Твердые орешки — страница 1 из 3

Ефим ЧеповецкийТВЕРДЫЕ ОРЕШКИ

ПЯТАЯ ПАЛАТКА_{повесть}

Палатка, в которой…

В нашей палатке четыре койки. Моя стоит слева у входа, за мной — койка Саши Кикнадзе, против меня место Женьки Быкова, а за ним — Веньки Чижа. Венькина настоящая фамилия Чижевский, но все зовут его просто Чижом, даже вожатые.

Мы уже восьмиклассники, вернее — всего месяц, как закончили седьмой класс и в восьмом еще не учились. Поэтому когда я говорю «ученик восьмого класса», мне кажется, что обманываю…

Сегодня четвертый день смены. Я все еще не могу привыкнуть к новому месту. Сколько раз ни отдыхал в пионерском лагере, всегда одна и та же история: верчусь, кручусь, никак не могу заснуть, а утром хоть за ноги стаскивай.

Теперь новая история: засыпаю-то я поздно, а просыпаюсь чуть свет. Ночью обязательно снится, что я лечу в какую-то пропасть. Иногда даже просыпаюсь — дух захватывает!

Утром в лесу птицы поют так громко, что в ушах колоть начинает. Дятлы над головой долбят часто-часто, а внизу в стволах гулко отдаются удары. Если затаить дыхание, слышно, как из-под птичьих коготков кора осыпается… Когда я открываю глаза, то начинаю жмуриться: солнечные лучи, как иглы, прошивают палатку то там, то здесь, как будто ткут ее.

Воздух на рассвете тугой, прохладный; вдохнешь, и кажется, до самых пальцев достает. В палатке еще сумрачно, точно туманом заволокло. И вдруг невидимая рука отклоняет густые ветви, и на палатку падает яркий желток. Он чуть колышется, как будто дышит, и разливается все шире и шире. Это солнце свой обход начинает. Я снова закрываю глаза, и меня всего обволакивает ленивым теплом. Солнце переходит на койку Женьки Быкова, потом захватывает Сашино место, а в полдень три четверти палатки залито горячим светом. Только в углу, где койка Веньки Чижа, солнца не бывает. Здесь над палаткой густая листва, лучам не пробиться. Чиж всегда тень ищет. Он и сейчас укрыт с головой, а ноги торчат из-под одеяла. Я смотрю на его подушку, из-под нее коробок выглядывает. Я знаю, там папиросы. Венька иногда бегает в уборную или за территорию лагеря, чтобы покурить. Когда вожатых поблизости нет, он вытягивает из кармана уголок пачки и, подмигивая, спрашивает: «Покурим, что ли?» Но ребята хихикают и не берут. У него только длинный Захар из третьей палатки папиросы «стреляет» или просит: «Оставь долю!»

Я Веньку не понимаю. Так он вроде парень толковый. И читал много и модели всякие делает, а вот от ребят в стороне держится. Бродит где-то на хозяйственном дворе и всегда на линейку опаздывает. Его за это «отшельником» прозвали…

До горна еще минут десять. Я достаю из тумбочки журнал «Юность» и смотрю картинки. Я уже весь его прочитал, даже стихи, а других книг у меня нет: библиотека только завтра откроется.

И вдруг: «Трат-та-та-та!» — звонко раскатывается по лесу, словно кто-то в огромный медный таз колотит. Звук несется по центральной аллее между палатками, потом бросается в стороны, бьет по стволам и сучьям и, рассыпаясь на мелкие осколки, тонет в глубине леса.

«Ура-а-а! Подъем! Подъем!» — несется со всех сторон, и десятки ног шлепают мимо нашей палатки.

А мы лежим. То есть мысленно я тоже бегу к стадиону и даже чувствую, как щекочет ноги мокрая трава, но тело не двигается. Какой-то голос внутри меня говорит: «Торопиться некуда. Торопиться некуда!»

Еще на рассвете, как только я открыл глаза, мне показалось, что что-то произошло. Нет, не со мной, конечно, а с нашим отрядом. Тогда я начинаю вспоминать вчерашний день…

Помню, что Нин-Вас (это мы старшую вожатую, Нину Васильевну, так называем) бегала с каким-то письмом и читала его нашим девчонкам. До самого вечера не расставалась она с синим конвертом. Я спрашивал у Веньки, что все это значит. Но он, как всегда, небрежно махал рукой: мол, какое мне дело?.. Я снова перебираю в памяти события дня и, наконец, вспоминаю. Вчера после обеда мы почти все время были без вожатого. Наш Михаил Павлович три раза бегал на почту говорить с городом, а его рюкзак с вещами стоял на центральной аллее. Вечером он ходил с начальником лагеря и что-то ему доказывал, протягивая какую-то бумажку. Старшая вожатая тоже волновалась и все время твердила начальнику одну и ту же фразу: «Мы другого такого работника не найдем!..»

Голоса за палаткой стихли, скоро со стадиона донеслась музыка. Жора-баянист, как всегда, играл песенку о зарядке. Вы ее, наверное, знаете. Вот эту:

Потому что утром рано

Заниматься мне гимнастикой не лень,

Потому что водою из-под крана

Обливаюсь я каждый день…

Вдруг раздается шумный голос Нин-Вас. Он быстро приближается к нашей палатке и, словно ветер, врывается в нее. Не успеваю я открыть глаза — палатка распахивается и показывается лицо Нин-Вас.

— Конечно, снова пятая! — говорит она и, пригнувшись, вбегает прямо в палатку.

«Почему «конечно, пятая»? — думаю я. — До сих пор старшая нам ни одного замечания не делала. Если бы она сейчас заглянула в третью или восьмую и застала такую же картину, то, наверное, сказала бы то же самое».

— Поднимайтесь немедленно! — приказывает она и тормошит Быкова и Кикнадзе. — Думаете, если вожатого нет, если его призвали в армию, то можно нарушать режим?!

«Так вот, значит, откуда у меня это предчувствие!» — думаю я и молча подымаюсь с постели.

— Соколов, что ты молчишь? — спрашивает старшая и смотрит на меня испуганными глазами.

Сашка прыскает со смеху. Я ведь стою как истукан, потому что обо всем этом думаю. Поневоле испугаешься.

— Одевайся и беги на зарядку! — повышает голос Нин-Вас. — Я сейчас проверю всех на стадионе.

Сказала и исчезла.

Сашка, как козел, вскочил с постели, засверкал своими черными глазищами и с диким криком: «Вперед! В атаку!» — выбежал из палатки.

Женька Быков сел на койке и невнятно бормочет:

— Что?.. Откуда?..

Он всегда трудно просыпается. С него одеяло стянешь, а он еще минут пять сны досматривает. Вот и сейчас бежит позади меня и пошатывается. А я лечу как стрела. Мне действительно кажется, что я лечу: тело мое легкое, и земли я под ногами не чувствую.

Через минуту стою в строю. Весь стадион машет руками, и только слышно дружное посапывание да голос физрука:

— Делай раз! Делай два!.. Повторяем!

Я через десять рядов вижу Жору-баяниста. Голова его свалилась на плечо, глаза закрыты. Ох, и здорово он играет, вслепую! Ни на пуговички, ни на клавиши не смотрит! И что ни попросишь исполнить — все знает. Мне кажется, если ему в постель дать баян, он не проснется и начнет играть…

Веньки Чижа, конечно, нет, а Женька Быков уже совсем проснулся. Он прыгает передо мной на одной ноге, кривляется и кукует: «Ку-ку, ку-ку!»

— Принять исходное положение! — доносится голос физрука, и мы кладем руки на бедра.

Слева делает зарядку Мая Романова. Она смотрит на меня и улыбается. Я не помню, чтобы она не улыбалась, и даже не представляю себе ее другой. Саша Кикнадзе говорит, что она глупая, поэтому всегда улыбается. Вот еще выдумал! Это же неправда. Мая умная и добрая. Ее в школе все Ромашкой зовут. Это, наверно, потому, что волосы у нее белые-белые, а фамилия — Романова… Ромашка!.. Ей очень идет это имя. Мне кажется, если бы я не знал, что ее так прозвали, придумал бы точно так же…

— Наклон вперед, руками касаемся носков!..

Мая делает упражнения четко, ноги в коленях никогда не сгибает. Я украдкой посматриваю на нее и стараюсь делать не хуже. Она уже успела загореть, и волосы стали казаться еще белее. Вот она наклонилась, опустила голову, и локоны тяжело падают вниз, пересыпаются, как золотой песок…

— Повторяем движение!.. Быков, заставлю зарядку делать сначала!…

А Мая все смотрит на меня. Глаза ее прищурены, смеются. «Что это она выдумала?»

Вдруг Мая говорит:

— Митя, Митя!

— Чего тебе? — спрашиваю шепотом.

— «Юность» дочитать мне дашь?

Я хочу сказать, что дам, а Сашка Кикнадзе сзади шипит:

— Слышь, Митяй, не давай! Это журнал нашей палатки. Пусть девчонки сами себе достают!

Ему журнал вовсе не нужен, просто он ненавидит девчонок.

Я Ромашке ничего не отвечаю, но она меня понимает. Я, конечно, назло Сашке журнал ей дам…

Зарядка кончилась. Мы бежим застилать кровати. Я лечу, перескакивая через пни и качалки малышей. Аппетит зверский. Я заранее знаю, что попрошу две добавки, три добавки…

— Эй, эй, берегись!..

Со мной что-то происходит

Уже второй день мы без вожатого. Наш отряд «пристегнули» к третьему и велели всюду ходить за ним. Мы страшно бузим и не хотим шагать в одном строю с шестиклассниками. Кричим: «Будем сами!» — а собраться в строй нам никак не удается. На отрядную линейку приходит не больше половины, остальные бродят где попало. Вчера по этой причине мы ужинали последними и на общелагерную линейку, на спуск флага нас не пустили. Нин-Вас долго отчитывала, а потом сказала, что принимаются все меры для «укомплектования нас вожатым». Она так и сказала: «укомплектования». Ну и словечки же у нее! Утром она заявила, что в третьем отряде «пересортица», и две маленькие девочки побежали сообщить об этом врачу: «Мы с ними играем, а у них пересортица, они нас заразят…» Оказывается, старшая вожатая имела в виду, что там ребята из разных классов.

Еще она обожает словечко «зафиксируем».

Мы бродим без вожатого, а сама Нин-Вас заняться нами не может, потому что готовит лагерь к встрече с секретарем обкома комсомола по школам. Она говорит, что секретарь может явиться со дня на день, «свалиться как снег на голову». Кто-кто, а она это хорошо знает!

