— Они применили цепь, — объяснил я ровным голосом.
В молчании фотографии шли по кругу. Я не пытался отследить по лицам ход мыслей, я лишь надеялся, что неизбежной просьбы не последует. Сэр Томас прямо спросил:
— С тобой поступили так же?
Я неохотно кивнул.
— Ты не откажешься снять рубашку, Сид?
— Послушайте, какая разница? — запротестовал я. — Я не собираюсь никого обвинять в причинении тяжких телесных повреждений или чего-то в этом роде. Не будет ни полиции, ни суда, ничего. Один раз я через это прошел, как вы знаете, и второго раза не будет ни при каких условиях. Никакой огласки. Все, что требуется, это сообщить Лукасу, что я знаю, в чем дело и, если вы сочтете это целесообразным, то вынудить его подать в отставку. Большего и не надо. Публичный скандал вам невыгоден, скаковой индустрии он только повредит.
— Да, но...
— Что касается Питера Раммилиза, то теперь-то Эдди Кифу ничего не помешает как следует разобраться в этих синдикатах. Раммилизу невыгодно признавать, что Лукас брал у него взятки, так что не думаю, что он начнет хвастаться. И обо мне с Чико он тоже будет помалкивать.
Разве что начнет ныть, как я ему вмазал, подумал я с горькой иронией.
— А как насчет двоих наемников из Глазго, — спросил сэр Томас. — Им это тоже сойдет с рук?
— Пусть так, но в суд в качестве потерпевшего я не пойду, — отрезал я и криво улыбнулся. — Можно сказать, что суд по делу о том, как я лишился руки, послужил мне успешным устрашением от жалоб на всю оставшуюся жизнь.
На лицах отразилось вежливое облегчение, и общая атмосфера несколько разрядилась.
— Тем не менее, — гнул свое сэр Томас, — отставка начальника Службы безопасности невозможна без серьезных на то причин. Нам необходимо воочию убедиться, что твои выводы имеют под собой основания. Фотографий мистера Барнса недостаточно. Так что, пожалуйста... сними рубашку.
Эх, вас бы так. Мне совсем не хотелось это делать, а судя по тому, как сморщились их лица, им не хотелось смотреть. Вся эта дурацкая ситуация, то, что с нами произошло, всё это было невыносимо мерзко. Я пожалел, что пришел на Портман-сквер.
— Сид, — серьезно произнес сэр Томас. — Это необходимо.
Я расстегнул пуговицы, поднялся с места и снял рубашку. Телесного цвета оставался только протез, прочее видимое глазу было покрыто черными и темно-красными перекрестными полосами. За прошедшее время успели проступить синяки, и все выглядело гораздо хуже, чем ощущалось. В целом вид был ужасен. И как раз сегодня ужаснее всего. Именно поэтому я настоял на сегодняшней встрече. Демонстрировать повреждения я не хотел, но понимал, что будут настаивать и придется согласиться. А раз так, то сегодня достигался максимальный эффект. Ради победы над врагом человеческий ум примиряется и с куда большими противоречиями.
Уже через неделю большинство ран заживет, и вряд ли останется хоть один шрам. Целью избиения было достичь максимальной реакции нервных окончаний и в конечном итоге не оставить следов. Шотландцы понимали, что при полном отсутствии длительных видимых повреждений в суде им почти ничего не грозит. За размозженную руку, которую было не скрыть, преступник получил четыре года. Цена же нескольких дней поверхностного дискомфорта вряд ли превышала три месяца. Срок за грабеж с насилием увеличивается за счет грабежа, а не насилия.
— Повернись, — велел сэр Томас. Я последовал его указанию и через некоторое время повернулся обратно. Все молчали. Чарльз выглядел на редкость невозмутимо. Сэр Томас поднялся, подошел и рассмотрел следы побоев поближе. Затем взял со стула рубашку и подержал ее, пока я продевал руки в рукава.
— Спасибо. — Я застегнулся. Кое-как заправил рубашку в брюки. Сел.
Казалось прошло немало времени. Наконец, сэр Томас поднял трубку внутреннего телефона и обратился к секретарше:
— Попросите, пожалуйста, коммандера Уэйнрайта зайти ко мне в кабинет.
Если у кого и оставались какие-то сомнения, то реакция Лукаса их рассеяла. Ничего не подозревая, он быстрым шагом вошел в комнату, полную тяжелого молчания, и увидев меня замер на месте, словно мозг вдруг потерял управление телом. Лишь серые глаза с карими крапинками оставались живыми на мертвенно-бледном лице.
Наверное, таким я предстал перед Тревором Динсгейтом в ложе распорядителей в Честере. Вполне вероятно, Лукас тоже сейчас не чуял под собой ног.
— Садись, Лукас, — указал ему на кресло сэр Томас.
Не сводя с меня глаз, Лукас пробрался к креслу. Он как будто не верил в мое присутствие, словно надеялся, что я исчезну под его взглядом.
Сэр Томас прочистил горло.
— Лукас, Сид Холли кое-что рассказал нам, и это требует разъяснения.
Лукас не обратил на него внимания.
— Тебя не должно здесь быть! — выпалил он.
— С чего бы? — отозвался я.
