-нибудь еще?
— К сожалению, еще два поручения. Первое несложное, в Лондоне. А насчет второго... вы не могли бы съездить в Танбридж-Уэллс?
Я объяснил зачем и он пообещал съездить, несмотря на то, что ради этого пришлось бы отменить совещание совета директоров, в котором он заседал.
— И будьте добры, одолжите мне фотоаппарат, а то мой остался в машине... и свежую рубашку.
— В таком порядке?
— Да, пожалуйста.
Будь моя воля, я бы тысячу лет не двинулся с места, но через некоторое время я с трудом оторвался от дивана и поднялся к Чико, взяв с собой фотоаппарат Чарльза.
Чико лежал на боку и под ослабевающим действием лекарств тупо смотрел в никуда. Я объяснил ему, зачем принес фотоаппарат, и у него хватило сил, чтобы вяло запротестовать.
— Да пошел ты...
— Сосредоточься на официанточках...
Я откинул одеяло и простыню и зафиксировал телесные повреждения с обеих сторон на пленку. Душевные травмы фиксации не поддавались. Закончив, я снова накрыл его.
— Извини.
Он не ответил, и я так и не понял, прошу ли я простить меня за то, что потревожил его в такое время, или за то, что вообще втянул его в это дело, которое так плохо кончилось. Он говорил, что нам там нечего было делать, и оказался прав.