Короче, отряд беспризорный. Ведь это настоящее ЧП, а наших ребят не очень тревожит, им как будто все равно. Странно, но мне тоже безразлично. В прошлые годы я бы уже давно пристроился к другому отряду, где есть вожатый. И вообще помню, что всегда в своем отряде был заводилой, всегда в самой гуще ребят вертелся. А теперь мне никто не нужен, все хочется быть одному, уйти подальше, где тихо, и молчать долго-долго. Что со мной происходит, не знаю. Мне все чего-то хочется, а чего — не соображу. Интересно, у других так бывает?..

Как это я забрел в лес? Не понимаю. Что-то потянуло, и не заметил, как очутился в лиственной роще. Вокруг ни души. Я сижу на пеньке и слушаю, как шумят деревья. Они разговаривают между собой, точно люди: то перешептываются, то заспорят, заспорят. Потом снова тихо. И вдруг в ушах возникает музыка, какая-то далекая, знакомая музыка. Сначала играют скрипки — одна, две, много скрипок, — потом трубы, громкие, дребезжащие… Где я слышал эту мелодию?.. A-а, вспомнил. Когда-то давно в парке, на симфоническом концерте. Я туда с отцом и матерью ходил. Странно, я почти не слушал, так — одним ухом, все вертелся, вертелся, а теперь вдруг вспомнил… Весь лес играет, в каждом дереве скрипка!..

Я больше не могу сидеть, поднимаюсь, а по телу словно ток проходит. Я закрываю глаза. Стучит сердце. Поет иволга. Горячий ком подступает к горлу, и на глаза наворачиваются слезы… Что ж это?.. Хочу крикнуть, но голоса нет. Тогда я бегу на поляну, где густая трава, а в ней цветы: колокольчики, барвинки, ромашки. Я хватаю обломанную ветку и начинаю беспощадно стегать траву и цветы. Кошу, как косой, и приговариваю: «Ромашки! Ромашки!..» Много их здесь, белых с желтыми глазами… Мая совсем не похожа на них. Лицо у нее смуглое, на носу ромашки… Я хотел сказать, «веснушки», а говорю «ромашки». И глаза у нее вовсе не желтые, а какие-то другие… Не помню какие. Знаю только, что когда она на меня смотрит, я странно себя чувствую. Как? Ну, вот теплая волна по спине пробегает, озноб начинается, как при гриппе. Отвернется — все проходит. Сейчас Маи нет, а мне снова жарко… «Иэ-э-эх!» — вырывается у меня из груди, и я лечу, лечу в лес, напролом. Ветви бьют по лицу, царапают кожу. Я лечу вперед, вперед — и натыкаюсь на Веньку Чижа.

— Стой, сумасшедший!

— Ты? — спрашиваю я, словно не верю своим глазам.

— Не видишь?

— Вижу…

— Садись! — приказывает Венька и достает папиросы. — Кури!

Я беру папиросу. Закуриваю. Чувствую во рту горечь. Мне все равно… Наконец все проходит.

— Папироса потухла! — ехидно улыбается Венька.

— Дрянь! — говорю и бросаю окурок.

— Па-ацан! — смеется Венька.

Он смеется, а глаза у него грустные.

Я молчу, смотрю на него, потом спрашиваю:

— Почему тебя отшельником зовут?

— Потому что отошел от общества. Понял?

— Понял.

— И вообще не твое дело. Как хочу, так и живу…

Я думаю о Веньке и вспоминаю, что живет он с бабушкой, без отца и матери. Они у него есть, но находятся где-то на Урале. Венька однажды невзначай бросил: «Отправили к старухе, чтоб не мешал им жить. Кому нужна такая обуза?..»

Я лежу на траве, смотрю на Венькины стоптанные башмаки и думаю о том, как неуютно живется ему без родителей. Мне жалко Веньку. И себя немножко жалко, А почему себя?..

Хочу о себе не думать, а в голову лезут мысли о доме. Я уже давно собирался выяснить, что там происходит между отцом и матерью. Отец редко обедает дома. Я и не вижу, когда он уходит и приходит. Мать сидит вечерами одна, даже телевизор не смотрит. Сидит, что-то шьет, а руки дрожат. Подойдет поправить мою подушку, а на нее слеза капнет. И я ни разу не спросил: отчего? Вспоминаю отца. Как ходил с ним в зоопарк, как он меня на лодке катал… Бывало, посадит на плечи — и айда!

— Вы куда? — спросит мать.

— У нас свои, мужские дела! — отвечает он и ведет меня в зоопарк или на лодке кататься.

С матерью он о своих делах не говорил, а вот при мне всегда о них вслух рассуждал. Бывало, сидим где-нибудь в саду на скамейке, и он вдруг начинает:

— …Жизни от него на заводе нет! Всем прогрессивку режет, чертов пень!..

В нашем доме часто о прогрессивке говорили, и я знал, что это прибавка к зарплате, и она очень нужна. А вот кто этот «чертов пень», который «всем прогрессивку режет», я не знал, и отец мне растолковал:

— Есть у нас такой дяденька Цехановский. Ему полезное предложение принесешь, от которого заводу экономия, а нам прогрессивка. А он его под сукно доложит и заморозит… Чертов пень!

— А вы этот пень порубайте! — советовал я отцу.

— Как можно живого человека рубать?!

И у меня все в голове перепутывалось: «Что ж это за существо такое: и человек — не человек; и пень — не пень?»

Если он говорил мне об этом дома, мать удивлялась:

— Зачем ты ребенку о своих делах рассказываешь?

— Пусть знает, что у нас на заводе не в кошки-мышки играют…

Давно это было. Ой, как давно! Я очень отца люблю… Я, конечно, и маму люблю. Случалось, расшибу колено или шишку на лбу набью, первым делом к ней бегу. Обнимет она, поцелует — и все как рукой снимет. Уютно возле нее, тепло… Только вот болеет она часто…

И что ж это дома происходит? Может, поехать узнать?.. Да нет, пустяки. И взбредет же такое в голову! Это все из-за Веньки…

Я лежу ничком на траве, положив голову на руки, и думаю.

— Ты что, спишь? — слышу Венькин голос.

— Да нет, не сплю.

— Айда в сад — вишни рвать!

— В какой сад?

— Не в мой, конечно.

— Красть, что ли?

— Балда! Зачем красть? Просто возьмем немного. Они прямо через забор переваливаются, лишние. Не мы, так другие сорвут.

Вишен захотелось — прямо слюнка в нёбо ударила. «А чего, — думаю, — не попробовать?»

— Пошли! — говорю.

Через минуту мы стоим у забора, над которым гроздьями висят вишни. Крупные, красные.

— Видал какие? — восхищался Венька.

— А как достать?

— А забор для чего?

Мне вдруг почему-то расхотелось вишен.

— Ну, чего стал? Давай, пока никого нет!

Забор высокий, доски нетесаные, и, как назло, ни одного сучка — не во что ногу упереть. Я руку занозил, штаны в коленке продрал, но все-таки залез. Венька — тот половчее: мигом забрался и утонул головой в листве. В общем сидим, рвем и в рот отправляем, соревнуемся, кто побольше да потемнее вишню найдет.

Долго на дороге никого не было, а потом появилась рыжая корова, а за ней толстая тетка. Корова упирается, не хочет идти вперед и все норовит повернуть обратно. Тетка ругается, и обе кружат на дороге.

Она бы с ней так и не справилась: корова упрямая была. Но тут на дороге показался какой-то паренек. Идет с чемоданчиком и что-то насвистывает.

— Эй, хлопец, — просит тетка, — помоги корову погнать!

Парень поставил чемоданчик, схватил с земли сухую ветку да как стеганет рыжую, та мукнула от неожиданности, но с места не тронулась. Тогда парень вставил два пальца в рот да как свистнет ей прямо в ухо. Корова повернула и в галоп. Парень за ней. Бежит и стегает. Тетка подобрала юбки и тоже вперед.

— Давай гони! — кричит. — Чтоб назад не повернула!

Мы, конечно, им тоже подсвистели на дорожку.

— Да ну их к бесу! — сказал Венька. — У нас своя работа есть. — И мы снова нырнули в листву. Сорвал я не больше десятка вишен, и вдруг меня сзади кто-то — хлоп, да так, что на мягком месте, наверное, пальцы отпечатались. Смотрю, а это тот самый парень, что корову гонял. Он за чемоданчиком вернулся.

— Эй! Вы что тут делаете?

— Не видишь — картошку полем! — отвечает Венька.

— Я те дам картошку! Вишни крадете!

— А они твои?

— А что, твои?

— Не твои, не мои. Иди, куда шел!

В это время в саду крик раздался:

— Вот я вам! Катя, сюда! Мальчишки вишни обрывают!

Венька спрыгнул на землю, а я сорвался и — надо же такое — сел прямо парню на голову. Тот не устоял и упал, я тоже прямо носом в пыль.

— Митька, тикай! — заорал Чиж и схватил меня за руку.

Я хотел бежать, а парень хвать за ногу, как клещами сдавил.

— Стой, не уйдешь!

Я чувствую, что не вырваться мне. Хотел уже сдаваться, но тут подбежал Венька и ударил парня ногой по руке, он и выпустил меня.

— Скорей! — кричит Венька.

И мы с ним припустились.

Парень сначала было за нами побежал, но потом остановился и кричит вдогонку:

— Ладно! Мы еще с вами встретимся!..

Отряхнул пыль с колен, взял свой чемоданчик и пошел по дороге. Идет и шею потирает. Венька хохочет, а у меня на душе противно, руки от вишен липкие, как в грязи.

Вдруг я вспомнил, что всем отрядам велели в час дня обязательно быть на территории лагеря, и говорю Веньке:

— Уже, наверное, час, а мы тут околачиваемся. Айда!

Венька махнул рукой, и мы повернули обратно.

Новые события, новые дела

К лагерю подходили спокойным шагом. Венька шел впереди, опустив голову, засунув руки в карманы. У меня от этих вишен все еще было кисло на душе. Венька шел и молчал, думал о чем-то. Все-таки странный он парень. Только сейчас хохотал на весь поселок, а теперь молчит и ничего вокруг не замечает, как будто в голове у него есть какой-то переключатель настроения.

— Куда мы идем? — спрашиваю. — Нам направо надо, к воротам.

Венька махнул рукой и подошел к забору. Потрогал одну доску, вторую, наконец отыскал нужную, снял с нижнего гвоздя и отвернул в сторону.

— Лезь!

Я полез. Венька за мной. И тут мы вплотную познакомились с начальником нашего лагеря. Он стоял прямо перед нами и смотрел на сорванную доску.

— Куда лезете? Что вам здесь нужно? — строго спросил он. — Это пионерский лагерь. Посторонним вход воспрещен.

— Мы не посторонние, — сказал я. — Мы свои.

— А почему лезете через забор? Что, ворота малы? Или не знаете, где они?

— Знаем.