Все ждали его ответа, но его не последовало. Наконец, сэр Томас снова заговорил:
— Сид предъявил серьезные обвинения. Я перескажу их, а затем у тебя будет возможность ответить. — Он повторил практически все, что я им сообщил, не волнуясь и без ошибок. Он рассуждает как судья, подумал я, отделяя эмоции от фактов и взвешивая различные варианты. Казалось, Лукас его слушал, но все это время он сверлил меня взглядом.
— Итак, — завершил свою речь сэр Томас, — мы рассчитываем, что ты опровергнешь – или же подтвердишь – версию Сида.
Лукас отвернулся от меня и невидящим взглядом окинул комнату.
— Все это, конечно, бредни, — начал он.
— Продолжай, — подбодрил его сэр Томас.
— Он все выдумывает. — Ум Лукаса заработал с прежней скоростью. Он снова обрел свой решительный вид. — Я и не думал просить его расследовать никакие синдикаты. Я никогда не говорил ему, что сомневаюсь в Эдди. Я не рассказывал ему о каком-то вымышленном Мейсоне. Он все выдумывает.
— С какой целью? — осведомился я.
— Откуда мне знать?
— Я не выдумал, что приходил сюда дважды, чтобы сделать выписки из документов синдикатов, — возразил я. — Я не выдумал жалобы Эдди на то, что я видел эти документы. Я не выдумал ваши четыре звонка мне домой и разговоры с Чико. Я не выдумал то, что вы высадили нас на пустой парковке. Я не выдумал Питера Раммилиза, которого можно... разговорить. А если придется, то разыщу и шотландцев.
— Как?
Спрошу Марка, подумал я. За это время смышленый мальчик с острым слухом накопил немало сведений об отцовских дружках.
— Разве вы не хотели сказать, что их я тоже выдумал?
Он пронзил меня яростным взглядом.
— А еще я могу начать разбираться в том, что на самом деле кроется за всем этим, — медленно заговорил я. — И выяснить, по чьей милости, кроме как Питера Раммилиза, вы смогли позволить себе мерседес.
Лукас молчал. Я не был уверен, что мне удастся совершить все обещанное, но он не мог рисковать. Если бы он не опасался всерьез моей компетентности, то не стал бы стараться от меня избавиться. Я рассчитывал на его собственную оценку моих способностей.
— Ты готов к этому, Лукас? — спросил сэр Томас.
Лукас продолжал сверлить меня взглядом и не отвечал.
— С другой стороны, полагаю, если вы уйдете в отставку, на этом все кончится.
Лукас повернулся и уставился на Главного распорядителя. Сэр Томас кивнул.
— Это все, что требуется, Лукас. Немедленное заявление об отставке, в письменном виде. Не вижу оснований для дальнейших разбирательств.
Это был наилучший выход в его положении, но в тот момент он стал для Лукаса тяжелым ударом. Его лицо побледнело и осунулось, подбородок подрагивал.
Сэр Томас взял со стола лист бумаги, вынул из кармана золотую шариковую ручку и встал.
— Садись сюда, Лукас, — указал он.
На негнущихся ногах коммандер Уэйнрайт подошел к столу, неуверенно сел, куда было указано, и написал несколько слов, которые я потом прочел.
Я подаю в отставку с поста начальника Службы безопасности Жокей-клуба. Лукас Уэйнрайт.
Он оглядел суровые лица людей, которые хорошо его знали, доверяли ему и работали с ним. С того момента, как он вошел в кабинет, Лукас Уэйнрайт не произнес ни слова в свою защиту или оправдание. Полагаю, всем присутствующим нелегко было видеть, как часть привычного мира рушится на глазах.
Человек, состоящий из перца с солью, встал и направился к дверям. Проходя мимо, он остановился и непонимающе поглядел на меня.
— Что же нужно сделать, чтобы тебя остановить?
Я не ответил.
Разгадка покоилась у меня на колене. Пять крепких пальцев и независимость.
Глава двадцатая
Чарльз повез нас обратно в Эйнсфорд.
— Тебя и так ждут сплошные суды, — заметил он. — То над Николасом Эшем, то над Тревором Динсгейтом.
— Если просто свидетелем, то не так уж и страшно.
— К тому же, тебе не впервой.
— Угу.
— Интересно, чем теперь займется Лукас Уэйнрайт?.
— Бог его знает.
Чарльз бросил на меня быстрый взгляд.
— Неужели тебе совсем не хочется позлорадствовать?
— Позлорадствовать? — изумился я.
— Над поверженным врагом.
— А вы что делали, когда в морском бою враг тонул, злорадствовали или топили его?
— Брали в плен.
Помолчав, я заметил:
— Его жизнь отныне немногим лучше плена.
Чарльз усмехнулся своей загадочной усмешкой и продолжил разговор минут через десять:
— И ты прощаешь ему?
— Не задавайте таких трудных вопросов.
Возлюби врага своего. Прости. Забудь. Не выйдет из меня христианина. Я смогу перестать его ненавидеть, но простить не смогу, а забыть и подавно.
В Эйнсфорде нас встретила миссис Кросс, поднимающаяся с подносом в свою отдельную гостиную. Она сообщила нам, что Чико встал, ему лучше и он на кухне. Я обнаружил его там сидящим в одиночестве за столом перед кружкой с чаем.
— Привет, — сказал я.
— Привет.
С ним не было нужды в притворстве. Я налил себе чаю и сел напротив.
— Хреново-то как вышло, а?
— Да уж, — вздохнул я.
— Я еще и не соображал ни черта.