— Раз он исходит от вас, я приму его с радостью, — ответил молодой человек, наклоняясь с лукавым видом к шее мула.
— По-моему, вы славный малый, и мне было бы досадно, если бы вы попали в беду. Вы молоды, сильны, здоровы… Поверьте мне, бросьте в огонь эту ужасную рясу — в ней только ворон пугать — и наденьте мундир. Это будет для вас выгоднее во всех отношениях.
— Благодарю вас, сеньор солдат, — с тонкой усмешкой сказал студент. — Никто не может предвидеть будущего. Быть может, я последую вашему совету гораздо скорее, чем вы думаете.
— И умно сделаете. Ведь это единственно возможное ремесло, к тому же доходное, особенно в наше время.
— Прощайте, сеньор солдат!
— До свидания, сеньор студент!
Часовой закрыл ворота и снова зашагал, очень довольный тем, что это происшествие нарушило монотонную скуку дежурства; а молодой человек поехал мелкой рысью по боковой улице селения.
В Мексике в разгар дня жара настолько нестерпима, что улицы городов и деревень совершенно пустеют. Жители прячутся в домах, ищя прохлады; однако в этих жилищах, как бы плотно они не были закрыты, ощущается биение жизни: пение, смех, аккорды гитары вырываются из-за занавесок и решетчатых ставен; чувствуется, что город не умер, он только спит, — и стоит лишь подуть вечернему ветру, как разом откроются все двери и окна и временно остановившаяся жизнь отовсюду вырвется наружу и опять войдет в свое русло.
В этот день, несмотря на то, что самая сильная жара уже прошла, все дома оставались закрытыми, улицы пустынными, и только цокот копыт мула по острым булыжникам нарушал мертвую тишину, царившую в крепости.
Проехав несколько улиц, путешественник услышал неясный, усиливающийся с каждым мгновением шум, похожий на звуки празднества или гул мятежа. Крик, смех, рыдания, мольбы, веселые песни сопровождались резкими звуками гитар, выстрелами, военными командами, топотом лошадей…
— А! Кажется, я наконец пойму, в чем дело! — глухо сказал молодой человек.
И, решительно повернув в узкую улицу, он почти тотчас же выехал на Главную площадь.
Там его глазам представилось зрелище — и неожиданное и необычайное.
В центре этой площади отряд, состоящий примерно из двухсот пятидесяти испанских всадников, — которых мексиканцы в насмешку называли тамариндос[101] из-за желтого цвета их мундиров, — разбил временный лагерь.
Эти солдаты наводили ужас на несчастных обитателей покоренных городов и деревень; грабежи, пожары и насилия были еще самыми незначительными их грехами, — они оставляли после себя развалины и трупы.
Костры, в которые солдаты бросали обломки мебели, стропила и балки разрушенных домов, окрашивали стены зданий на площади красноватым отблеском.
Солдаты, удобно развалившись в креслах, заставляли индейцев прислуживать себе, награждая их сильными ударами чикоте по плечам и спинам для того, как, смеясь, говорили испанцы, чтобы разбудить их.
Лошади, стоя по брюхо в соломе, жадно поедали маис и альфальфу[102], отнятые солдатами у асиендадо[103].
Командир отряда, сидевший у входа в церковь в компании офицеров с лицами висельников в изодранных мундирах, судил испуганных и дрожащих жителей, которых солдаты непрерывно сгоняли на площадь.
Этих несчастных, чья вина была выдуманной и именно поэтому еще более достоверной в глазах случайных судей, чаще всего приговаривали к громадному штрафу, который они обязаны были внести немедленно, под угрозой повешения.
В том, что угроза эта была вполне реальной, можно было убедиться, переведя взгляд на балконы домов, где уже висело множество трупов.
В ту минуту, когда студент-богослов остановился на углу площади, перед грозным трибуналом предстали два человека, приведенные полупьяными солдатами.
Эти новые обвиняемые были: алькальд селения дон Рамон Очоа и священник местной церкви дон Хосе Антонио Линарес.
Оба они держались твердо и с достоинством, но не вызывающе.
Студент-богослов увидел их. Мгновенно приняв решение, он спешился и, ведя мула на поводу, смело пошел вперед; там, отогнав ударами чикоте нескольких лошадей, он привязал своего мула около самой большой кучи альфальфы и маиса, после чего спокойно направился в сторону церкви.
Молодой человек проделал все это так непринужденно, что никто не обратил на него ни малейшего внимания.
Благодаря своей одежде он без труда проскользнул между группами пьющих и пляшущих людей и остановился за спиной священника; последний не заметил его, озабоченный тем критическим положением, в которое он попал.
Перед грозным трибуналом предстали два человека.
Начался допрос обвиняемых.
— Вы — алькальд, а вы — священник этой деревни? — спросил командир, обращаясь по очереди к обоим.
— Да, сеньор капитан, — ответили они с поклоном.
— Я получил сведения о вас, — сказал офицер, гневно теребя ус. — Они исходят от преданных слуг короля, а потому заслуживают доверия. Вас называют проклятыми бунтовщиками, карай!