— Ну так полезайте обратно и идите где положено! — И скомандовал: — Кру-гом!

Мы, конечно, немедленно исполнили приказ и направились к главному входу. Идем и оглядываемся. А начальник сам начал вылезать в нашу дырку. Только ему это не просто удалось. Дяденька он грузный, широкий и, чтобы пролезть, выдернул из забора еще одну доску. Затем каблуком прибил доски на место и пошел в сторону станции.

— Не узнал нас, — сказал Венька.

— Что ж удивительного? — заметил я. — Разве он может всех запомнить? И потом, знаешь, старшая говорила, что он впервые начальником лагеря работает. Он демобилизованный, подполковник.

— Швейк он, вот кто, — сказал Венька и вдруг надулся, выкатил грудь колесом, глаза орешками да как заорет: — Подразделения, на полиго-он шагом ма-арш!

Тут мы оба расхохотались, потому что вспомнили одно и то же.

Это было в день нашего приезда в лагерь. Собрали нас всех на общелагерной линейке, и все начальство по очереди начало разъяснять, как нужно вести себя в лагере и зачем, мы сюда приехали.

Начальник был в кителе, при орденах. Орден Ленина, орден Красного Знамени и полный кавалер орденов Отечественной войны — двух степеней. А медалей так и не счесть. И каждому из нас захотелось быть таким же. Когда ему старшая тогда рапорт сдавала, то вытянулась по-военному и от старания начала заикаться. А потом выступил начальник и стал доказывать, что дисциплина в лагере должна быть, как в лагере (он имел в виду — военном, но этого не сказал, а мы сами догадались), и что самое главное — это набрать побольше веса, «не меньше чем по полтора килограмма на штык, чтобы было о чем рапортовать командованию».

Слово «штык» он очень уважал и не обходился без него до конца смены. Если хотел справиться, сколько в отряде или звене ребят, спрашивал: «Сколько штыков в подразделении?» Когда же требовал от кого-нибудь дисциплины, то всегда говорил: «Чтоб ты у меня, как штык, был!»

В конце он заявил, что для нашей поправки все обеспечено: продукты доставляются своевременно, а поваров будут поощрять за высокую калорийность пищи. И еще, что шеф-повар не подведет, потому что он его лично знает по военной службе.

Эти сообщения нас нисколько не интересовали, и по всему было видно, что он сам остался недоволен своей речью. Потом он вышел строевым шагом к мачте и на весь лагерь загремел:

— Подразделения! Слушай мою команду! На полиго-он ша-а-гом ма-арш!

Это он стадион по привычке назвал полигоном. А пошли мы туда для разбивки на отряды.

Конечно, все мальчишки из младших отрядов от него в дикий восторг пришли и до конца смены в военные игры играли…

Мы прошли почти всю центральную аллею и только тогда обнаружили, что в лагере пусто, ребят нет. Тишина, как в тайге.

— Смотри, — говорю Веньке, — какая красота! Аллея — стрела, а палатки в строю лучше любого отряда стоят, ни у одной живот не выпирает. Вот только домики весь вид портят.

— Это ты верно сказал, — поддержал Венька. — В прошлом году всего четыре домика было, а в этом — двенадцать. Через год они все палатки вытеснят, и будет здесь дом отдыха для престарелых пионеров.

Я тогда вспомнил, что в соседнем лагере тоже вместо палаток корпуса стоят, электричество, радио, телевизор установлен, даже дорожки в лесу асфальтируют. Что же это с лагерями через несколько лет будет?

Хотел я об этом Веньке сказать, да не успел. Позади голос раздался:

— Вы чего тут ходите?

Это спрашивал дежурный по территории. Один галстук у него на шее, другой толстым жгутом повязан на левой руке.

— А где нам ходить? — спросил Венька.

— Так все же на общелагерной линейке! — удивился дежурный. — Там сейчас будут делать важное сообщение! — И грустным голосом добавил: — А я вот должен здесь торчать.

Мы, конечно, сразу побежали на общелагерную. Там уже все отряды были в сборе, и даже наш стоял на месте. Только нас двоих не хватало.

Мы хотели появиться незаметно, но взяли слишком большой разгон и врезались прямо в строй, так что двое наших ребят вылетели вперед метров на пять.

— Первый отряд, что у вас происходит? — сердито спросила старшая.

Она стояла возле мачты с газетой в руках.

— Прибыло пополнение! — доложил Захар из третьей палатки.

— Кто там еще? — Старшая направилась в нашу сторону.

— Это мы, — ответил я.

— Почему опоздали?

— Ходили в санчасть, — бухнул Венька и покраснел.

— Становитесь в строй… Ну что, можно начинать или нет? — повысив голос, спросила старшая.

— Можно! — хором ответили все и зашикали друг на друга.

— Пионеры «Лесного», — начала Нина Васильевна, — вчера советские ученые добились новой замечательной победы: в космос запущен корабль с человеком — летчиком-космонавтом.

— Ура-а-а! — дружно прокатилось над лагерем. Мы начали аплодировать и обнимать друг друга.

Венька даже в лице переменился и так сдавил мне шею, что я вынужден был его ущипнуть.

— Да ты понимаешь, что это значит?! — шипел он мне на ухо.

— Понимаю, понимаю…

Я тоже был очень взволнован и не мог всего сразу осмыслить. Я всегда сначала должен сам себе все представить.

Ребята продолжали шуметь. Вожатые за линейкой сбились в кучку и смотрели в газету. Старшая продолжала:

— Подробное сообщение сейчас сделает пионер второго отряда Павлик Малишевский.

Из строя вышел худой длинный парнишка и медленно зашагал к середине. Я почему-то раньше не замечал его в лагере. Наверное, из тихонь. В общем вышел он и начал топтаться на месте. Ох, и волновался же он! Уши покраснели, руки ходуном заходили. Ну, ребята, конечно, начали хихикать: «Дайте ему валерьянки!», «Подоприте колышком, чтобы не свалился!» А старшая торопила:

— Начинай же! Начинай!

— Лучше сами прочитайте! — крикнул кто-то из наших.

И вдруг Павлик заговорил. Сначала тихо, а потом громче, уверенней. Как он сразу переменился! Глаза его заблестели, спина распрямилась, и весь он как-то подтянулся, даже в голосе появились басовые нотки.

Но я уже слов не слышал. Все начало отчетливо рисоваться в моем воображении. И сам корабль, и его механизмы, и огромной силы взрыв, который толкнул его в космос, и герой-космонавт у штурвала. Голос Павлика превратился в гул множества голосов. Они неслись со всех сторон, шумные, радостные. И я увидел море человеческих глаз, следящих за полетом этого чудо-корабля, и все люди восхищались, аплодировали и кричали «ура!», потому что в мире свершилось огромное, небывалое событие… А я… я вместе со всеми людьми на Земле был свидетелем чуда…

— …Это началась новая эпоха! — сказал Павлик.

И я почувствовал, что у меня захватило дух.

И я должен был сильно тряхнуть головой, чтобы вернуться назад, сюда, где стоял вместе со всеми.

Павлик уже давно успокоился. Если б не костюм, из которого он давно вырос, можно было бы принять его за настоящего лектора. В общем здорово, интересно рассказывал!

А посмотрели бы вы в эти минуты на Веньку! Он так и вцепился в него глазами, даже немного вперед выступил.

Я оглядел весь наш отряд и заметил Маю. Она смотрела на Павлика, и никакой улыбки на ее лице не было. Очень серьезно смотрела. Я ее такой прежде не видел. Мне захотелось, чтобы она и на меня так посмотрела. Тогда я стал ей мысленно приказывать, ну, знаете, гипнотизировать. Смотрю, не мигая, и про себя повторяю: «Посмотри! Слышишь, посмотри! Я приказываю! Понимаешь, приказываю!..» Она, конечно, ноль внимания. Тогда я начал (напрягать правую ногу и смотреть прямо в глаза (настоящие гипнотизеры обязательно во время сеанса напрягают ногу или руку, чтобы гипнотический ток лучше передавался), но на Маю это нисколько не подействовало; наоборот, она даже отвернулась.

«Ну и ладно, — решил я. — Подумаешь, нужно очень, чтобы она на меня смотрела…»

Короче, я из-за этого гипноза не заметил, как Павлик закончил свой рассказ. Опомнился только тогда, когда ребята начали аплодировать. Долго хлопали ему. А Венька новую штуку отколол: выступил важно из строя, подошел не спеша к Павлику и пожал ему руку.

— Здорово! — говорит. — Молодец!

Второй отряд тут же собрался его качать, но Нин-Вас снова потребовала тишины и, подняв руку, сказала:

— Продолжаем линейку! Вас, ребята, ожидает еще одно приятное сообщение.

— Ура-а-а! — заорали малыши и начали прыгать.

— Тише! Слушайте! Сегодня в лагерь прибудут столярные верстаки! С завтрашнего дня все отряды поочередно будут иметь два часа трудового воспитания в день.

Нин-Вас с удивлением смотрела на нас, потому что все отряды встретили это сообщение дружным молчанием.

А Захар из третьей палатки, который всегда поддакивал вожатым, вдруг сделал шаг вперед и сказал:

— Это что же выходит? Мы здесь плановые болванки и табуреты будем делать?

— Да, табуреты! — с гордостью ответила старшая.

— Так мы же их в школе делаем! — решительно заявил Захар.

— Ты что же, против трудового воспитания?

— Нет, не против. У меня «отлично» по труду. Только в лагере я хочу что-нибудь другое делать.

— Будешь делать то, что все… И другое тоже… — неуверенно добавила старшая.

Лагерь зашумел. Одни кричали: «Даешь табуреты!», другие: «Даешь космические корабли!» И все смеялись.

Смеялась и Мая. Теперь она смотрела на меня и что-то говорила соседке справа, Зинке Дороховой. Зина покосилась в мою сторону и, сложив ладони, снова раскрыла их. Мая сделала то же самое. Тогда я понял, что речь идет о журнале «Юность». Я показал, что дам его Мае, и Мая помахала мне рукой.

После этого старшая вожатая читала план мероприятий на всю смену. Я слушал не очень внимательно, но когда все бурно откликнулись на «дальний поход и костры», тоже зааплодировал.

С линейки уходили с песнями. Когда подошла наша очередь, старшая подбежала к нам, посмотрела как-то загадочно и сказала:

— Первому отряду идти на свою линейку в палаточный дворик, — и добавила: — Всё. Кончилась ваша вольная жизнь!

Если она намекала, что сегодня нам дадут вожатого, то могла бы сказать без ехидства, потому что нам самим надоела «беспризорная жизнь». Все-таки в лагере без вожатого очень скучно.

Нет худа без добра

Когда мы подходили строем к нашему дворику, Венька вдруг побежал во второй отряд. Вернулся он оттуда скоро, и вид у него был сияющий. Я подошел к нему, а он спрашивает:

— Митя, ты кем хочешь быть?

Это был мой самый больной вопрос, и меньше всего я сейчас думал об этом. Я просто еще не решил, какую профессию выбрать. И честно сказал:

— Не знаю. Я еще просто не знаю.

То есть, вообще-то говоря, я знаю, но никому не хочу в этом признаться. В глубине души я иногда мечтаю стать журналистом или писателем. Но ведь это не так просто. Ведь надо еще проверить, есть ли у меня талант. Стихи, которые я пишу для стенгазеты, ребята хвалят, но что они смыслят в поэзии! Дома у меня есть целая тетрадь стихов о природе и еще басни, но я их никому не показываю, пишу для себя.

— Эх, ты! — сказал Венька. — А я знаю!.. Ты парень свой. Тебе я скажу.

Он отвел меня в сторону и показал на пенек.

— Садись! Слушай… Надо быть космонавтом! Время такое, понимаешь! — И он ребром ладони начал рубать воздух, словно отсекал слово от слова.

Теперь я понимаю, зачем Венька бегал во второй отряд. Он бегал к этому самому Павлику. О чем они говорили, не знаю, но сейчас Венька стал раскрывать передо мной свои планы:

— Главное — попасть на авиазавод. Это раз. Ясно? С восьмого класса возьмут. Второе: у меня там Василий Ефимович. Сосед. Работает в авиамоторном. Ясно? Обещал устроить. Третье: литературу перечитал. Четвертое: в авиакружке работаю. Кончил модель-реактивку! Ясно?.. — Венька вдруг посмотрел на меня и спохватился: — Может, не веришь, что у меня есть Василий Ефимович? Что он на авиазаводе работает?.. Так вот! — И он быстро вытащил из кармана сложенный вчетверо листок. — Это от него. Читай!

Венька поднес листок прямо к моему носу. Ну, я и прочитал немного.

«…Ты, Вениамин, смотри, отдохни как следует, спортом подзанимайся, а главное — не дури! Если что понадобится, не стесняйся, пиши мне или тете Клаве. Мы мигом тебе всё доставим. Бабушка твоя чувствует себя хорошо, мы к ней каждый вечер заходим… Будет время, обязательно тебя навещу…»

В письме ничего не было сказано о том, что этот Василий Ефимович на авиазаводе работает. Я только подумал, что хорошие у Веньки соседи, прямо как родные: заботятся о нем, даже бабушку навещают. И еще, что хорошо Веньке строить планы: родители далеко, и он вольная птица. Попробовал бы я дома заикнуться, что хочу пойти на завод. Мне бы еще и влетело. Родители ни за что не пустили бы. Где там! Просто привязали бы к школьной парте: «Кончай десятилетку, и точка!»

Когда мы пришли на линейку, отряд уже был построен и кто-то даже подмел дорожку. Захар ходил вдоль строя и кулаком равнял линию. Мы стали в строй и рассчитались по порядку.

— Тридцать второй, последний! — пропищал Женька Быков.

Он, как всегда, стоял в конце. Между предпоследним и Женькой можно было по росту поставить еще человек пять, до того этот Быков был куцым, а все ребята и девчонки, как назло, у нас долговязые и почти одного роста. Когда отряд построен, получается смешная картина: что-то вроде строчки с точкой.

Да, я еще ничего об этом Женьке не рассказал. Ох, и типчик же он! Ростом-то с вершок, а хочет прежде других стать взрослым, прямо из кожи лезет. И главное, все время возле девчонок вертится и пижонится. Трижды в день смачивает свою шевелюру водой и на затылок зачесывает. Чтобы казаться выше, ходит на носочках и шею вытягивает. А когда стоит возле дерева или стены, тоже приподнимается на носки и упирается пятками, чтобы ноги не уставали. Чудак, он думает, что никто этого не видит. И еще часы носит. Часы большие, толстые, а рука у него тощая, как щепка. Смешно получается.

Так вот, стоим мы в строю, и вдруг Захар как зашипит:

— Тихо! Нин-Вас идет и какого-то парня ведет!

Когда я посмотрел на главную аллею, то у меня появилось желание провалиться сквозь землю. Старшая вожатая вела к нам того самого парня, которому я свалился с забора на голову.

Мы еще никогда так хорошо не стояли на линейке, равнение было образцовым. Парень спокойно оглядывал нас и правой рукой слегка потирал затылок. Он отлично видел и меня и Веньку, но даже виду не подавал, что мы знакомы.

Захар на правах временного председателя сдал рапорт:

— Отряд, смирно!.. Товарищ старшая вожатая, в первом отряде насчитывается тридцать два человека: восемь комсомольцев, двадцать четыре пионера. На линейку явились все!

Последние слова он произнес с особой торжественностью, потому что такое с нашим отрядом случалось редко.

— Вольно, — ответила старшая вожатая. — А это ваш новый вожатый, Валерий Николаевич. Слесарь авторемонтного завода, студент политехнического института… Отряд у вас первый, ребята все взрослые, поэтому и должны во всем быть первыми.

— В столовой по добавкам! — выпалил Сашка Кикнадзе, за что немедленно получил от Захара по спине.

Нин-Вас уничтожающе посмотрела на Сашку, а Валерий Николаевич улыбнулся.

За время рапорта я успел его хорошо рассмотреть. Наш новый вожатый был невысокого роста, но широкоплечий и, должно быть, очень сильный. Впрочем, силу его руки я испытал, когда он схватил меня за ногу. Лицо у него было доброе, и, откровенно говоря, он мне понравился.

— Первым долгом, — сказала старшая вожатая, — необходимо привести в порядок палатки и дворик, а то просто стыдно смотреть.

— Не волнуйтесь, не подведем Валерия Николаевича! — поспешил заявить Захар.

— И я так думаю, — добродушно улыбнулся вожатый и шагнул вперед, кивнул Нин-Вас головой, и она ушла.

Валерий Николаевич постоял, поковырял носком ботинка землю, потом неожиданно сказал:

— Пойдем в лес, что ли?

Мы уже было настроились на уборку, а тут вдруг такое!

— Пойдем! Пойдем! — послышалось с разных сторон, и все мигом окружили вожатого.

Кто-то сзади дернул меня за рукав. Я обернулся — Венька.

— А нам там делать нечего, — заявил он и направился к палатке.

Длинная рука Захара схватила его за плечо.

— Я те дам нарушать! В лес так в лес!

— А что? — сказал вожатый. — Кто не хочет, пусть остается. Упрашивать не будем.

Венька решительно вошел в палатку, а я отправился со всеми.

Мы шли на полянку, что за лагерным хоздвором. Вел туда Захар. Ну и типом же он себя показал, прямо противно! Вертелся перед Валерием и всеми командовал, а потом начал такое плести, хоть уши затыкай: «Мы с вами, Валерий Николаевич, всем форы дадим. Тут вожатые слабаки, а председатели отрядов птенчики. Ребята у нас не ахти какие организаторы, вот мне и пришлось на себя командование взять…»

Валерий ничего ему не отвечал и только отмахивался, как от надоедливого слепня, потому что Захар ему все время дорогу загораживал.

С ребятами тоже творилось что-то невообразимое. Когда мы расположились на небольшой полянке, все начали делать стойки, кульбиты и ходить на руках.

И при этом очень громко кричали: «Але-оп!.. Раз!» — и всякое такое. А девчонок тоже не узнать: пищат, шушукаются. Зинка Дорохова, так та вообще перед его носом вертелась. Короче, каждый хотел обратить на себя внимание, кроме меня, конечно. Я просто старался ему на глаза не попадаться.

Валерий как будто не замечал этого; ходил, разглядывал деревья, а потом остановился и сказал:

— Ну и хорошо у вас тут, ребята! — сказал и, потянувшись, зевнул. — Ох, извините! Я уже позабыл, как сосна пахнет. Здорово здесь, ничего не скажешь. — А потом вдруг спросил: — Ничего не будете иметь против, если я рубашку сниму?

— Снимайте! Конечно, снимайте! — закричали все.

Валерий снял рубашку, аккуратно сложил ее и бросил на траву. Тело у Валерия было совершенно белым, а мускулы прямо как нарисованные. Стоило ему сделать малейшее движение, как мышцы начинали ходить ходуном.

— Вот это да! — воскликнул Сашка Кикнадзе и даже присвистнул. — Признайтесь, вы, наверное, чемпион по тяжелой?

— Нет! Какой там чемпион! Я даже разряда не имею.

— Так мы вам и поверили! Скромничаете. А откуда же мускулы такие?

— Мускулы? — переспросил Валерий. — Так ведь почешешь полуторакилограммовым напильником болванку часа два подряд, вот они, мускулы, и появятся.

Женька Быков подошел и давай пальцем тыкать в бицепсы.

— Ничего, — говорит, — но бывают и тверже.

— Ты лучше свои пощупай! — предложил ему Сашка Кикнадзе.

Ребята и девчонки тем временем разбежались кто куда. Одни на деревья залезли, другие в футбол играли.

— Кончайте, братцы, цирк. Пора делом заниматься, — сказал Валерий и вытащил из кармана список отряда.

— Это что же, снова собрание? — спросил кто-то.

— Выходит, так. Надо же совет отряда избрать.

— Всё! Прощай, вольная жизнь! — запищал Женька Быков.

— Да помолчи ты! — прикрикнул на него Захар.

Валерий пропустил это мимо ушей. Он просмотрел список и сказал:

— Значит, начнем с председателя. Предлагайте кандидатуры.

Ребята сразу притихли, а Захар напустил на себя скромность, сел в сторонку и даже голову опустил.

Женька Быков вскочил и затараторил:

— Да кому интересно председателем быть?! У нас председатель, знаете, кто? Старший подметало!

— Не понимаю!

— Что же тут непонятного? — продолжал Женька. — Председатель — за всех дворик подметай, в строй собирай, в столовой тишину соблюдай, — перечисляет и загибает пальцы. — У нас отряд, знаете, какой?

— Какой же?

— А такой, что и в строй не соберешь. Мы в день по двадцать раз должны строиться!

— Ну и зря! — сказал Валерий. — Что вы, малыши, чтобы всюду строем ходить? Может, еще парами да за ручки?.. Тут что-то не так. И зря ты на друзей наговариваешь. Я же вижу — ребята как ребята.

— Чепуху он мелет! Не слушайте его! — закричали все.

— Ну вот, я ведь знал, что это не так. И потом, я думаю, председатель должен быть затейником, с выдумкой, авторитетом, ну, с характером, конечно. Тогда никто «старшим подметалой» не назовет… В общем предлагайте.

Захар тихонько подсел к Сашке Кикнадзе и толкает его локтем в бок.

И вдруг происходит такое: сразу двое ребят мою кандидатуру называют.