— Это ложный донос! — твердо сказал алькальд. — Мы — верные слуги. Да и вообще здесь никто не занимается политикой.
— Когда в стране восстание, честные люди не смеют оставаться нейтральными! — громовым голосом сказал офицер. — Кто не за короля — тот против него!
— Это нелогичный вывод, — пожав плечами, ответил алькальд.
— Что? — сказал капитан, метнув на него косой взгляд. — Этот чудак, кажется, позволяет себе рассуждать?
— Зато вы… не рассуждаете, вы просто убиваете.
— В чем нас обвиняют? — спросил священник, поняв, что алькальд своими ответами осложняет их и без того опасное положение.
— А-а! Сеньор падре! — со злой насмешкой продолжал офицер. — Вы хотите знать, какие вам предъявляются обвинения? Не так ли?
— Признаюсь, сеньор капитан, — спокойно ответил священник, — я был бы счастлив узнать это, чтобы иметь возможность ответить и доказать ложность этих обвинений.
— Ну хорошо. Слушайте. Вы обвиняетесь в сношениях с инсургентами.
— Это очень неопределенно, — возразил священник.
— Есть и еще кое-что.
— Что же?
— Вас обвиняют, кроме того, в том, что вы неоднократно укрывали у себя предводителей восстания. Утверждают, что многие из них и сейчас скрываются в этой деревне. Но если мне даже придется разнести все ваши хижины, — клянусь телом Христовым! — я найду этих проклятых бунтовщиков, хотя бы они были спрятаны в чреве земли!
— Известны ли имена предводителей восстания, которых мы будто бы скрываем здесь?
— Называют двоих из гнусных мятежников, карай!
— И это?..
— Хосе Морено и Энкарнасион Ортис, два атамана разбойничьей шайки, которая принимала участие в восстании изменника Мина[104]. Что вы можете ответить на это?
— Ничего, кроме того, что это обвинение просто бессмысленно! — уверенно сказал алькальд.
— Дьяволы! — заорал капитан, — Так отвечать мне, дону Горацио Нуньес де Бальбоа? Вы поплатитесь за это, жестоко поплатитесь! И немедленно же!
В эту секунду студент-богослов осторожно протиснулся между алькальдом и священником и, отвесив почтительный поклон капитану, вкрадчиво произнес:
— Прошу прощения, сеньор капитан, вы хотели бы захватить дона Хосе Морено и дона Энкарнасиона Ортиса?
Взглянув на молодого человека и услышав его голос, алькальд и священник невольно вздрогнули.
— А этот пройдоха откуда взялся? Ему что здесь нужно? — удивленно вскричал капитан.
— Я не пройдоха, сеньор капитан, а бедный студент-богослов, — смиренно сказал молодой человек. — Я только что приехал в крепость, чтобы провести несколько дней у моего дяди, почтенного дона Рамона Очоа.
— О! Вы поспели в самый раз, сеньор студент! Вы сможете сейчас полюбоваться, как вашего дядю вздернут на виселицу! — сказал офицер. — Но скажите, пожалуйста, какая связь между вашими словами и тем делом, которое мы здесь разбираем?
— Если вы пожелаете, сеньор капитан, я могу дать кое-какие сведения по этому вопросу.
— Вот как! Ну-ка, послушаем!
— Мне кажется, я встретил всего за несколько лье отсюда тех двух людей, которых вы ищете.
— Морено и Ортиса? — мгновенно заинтересовавшись, вскричал капитан.
— Скажем прямо, сеньор капитан: что касается дона Энкарнасиона Ортиса, я вполне уверен. Но дон Морено… тут дело обстоит иначе.
— Как так?
— Вы должны хорошо знать — ведь вы работали тигреро на их асиенде, — сказал студент с легкой насмешкой, — что и отец и сын носят одно и то же имя. О котором из них вы говорите?
Офицеры сдержанно засмеялись при этом неприятном для капитана напоминании, сделанном лукавым и робким студентом с таким наивным видом, что он мог привести в отчаяние даже святого.
Капитан прикусил губу и бешеным взглядом заставил замолчать этих весельчаков.
— Кажется, этот плут издевается надо мной! — В голосе его послышалась угроза.
— Ни в коем случае, сеньор капитан, я лишь стараюсь дать вам те сведения, которые вы желаете получить.
— Гм!.. Значит, ты знаешь этих людей?
— Почти так же хорошо, как вы, хотя я и не был у них на службе.
— Опять! — вскричал капитан. — Берегись, мошенник! У тебя слишком длинный язык! Он не доведет тебя до добра!
— Если вы приказываете, я замолчу.
— Говори. Но ограничивайся только ответами, без комментариев. Кто из них, отец или сын, был с Энкарнасионом Ортисом?
— Сын.
— Ты уверен в этом?
— Вполне.
— Женщины с ними не было?
— Не было.
— Куда они направлялись?
— В асиенду де ла Каха.
— Так близко отсюда?
— Да, не более двух лье. Они, вероятно, не знают, что вы здесь, иначе побоялись бы приблизиться сюда.
— Конечно. Много ли народу было с ними?
— Сотня ранчерос[105]