— Митю Соколова! Митю! Он всегда затейником был! Он стихи сочиняет!

Меня прямо в жар бросило. Это ведь просто как насмешка получается. Из-за истории с вишнями Валерий от меня откажется, а что ребята подумают? Я встал и сказал:

— Не могу я быть председателем. Я уже не затейник… Я скучный…

Ребята начали махать руками и шуметь, а Захар на меня тигром посмотрел.

— Верно — Соколов. И старшая вожатая такого же мнения. Да и я не против, — сказал Валерий. Он весело подмигнул мне, потер шею и добавил: — Кстати, мы с ним уже знакомы.

Ребята с удивлением посмотрели на меня, а Захар ехидно бросил:

— Конечно! Знакомство — большая сила!

Валерий не обратил внимания на его слова и продолжал:

— И произошло оно при чрезвычайных обстоятельствах, которые огласке не подлежат.

Ребят это страшно заинтересовало. Мальчишки стали перешептываться, толкать друг друга локтями. А Захар встал и нахально потребовал:

— Нет, уж если вы хотите его председателем сделать, то никаких секретов быть не должно.

— Правильно, — сказал я. — Вы, Валерий Николаевич, начали говорить и кончайте. Пусть ребята поймут, что я не достоин.

— Ну, если вы настаиваете, я скажу. В общем познакомились мы с Дмитрием на почве спелых вишен…

Тут ребята расхохотались, а Сашка Кикнадзе подскочил и как заорет:

— Знаю, знаю! Это в том саду, что у дороги. Ветки прямо через забор свисают.

— Угадал, — сказал Валерий.

— Значит, вы вместе с Митькой вишни тащили?

Ребята снова захохотали, и Валерий тоже.

— Если принимать такой случай во внимание, то мне с вами тоже придется расстаться. В свое время и меня не раз на чужих вишнях засекали.

Это почему-то всем понравилось. Сашка, так тот прямо вслух выпалил:

— Во парень нам достался!

А потом снова закричали:

— Митю! Митю Соколова председателем!

Больше всех почему-то Зинка Дорохова старалась.

Короче, меня выбрали. Воздержался один Захар, но никто не стал выяснять почему. Всем и так было ясно.

— Точка! Решено! — сказал Валерий. — А там дело покажет, какой он председатель. Дальше будем действовать так: я посижу в сторонке, а вы обдумайте кандидатуры звеньевых, чтобы зря не спорить. Идет?

— Идет! — сказали мы и собрались в кружок.

Валерий отошел в сторону и сел под сосной. Начали мы кандидатуры звеньевых продумывать. Все принимали участие, кроме Захара. Он стоял надутый в стороне и молчал. Мне, откровенно говоря, даже жалко его стало. Поэтому я предложил его кандидатуру на звеньевого, но все были против.

«Нужно очень, чтобы он силу свою показывал!», «Пусть кулакам воли не дает!», «Пусть меньше подхалимничает!» — шумели ребята.

Звеньевыми решили избрать Володю Безрука, Олю Мацейко, Гришу Гурского и Маю.

— Пойди, Саша, позови Валерия, скажи, что все продумали! — сказал я.

Сашка побежал к сосне, за которой сидел Валерий, и оттуда возвратился почему-то на цыпочках.

— В чем дело? — спрашиваем.

А Сашка шепотом:

— Он спит. Понимаете? Лежит и спит.

Мы все переглянулись, а Захар — руки в бока, захохотал и говорит:

— Вот тебе и вожатый! Да что вы, сразу не поняли, что он сюда отдыхать приехал? Чихать ему на нас!..

Ребята зашикали на него, а кое-кто побежал проверить, правда ли это. Пошел и я. Только подошли к сосне, а навстречу начальник лагеря и старшая вожатая. Они бы, может, и не заметили Валерия, так Захар ехидно зашипел:

— Тише, нашего вожатого разбудите!

— Что тут у вас происходит? — спросила Нина Васильевна.

— Начальство спит, а мы охраняем!

— Замолчи, Захар, — сказал я и объяснил: — Мы совещались насчет звеньевых, а он заснул… Устал, наверно.

— Может быть, он нездоров? — засуетилась старшая. — Валерий! Валерий! — затормошила она его.

Ну и крепко же он спал! Не сразу проснулся. Но как только открыл глаза, вскочил и очень смутился.

— Ох, что же это я? Извините!.. Понимаете, прямо после ночной…

А начальник лагеря вдруг рассмеялся и давай всем рассказывать:

— У нас, ребята, бывало, после похода свалишься, так холодной водой окатывай — не разбудишь, — и похлопал Валерия по плечу. — Ничего, бывает…

А Валерий стоял смущенный и держал рубаху в руках. Чужой мог бы подумать, что это провинившийся пионер.

— Идите, ребята, в отряд. Мы тут сами разберемся, — приказала старшая.

Ребята ушли, а я остался. Отошел в сторонку и сел на пенек. Ну и начала тут Нин-Вас его отчитывать. До меня только отдельные фразы и слова долетали. Больше всего она говорила о потере авторитета, о режиме. Меня это возмутило. Ведь он ясно сказал, что после ночной. Работа у него тяжелая… И я представил себе, как Валерий идет утром с работы и, часок отдохнув, садится за учебники, потому что вечером надо идти в институт. Даже в лагерь прямо с завода приехал!

Я не заметил, когда ушли старшая и начальник. Сидел и думал о Валерии. Опомнился только, когда за спиной услышал:

— Вставай, председатель, пошли!

Валерий надевал рубаху и говорил:

— Ну и попал же я впросак! Понимаешь, зверски устал… А тут еще этот воздух. Просто захмелел от него.

— Ничего, — говорю. — Это не страшно. Со всяким бывает…

— Бывать-то бывает, но вот права старшая: что ребята скажут?

— Ничего не скажут. Я знаю ребят. Они ведь все слышали.

— Все это, может, и чепуха, — сказал Валерий. — Сложней, понимаешь, другое. Как бы тебе это объяснить… — Он внимательно посмотрел на меня и замолчал.

Я понял, что он хотел рассказать мне какую-то тайну, но не решался. Мы прошли шагов десять и вдруг, как по команде, остановились.

— В общем, — не глядя на меня, начал опять Валерий, — это меня райком комсомола направил… У меня сегодня отпуск начался. Ну, и на природе побыть захотелось… Нет, нет! — спохватился он. — Я в лагерях бывал, и председателем отряда был, и массовки сам проводил… Как будто все помню… Тут мне, понимаешь, испытательный срок дали, неделю… Главное — начать. А вот с чего? Честное слово, не соображу…

Мне все стало ясно. Валерий впервые вожатым назначен, и, конечно, ему трудно. Да еще с нашей Нин-Вас. Она ж, ух какая придира! Ей нужно, чтобы все было по буквам, по полочкам разложено… Я не знал, что ему ответить. Разве вожатые когда-нибудь признавались пионерам в этом? Конечно, нет. А вот он признался… Я никому никогда этого не расскажу!.. Прямо с ночной! Не пожалел отпуска… И у меня внутри какая-то гордость за него поднялась. Какой же он хороший парень! Вот бы иметь такого старшего товарища, друга! Делиться с ним всем, советоваться, совершать путешествия… И во всем помогать друг другу… Ничего этого я ему не сказал, только посмотрел на него, а он, должно быть, все понял! Подмигнул и говорит:

— Ладно, вдвоем как-нибудь справимся!

Да, я за него готов был теперь всю работу делать, только б не расставаться!

Так мы и подошли к нашему дворику. Ребята все, как один, стояли в строю. Ну и молодцы! Я прямо так и хотел им это крикнуть, но только сказал Валерию:

— Видите, как они вас уважают?

Никто и словом не обмолвился о случившемся, только Захар вдруг стихами заговорил:

После кражи спелых вишен

Соколов в начальство вышел!

Я смолчал, лишь подумал, что рифма хорошая: «вишен — вышел». Ребята тоже молчали. А Сашка Кикнадзе вслух сказал:

— Ну и балда ты, Захар!

Майка посмотрела на меня и кивнула головой: мол, понимаю, все в порядке. Майка вообще все сразу понимает, ей никогда объяснять не нужно, а мои мысли на расстоянии читает. Я только рот открою, а она уже говорит: «Ага, знаю…»

Звезды на соснах

Мне так и не удалось передать Мае журнал. Я проносил его весь день за пазухой, хотя работы было много и он мне мешал.

Сразу после обеда привезли верстаки. Наш отряд освободили от «мертвого часа» для разгрузки и установки их. Мы, конечно, с удовольствием согласились. Какая разница, что делать? Лишь бы не спать.

Верстаки установили на хоздворе и до самого ужина заготавливали материал для будущих табуретов и «программных болванок». Начальник лагеря велел отметить наш отряд на линейке. Он сказал, что если мы так же будем стараться на занятиях по труду, то даст нам для школы отличные производственные характеристики.

Не работал только Венька. Он даже не явился на хоздвор. А Захар все время пытался командовать и делал замечания. Я-то его хорошо понимал. Ему обидно было, что не его выбрали председателем, и он хотел показать: вот, дескать, какого руководителя вы потеряли…

Наших девочек Нин-Вас забрала на какие-то оформительские работы. Майкино звено сперва делало сосновые гирлянды для столовой, а потом сажало цветочную рассаду в клумбы. Старшая вожатая весь день бегала с папкой по лагерю и выдумывала всякие украшения для палаточных двориков и летней эстрады.

Откровенно говоря, я мог бы Мае передать журнал, но только я отходил от ребят, как Женька Быков и Сашка Кикнадзе начинали за мной следить и подмигивать. Вот черти! Не понимаю, какое им дело до меня и Майки?

В столовой во время полдника я показал Мае на оттопыренную рубаху и знаками объяснил, что журнал дам потом. Она тоже показала какую-то бумажку и при этом пальцем в воздухе что-то написала.

Однако нам и потом встретиться не пришлось. Валерий советовался со мной насчет плана, и мы ходили с ним во второй отряд смотреть, как они его составляют и вообще как у них идет работа.

До самого отбоя возле меня вертелись Женька и Сашка, и я никак не мог от них отвязаться, чтобы подойти к Майке.

В палатке Женька начал рассказывать какие-то глупые истории и не давал уснуть. Но я и без этого не заснул бы. На моей груди лежал журнал, и мне было приятно ощущать его. Я думал о Майке и о том, что ей скажу, когда увижу. Но ничего придумать не мог…

Мне не лежалось, сон не приходил. Я встал, надел тапки и вышел из палатки. Где-то за лагерем пели, смеялись, из поселка доносились собачий лай и голоса, играло радио. Я постоял минутку, послушал, а потом пошел, куда ноги понесли. Ночь была теплая, и луна часто проглядывала из-за облаков. Выкатится, исколется о верхушки сосен и снова летит в мягкое облако… Я и не заметил, как очутился за палатками девочек. Я совсем этого не хотел, честное слово. Я даже не знаю, как это вышло. Если бы сейчас встретил Маю, я бы сбежал. Темно ведь. И что бы Мая подумала?.. Нет-нет, я просто заблудился в темноте. Конечно… И все-таки я стоял, как пень, за сосной и чего-то ожидал.

Во второй палатке горел свет, девчонки ходили, и тени отражались на брезенте. Длинные, косматые, смешные. До меня доносились какие-то слова и смех. Девчонки вообще имеют привычку громко хихикать. Потом, завернувшись в простыни, они начали перебегать из палатки в палатку. И вдруг — переполох, визг на весь лагерь! Девчонки выбежали во дворик и стали кого-то прогонять, а кого — не видно. Я подкрался ближе, но тоже ничего не увидел. А они кричат:

— Уходи! Не подслушивай под палатками!

— Вот сейчас поймаем…

И вдруг в темноту полетела подушка. Оттуда раздалось:

— Ах, так? — И подушка, описав в воздухе дугу, вернулась назад.

Девчонки снова бросили подушку, но на этот раз она не вернулась.

— Не отдам, не отдам! — прокричал знакомый писклявый голос. Девчонки бросились в темноту и выволокли на свет Женьку Быкова. Он отбивался и пищал:

— Ой, не буду! Ой, больше не буду!

Прежде чем отпустить, девчонки как следует намяли ему бока и разбежались по палаткам. Женька, хихикая, тоже побрел в свою палатку.

«Вот свинство! — возмутился я. — Да как же он посмел подслушивать под палатками?! Ему за это так надо дать, чтоб навек запомнил… Вот, значит, куда он бегает после отбоя! Исчезнет, а потом тихонько вернется, прыгнет под одеяло и хихикает. Завтра же предупрежу его!.. Э-э, нет! Не выйдет! Как же это я сделаю? Ведь если я его возле девчоночьих палаток видел, значит сам ходил туда! Чепуха получится… Интересно, а где же вожатые? Ни одного не видно…»

Я собрался уже возвращаться, как вдруг услышал песню. Она доносилась из-за ограды, из молодняка, где обычно устраивают отрядные костры. Побежал туда. Неужели какой-нибудь отряд организовал костер? Из-за забора были видны только небольшие языки пламени и тени. Я осторожно перелез через ограду и приблизился к молодняку. Теперь я отчетливо слышал голоса и сразу понял, что там происходит. Это были вожатые. Я вспомнил, что они и в прошлом году устраивали такие маленькие костры. Здесь они собирались на совещания, чтобы утвердить на завтра отрядные путевки, и после этого пели, читали стихи и танцевали.

Мне очень хотелось посмотреть, как они развлекаются. Я подошел еще ближе и вскоре начал различать лица. Они были красные от огня, и вожатые напоминали индейцев, только перьев на голове недоставало. Жора-баянист лихо растягивал баян, кто-то играл на гитаре, а остальные танцевали. Один наш Валерий сидел у костра и ковырял палкой в углях. Вожатые здесь были совсем не такие, как с нами. Днем они серьезные, строгие — не подступись! А тут как будто пионеры. Шумят, веселятся, толкают друг друга. Особенно поразила меня Нин-Вас. Она же все-таки старшая, а вытворяет такое, прямо диву даешься! Сперва танцевала гопак вприсядку, а потом потребовала, чтобы ребята сложили из рук стульчик и носили ее вокруг костра. После этого она подоткнула юбку и начала прыгать через костер. Мне это очень понравилось. Вот если бы Нина Васильевна с нами была такой же, было бы здорово! И вообще у вожатых веселей, чем у нас…

В эту минуту справа от меня раздался какой-то шорох. Я забежал за дерево и присел. Но как ни старался разглядеть, кто это там шебуршит, ничего не видел. Оттого, что я долго смотрел на костер, на глаза набегали какие-то желтые и зеленые круги, и я с трудом различал даже деревья. А через пару секунд кто-то на меня наткнулся и перевалился прямо через спину. Раздался громкий визг, и длинноногая фигура шарахнулась в сторону. Я вскочил. Это была Зинка Дорохова. Она ойкнула, отскочила и сказала:

— Ой, Маенька, это же Митя!

Мне показалось, что на меня направили прожектор и поймали на месте преступления. «Этого еще не хватало! Что им тут нужно?» Я собрался бежать, но поздно. Майка шла прямо ко мне и бессовестно трещала сучками и шишками.

— Митя, ты? — спросила Мая и улыбнулась. Конечно, отчего ей не улыбаться? Ведь она-то, наверное, подумала, что это я специально сюда пришел. Что мне оставалось делать? Я сказал:

— Не видишь, что ли? — и полез в темноту.

— Куда же ты? Стой!

Майкина рука потянулась за мной, а я — дальше.

— Иди сюда! Где ты?

— Здесь, — сказал я и не узнал своего голоса.

— Ты тоже любишь на них смотреть? — спросила Мая.

Я не знал, что ответить, и спросил:

— А где Зина?

Майка пожала плечами и улыбнулась.

— Идем, — сказала она и пошла вперед, к лагерю. — Сейчас они будут расходиться.

Песня действительно оборвалась. Послышались смех и глухие удары. Это вожатые затаптывали костер.

Мая шла впереди, а я плелся сзади. Все пни, как назло, лезли под мои ноги, а луна выкатилась из-за деревьев и сияла, словно сгорала от любопытства. Наконец мы перелезли через ограду. На территории было еще светлее, и я боялся, что из палаток сейчас выбегут ребята. И вдруг все пропало: все страхи и этот дурацкий стыд. И вокруг стало тихо-тихо. Я слышал каждый Маин шаг, слышал, как шуршит ее сарафан. Больше я ничего не слышал, больше я ни о чем не думал.

Не знаю, сколько мы так ходили, но помню, что дважды возвращались на то же самое место. Я не знал, что делать, о чем говорить… И тут вдруг почувствовал за пазухой какую-то тяжесть и вспомнил про журнал.

— Вот, возьми, — сказал я.

— Спасибо, — прошептала Мая.

— Это я назло Сашке тебе дал.

Мая удивленно посмотрела на меня.

— А так разве не дал бы?

Мне пришлось промолчать, и Майка сама за меня ответила:

— Дал бы, конечно. Что ж тут такого! — И вдруг спохватилась: — Ой, я совсем забыла!

— Тише! — прошипел я.

Майка рылась в кармане юбки и громко продолжала:

— Твое письмо ведь у меня! Я его у дежурной взяла, чтобы тебе передать.

Я хотел поблагодарить, но почему-то вдруг сказал:

— Ну, знаешь, свои письма я сам могу получать! — и выхватил конверт.

И я вспомнил, как Майка в столовой что-то писала мне в воздухе.

— Почему сразу не отдала?

— Я хотела… — пролепетала Майка.

— Хотела, хотела! — передразнил я и спрятал конверт в карман.

Мая опустила голову и отошла. Я совсем не думал ее обидеть. Мне стало стыдно, и я буркнул:

— Извини!

— Я на тебя вовсе не сержусь. Ни капельки!

Мне хотелось сказать ей что-нибудь очень хорошее, веселое или хотя бы повторить сто раз спасибо, но язык мой улегся во рту, прилип к зубам и ни с места. Так мы стояли и молчали. Вдруг Мая подняла голову и, глубоко вздохнув, сказала:

— Посмотри, как красиво!

Я тоже задрал голову вверх. Мне показалось, что звезды упали и повисли на соснах. На каждой ветке по звезде. И еще я видел, как быстро и бесшумно проносятся облака по небу, точно огромные белые птицы. Потом там появились мы с Майкой и начали прыгать с тучки на тучку и кричать, а из-за луны откликалось далекое эхо. Звезды на соснах еще ярче начали лучиться и подмигивать мне, и я сказал:

— Красиво!

Послышались шаги.

— Митя, это Валерий! — шепнула Майка и моментально исчезла.

Валерий остановился неподалеку, потом заметил меня и подошел. Он не сказал ни слова и даже не удивился, что увидел меня здесь. Вид у него был огорченный. Я подумал, что, наверное, его снова распекли при всех у костра. Недаром же он не принимал участия в веселье. Я не знал, как его утешить. Я подошел к Валерию, тронул его за руку и сказал:

— Смотрите, Валерий, звезды на соснах!

Захар и Зинка мутят воду

Когда наша палатка открыта и смотришь прямо, то из-за деревьев видна опушка леса, а за ней поле до самого горизонта. Если очень рано просыпаешься — наблюдаешь восход солнца. Небо еще темно-синее, а вдали тонкая светлая полоска. Она дрожит и ярко-ярко золотится. Кажется, что небо щурится от сильного света. Потом полоска становится шире, а снизу, из-за земли, прорываются солнечные стрелы и ложатся на синюю кромку неба. Они, как ресницы огромного века, чуть-чуть шевелятся. Потом выкатывается медно-красный зрачок — солнце. Земля открывает свой глаз и начинает новый день.

Наверное, это я ночью забыл закрыть палатку. Я не помню, как заснул. Все, что произошло вечером, мне кажется сном. Говорят, что сны продолжаются секунды, а события, которые в них происходят, могут длиться часами и даже днями. Мне, наверное, всю ночь подряд снились сны: уж очень много было в них всяких событий. Вот еще что странно: в каждом сне я видел Маю, но как ни силился разглядеть ее лицо, не мог. А вот голос слышал отчетливо. То мне снилось, что Мая тонет, а я ее спасаю; то по водосточной трубе лезу в горящий дом, чтобы вытащить ее оттуда… Потом не то мы ходили в поход, не то ехали в город, и Мая пыталась мне передать что-то очень важное. Но между нами все время вертелся Женька Быков. Что именно она должна была мне передать? Я лежу, пытаюсь догадаться и тут вспоминаю о письме.

Письмо лежит под подушкой. Я достаю конверт и сразу узнаю мамин почерк. Странно. Мама всегда в лагерь присылала открытки, а тут вдруг письмо. Впрочем, что здесь такого? Просто я стал старше, и, наверное, поэтому полагается писать письма. Я вскрываю конверт и читаю. В письме ничего особенного нет, но я чувствую, как по спине начинают ползать мурашки, как будто кто-то проводит по ней холодной рукой. Мама спрашивает обычные вещи: как идут дела, хорошо ли веду себя и все ли ем. Но буквально через каждую строчку сообщает, что дома все в порядке и ничто не должно меня беспокоить. И как раз это тревожит меня больше всего…

Ладно, сегодня же напишу письмо и попрошу сказать, что все это значит. Я уже взрослый, от меня нечего скрывать! Напишу отцу. Он ведь давно считает меня взрослым.

Я хочу еще раз перечитать письмо, но замечаю, как из-под одеяла подглядывает Женька Быков. Он ехидно улыбается и подмигивает. Я припоминаю вчерашний вечер: встречу с Маей и то, как она передала мне письмо. Неужели он подглядывал?! Ну и свинья!.. Мне так и хочется встать и дать ему кулаком по роже. Но я этого не делаю. Наоборот, демонстративно начинаю читать письмо и даже слегка отворачиваюсь…

Рассвет был такой чистый, прозрачный, а сейчас небо затянули серые тучи. Они тонкие, непрочные, и солнце то там, то здесь прожигает их лучами, но прорваться не может. И у меня настроение точно такое же: внутри горит что-то яркое, а поверх какая-то серая пелена.

Мая в столовой смотрит на меня долго и вопросительно. Я замечаю, что рядом с Маей сидит Зинка Дорохова. Раньше она сидела за другим столом, а теперь поменялась местами с Олей Мацейко. А зря! Лучше бы оставалась на своем месте. Я думаю, что и Мае это было бы приятнее. Оля, правда, тихоня, всегда в стороне держится, но уж если что-нибудь говорит или предлагает, то обязательно дельное. Недаром Мая с ней часто советуется и книжками меняется… Я нахожу глазами Олю и смотрю на нее. За ее столом уже все позавтракали, и она не спеша собирает посуду. А Зинка все еще ест. Она что-то болтает. И чего она прилипла к Майке? Когда они идут вдвоем и встречают меня, Зинка опускает глаза и загадочно улыбается. У Зинки на голове полно всяких бантиков, на платьях ленточки, а книг она, по-моему, вовсе не читает. Зато в лагерь притащила альбом с фотографиями киноартистов. Показывает их всем и восхищается:

«Ой, девочки, это Давыдов! Ой, девочки, это Мартинсон! А это Рыбников! А это Медведев!..» Носится со своим альбомом, как наседка с яйцом, и кудахчет…

За нашим столом стоит Валерий и читает газету, ждет, пока мы позавтракаем. В нашу сторону направляется Нин-Вас, она останавливается возле нашего стола и громко, чтобы все слышали, говорит:

— Соколов, ваш отряд еще не сдал плана работы. Сегодня обязательно нужно сдать. И не забудьте там осветить вопрос подготовки к выставке: какие экспонаты собираетесь готовить.

Почему она говорит это мне, когда рядом Валерий?

Я посмотрел на него, а он еще выше газету поднял. Мне за него страшно обидно стало. Видимо, после вчерашнего случая они крепко повздорили. Что Нин-Вас от него хочет? Не понимаю. Ну, я, конечно, сказал, что пусть не волнуется, план у нас будет не хуже, чем у других…

Наконец завтрак окончен. Нин-Вас собрала наших девочек и повела их на аллею. А я подошел к Валерию и молчу. Что же мне говорить, если он сам все слышал? Но он первый начал:

— План я набросал, а вот подготовку к выставке действительно упустил. Надо бы что-нибудь интересное сделать, техническое. Как ты думаешь?

— Вот в прошлом году мы на пруду целый порт с флотилией построили, — вспоминаю я.

— Так то в прошлом. А в этом?

Я подумал минуту, и вдруг меня осенило:

— Знаете что? Нужно к этому делу подключить Веньку Чижевского. Он модели делает… И вообще у него золотые руки.

— Это, конечно, хорошо, только я за ним бегать не стану. Он второй день от меня прячется.

— Ладно, я с ним поговорю. Сейчас поищу его.

— И не забудь напомнить ребятам, что в двенадцать часов подготовка к костру.

— Хорошо! Не забуду!! — крикнул я и побежал искать Веньку.

Веньки я нигде не нашел и вернулся на центральную аллею. Наши девчонки по-прежнему толпились там. Среди них был Захар и Сашка Кикнадзе. Я хотел напомнить о подготовке к костру, но Зинка что-то говорила, и я не стал перебивать.

Речь шла о каких-то лагерях, где очень весело было и за пионерскую работу всех вожатых премировали.

— О чем это она? — спросил я Сашку.

— Да я сам опоздал. Кажется, о нашей старшей вожатой. Она им рассказывала о своей дружбе с секретарем обкома комсомола Лебедевой.

А Зинка все трещала:

— Подумайте только, Нина Васильевна когда-то Лебедеву к пионерской работе привлекла и сама ее обучала!

— Ну и скажешь ты — обучала! — вмешался Сашка.

— А вот и да! Ты не слышал, так не лезь!

— Что ж в этом такого? — спокойно сказала Оля Мацейко. — Нина Васильевна обманывать не станет. Она же говорила, что раньше Лебедевой начала пионерской работой заниматься.

— Постойте, постойте! — перебил я. — Из-за чего сыр-бор загорелся?

— Из-за того, что у нас в отряде скучища! А нам еще и неопытного вожатого дали. Вот из-за чего! — заявил Захар.

— Правильно! Правильно! — начали поддерживать его девчонки. — Вон в третьем отряде вожатый на гитаре играет, песни со своими разучивает. А мы что делаем?..

Тут поднялась Таня Захарова из первого звена, смутилась, покраснела и говорит:

— Девочки, я… я случайно… честное слово, случайно слыхала… Нина Васильевна начальника уверяла, что вожатого первого отряда надо менять, потому что никакой работы не будет.

— И правильно! — загудел Захар. — Я же говорил, что он отдыхать сюда приехал.

Зинка выскочила и предложила:

— Давайте сейчас же пойдем к начальнику и потребуем, чтобы нам другого вожатого дали! Пошли, девочки, пошли!

— Не пойдете! — крикнул я. — Никуда не пойдете! — И, расставив руки, загородил дорогу.

— Пусти! Не твое дело! Что захотим, то и сделаем! Мы не первоклассники! — затараторил Захар и полез на меня с кулаками.

Сашка Кикнадзе, как спичка, загорелся и бросился на Захара. Девчонки запищали… Еще минута, и началась бы драка. Я с трудом успокоил Сашку. Оттаскивал его и кричал:

— Ребята, вы ничего не знаете! Вы ничего же не знаете!..

— А что ты знаешь? Что знаешь? — спрашивала Зинка. — Чего же молчишь?

Девочки меня обступили, уставились, ждут, что скажу. Но, во-первых, я был так зол и расстроен, что слова у меня поперек горла становились, а во-вторых, что я им сейчас мог сказать? Что Валерий хороший? Что мы ему должны помочь?.. Так эти слова таких, как Захар и Зинка, еще больше разозлили бы… Поэтому я только тряхнул головой и выпалил одним духом:

— Эх вы, сухари! Черствые душонки! Да как вы так можете?! — отвернулся и побежал скорее искать Веньку.

Я знал, что нужно делать. Нужно побыстрее задумать такое, чего ни в одном отряде не будет. Валерий правильно говорит: «Сделать что-нибудь техническое!» Да, для этого нужен Венька!.. Где же Венька? Где же Венька?.. Я уже обежал всю территорию, осмотрел стадион и теперь буквально летел на хоздвор. Возле клумбы стояла Мая, она удивленно посмотрела на меня и хотела что-то спросить, но я промчался мимо. Я только подумал, почему ее не было там, на аллее. Она бы, конечно, меня поддержала. Надо будет ей обязательно все рассказать, пусть она все объяснит девчонкам. И особенно этой Зинке…

Веньку я заметил еще издали. Он стоял с Павликом Малишевским возле склада.

Павлик чертил на земле какую-то схему и что-то доказывал Веньке. Они так горячо спорили, что меня не заметили. А когда заметили, Павлик поспешно стер ногой «чертеж».

— Это свой! — сказал Венька и даже не посмотрел на меня. Глаза у него блестели, он вертел руками и все время приговаривал: «Так-так, понятно!»

— Венька, у меня к тебе дело, — сказал я.

Павлик отошел в сторону.

— Понимаешь, Валерий просит, чтобы ты принял участие в подготовке к выставке. Надо что-нибудь солидное придумать. Сами мы не смогли.

Венька улыбнулся, посмотрел на Павлика и кивнул ему головой.

— Иди сюда!

Павлик подошел.

— Мы как раз задумали интересную вещь, — начал Венька. — Но здесь, в лагере, вряд ли такое сделаешь. Нет нужных материалов.

Павлик подтвердил.

— Ты скажи скорей, что за вещь! — поторопил я.

— Ишь, какой скорый! Тебе сразу все выложи, на блюдечке с золотой каемочкой. — И вдруг, переглянувшись с Павликом, спросил: — Скажем?

— Конечно. Здесь никакого секрета нет, — согласился Павлик.

— Ну, так давайте! Это же очень важно!

— Хотим сделать действующую модель трехступенчатой ракеты! — с гордостью заявил Венька.

— Ну, это уж ты загнул! — махнул я рукой. — Нам нужно что-нибудь попроще, чтобы обязательно получилось…

Я собрался рассказать ему об отрядном плане, который у нас должен быть лучше, чем у других, но тут подошел начальник лагеря. Мы поздоровались, и Венька сразу же хотел уходить. Но начальник спросил:

— Что ж это вы тут сами? Не в отряде?

— А что нам там делать? — буркнул Венька.

— Так… Выходит, у вас там скучно? Может быть, не ладится или что? — Начальник внимательно смотрел на Веньку.

Он явно выпытывал, как идут дела в отряде. Венька пожал плечами, а я сразу вспомнил слова Тани Захаровой о том, что старшая вожатая требовала замены Валерия.

— Что вы! Что вы! — поспешил я сказать. — У нас все хорошо. У нас все будет хорошо! Это они как раз для отряда и придумывают.

Венька свирепо выкатил глаза, но начальник уже не смотрел на него, он повернулся ко мне и сказал:

— Да, да. Конечно, все будет хорошо…

Я видел по его глазам, что он обрадовался, словно думал точно так же.

— А вам, — он обратился к Веньке и Павлику, — если что-нибудь нужно, ну, для той штуки, что вы задумали, можете обращаться прямо ко мне. Я, знаете, люблю, когда придумывают!.. Сам когда-то придумывал! — И он весело подмигнул.

Так весело, что даже Венька улыбнулся.

— Так-то оно, штыки! — закончил начальник и, повернувшись на каблуках, ушел четким размашистым шагом.

Венька неожиданно весь переменился. Он толкнул Павлика локтем в бок и сказал:

— Пойдет дело! — А потом мне: — Чего улыбаешься? Не веришь?

Тут я уж решил его немного подразнить:

— Пока нет.

— Эх, ты…

— Это вполне реальная вещь, — сказал Павлик. — У меня даже есть расчеты, а двухступенчатую ракету мы уже в школе делали… Нужны только материалы.

Идея мне очень понравилась, и я решил, что пора им сказать о Валерии.

— Вообще было бы здорово! Знаете что, давайте посоветуемся с нашим вожатым, он все-таки механик.

— Э-э, нет! — запротестовал Венька. — Такую вещь надо делать в секрете. А вдруг не выйдет? Что тогда?

— Но ведь мы только одному Валерию скажем.

— A-а, знаю я твоего Валерия! Обязательно доложит старшей.

Меня чуть не взорвало.

— Ты не имеешь права так говорить о нем! Ты же его не знаешь!

— А ты знаешь? Без году неделю знаком, и уже: Валерий, Валерий!

— Венька, ты не прав. Если Валерию идея понравится, он все, что нужно, достанет и, если потребуется держать в секрете, слова не скажет.

На Веньку это подействовало.

— Ну ладно. А чья же это будет считаться работа? Павлик-то во втором отряде.

— Какое это имеет значение?! Важно, чтобы получилось. Работа будет считаться общей.

— Конечно, — сказал Павлик.

— Ну, так пошли!

Мы не пошли, а побежали. Видно, Веньке очень хотелось сделать поскорее эту ракету.

— А где сейчас Валерий? — на бегу спросил он.

— В библиотеке. Там сейчас все наши. Будет подготовка к костру, — ответил я.

И мы побежали еще быстрей.

Искусство требует жертв

Из библиотечного домика на целый километр разносился шум. Вокруг бродили любопытные малыши, но войти в домик не решались. С нашим братом не шути: на радостях могут такой щелчок в лоб залепить, что потом пятак прикладывай.

Мы давно ждали, когда начнет работать самодеятельность, а это первое занятие и сразу подготовка к костру. Ребята сидели на подоконниках, толпились в дверях и все горланили. Мы с Венькой с трудом пробирались внутрь, а Павлик остался в аллее. Из старших никого еще не было. Мальчишки поснимали со стен духовые инструменты и что есть силы дули, а девчонки пищали и пытались перекричать друг друга. Кто-то предложил спеть. Долго спорили, какую песню, а Зинка Дорохова вдруг села за рояль и одним пальцем начала играть «Бегемота». Майка запела, и мы все дружно подхватили:

Где в джунглях речка Нил течет,

Дружил с жирафом бегемот, —

Чилим-бом-бом, чилим-бом-бом,

Дружил с жирафом бегемот…

Последние две строчки повторялись в каждом куплете. Женька Быков дирижировал.

Мы так орали, что прибежала Нин-Вас.

— Сейчас же прекратите петь эту чепуху! Неужели нет других песен?

— Есть. А мы хотим веселую! — заявил Сашка Кикнадзе.

— Ну и пойте.

— А какую?

— Ну, хотя бы вот эту… Вот эту… Как ее?

Но старшая так и не вспомнила ни одной шуточной пионерской песни.

— Вот и мы не знаем, — засмеялась Мая. — Найдите нам, пожалуйста.

— Пусть баянист вам подберет, — сказала Нин-Вас. — А эту петь запрещаю! — И убежала.

Но как только она скрылась, мы снова запели «Бегемота», и еще громче, чем прежде.

Мы орали, пока не пришли Валерий и баянист. Когда все успокоились, Валерий сказал:

— Вот что, ребята, Георгий Андреевич подготовил репертуар для хора, а я от себя хочу предложить, чтобы наш отряд исполнил частушки на лагерные темы. Знаете, веселые, живые, о нашей жизни; чтобы не в бровь, а в глаз. У нас на заводе их к каждому концерту сочиняют. Здорово получается!

— Правильно! — закричали все.

— А кто же напишет частушки? — спросила Зинка Дорохова.

— То есть как это «кто»? — удивился Валерий. — Конечно, мы сами.

— А мы думали, что вы поэт, — съехидничал Захар.

Несколько ребят и девчонок хихикнули. Валерий сделал вид, что не слышал, и продолжал:

— Я не сомневаюсь, что в нашем отряде есть поэты. Разве нет?

— Есть! Есть! — закричал Сашка Кикнадзе. — Соколов стихи пишет! Слышишь, Митяй? Ты должен сочинить!

— Вот еще! А вдруг у меня не получится?

— Получится! Получится! — закричали все. — Он даже припев уже сочинил! — И хором запели:

Нин-Вас, Нин-Вас,

Улыбнитесь вы хоть раз!

Это я еще в первый день сочинил, когда увидел, какой важной ходила наша старшая.

Откровенно говоря, мне очень захотелось сочинить веселые частушки, но я еще не знал, о чем. Захотелось, чтобы в нашем отряде всегда было весело и дружно и чтобы Валерию с нами было хорошо.

— Ладно, попробую. Только вы подсказывайте темы.

— Хоть тысячу! — вскричал Женька Быков. — А знаешь, Митяй, я буду исполнять танец стиляги. Ну, сатирический. Понимаешь? Пародию! — И начал корчиться и напевать какой-то «рок». — Тилип-там-там, талап-тип-туп… Мне только нужен желтый пиджак и брюки-техаски, с кнопками. Знаешь, такие… — И начал пальцы тыкать по своим брюкам.

Сашка Кикнадзе поддразнил его:

— Да ты что бы ни танцевал, пародия получается.

— Подождите, подождите со своими танцами! — затрещала Зинка. — Мы еще с хором не решили. Нужно, чтобы в нем все мальчишки участвовали, иначе ничего не выйдет.

— Правильно! — поддержал ее баянист. — Иначе что это за хор? Нужны басы, тенора!

— Ко-озлетоны! — пропел дрожащим голосом Сашка Кикнадзе.

Все рассмеялись, а Зинка начала перечислять:

— У Захара — бас, у Чижевского — бас…

— Кончайте! — приказал Жора и взял баян. — Давайте повторять песни.

Ребята тут же попытались смыться, но Валерий стал в дверях.

— Э-э, нет! Искусство требует жертв. Назад, братцы, назад! — И не пустил.

Тогда Захар заявил, что все равно петь не будет, потому что если он запоет, то все разбегутся. И он заскрипел, как немазаная телега:

— «Сатана там правит бал…»

— Тьфу, замолчи! — в сердцах закричал Жора-баянист. — Становитесь: девочки — сюда, ребята — туда. Начнем с «Комсомольцев». — И растянул мехи.

Венька уже давно толкал меня в бок, ему не терпелось поговорить о ракете.

— Ну что ты резину тянешь? Песни собираешься разучивать?! Будет твой Валерий слушать или нет?

Как раз в эту минуту к нам подошел Валерий.

— Здравствуй, пропавшая грамота, — улыбаясь, обратился он к Веньке.

Тот что-то буркнул невнятное в ответ. И я решил взять инициативу на себя.

— Валерий Николаевич, у него есть блестящая идея!

— Даже блестящая? Вот как! — Он взял нас за плечи и, несмотря на Зинкины крики «Это нечестно!», вывел из домика. — Ну, выкладывайте!

Венька потоптался с ноги на ногу и начал подробно рассказывать об идее Павлика Малишевского, расписал всю механику, как только мог.

— Все сами сделаем! — решительно заявил он. — Но необходимы настоящие пиротехнические ракеты…

— Это еще зачем? — спросил я.

— Чудак, без них не сможет взлететь наша модель… Знаете, этот Павлик — голова! Здорово все придумал! — И восхищенный Венька постукал себя пальцем по лбу.

Все, что он рассказал, было убедительно, и я поверил, что такая ракета может взлететь. Валерий слушал внимательно, даже с удивлением и все время приговаривал: «Так-так, так-так». Он так увлекся, что первое время молчал и чертил ногой на земле ракету. А потом сказал:

— Эх, братцы, нет здесь моего Вани Шумилова! Он бы все вмиг раздобыл.

— Это зачем еще Ваня? — испугался Венька. — А мы что?

— А алюминий? А пиротехнические ракеты? — вопросом на вопрос ответил Валерий.

Тут Веньке нечего было возразить.

— Вот что, братцы, материалы я беру на себя, — потирая руки, сказал Валерий. — Сегодня же позвоню в город…

— Ого, еще по всему городу раззванивать! — возмутился Венька. — Это же тайна! Ракету нужно делать так, чтобы никто не знал.

— Чудесно! Конечно, тайна! — воскликнул Валерий. — В лагере, кроме нас, никто знать не будет. А потом — пожалуйте, сюрприз!.. Найдем секретное место, создадим штаб, охрану поставим, чтоб никто носа туда не совал. Секретно так секретно! Верно?

— Верно, — сказал Венька. — Иначе и не должно быть.

Он на радостях подмигнул мне и побежал разыскивать Павлика. А Валерий рассказал мне, что Оля Мацейко предложила интересную вещь: организовать теневой театр.

— Подготовим и тоже неожиданно на костровом концерте покажем. Понимаешь?..

Я вдруг вспомнил спор на аллее, как Захар и Зинка мутят и сбивают на свою сторону ребят, собираются просить нового вожатого. Я раньше хотел все это Валерию рассказать, но теперь передумал. Зачем ему настроение портить?.. Надо самому поговорить с ребятами. Только чтоб я не один был… Не отдадим Валерия, и все!..

…Отряд почти весь день занимался подготовкой к костру. А в план мы с Валерием вписали «Вышивание панно: обелиск в честь советских ученых, создателей космических ракет». Его действительно будут делать наши девочки. И еще вписали «Столярные работы», которые так или иначе придется делать.

Потом Валерий сказал мне:

— Есть у меня идея насчет пионерской игры с дальним походом, но прежде хочу посоветоваться с начальником.

Я так мотался, что не успел написать домой письмо. А вечером приехала кинопередвижка, и нам показали старую картину «Трактористы». Картина неплохая, но я ее тысячу раз видел. Поэтому, когда начали ее крутить, в голову снова полезли мысли о доме.

Вдруг кто-то меня позвал:

— Митя, иди сюда! Здесь место есть.

Я обернулся и увидел Маю. Рядом с ней сидела Зинка, и, конечно, тут же вертелся Женька Быков. Он все время менял места, кривлялся и паясничал.

— Иди сюда, иди сюда! Мы подвинемся! — так, чтоб все слышали, сказала Зинка и прижалась к Мае. Я видел, что Мае это неприятно, и она пытается отстраниться от нее. Все были заняты картиной, и никто на Зинины слова не обратил внимания. Мая тоже смотрела на экран. Я сначала из-за Зинки и Женьки не хотел идти, но потом вспомнил, что нужно с Маей поговорить о Валерии, и пошел.

— Ой, Митенька, дай пиджак погреться! — запищала Зинка.

Я, конечно, сейчас же снял пиджак.

— А сам не замерзнешь? — спросила Мая.

— Нет, что ты! — сказал я и почувствовал, как руки покрылись «гусиной кожей».

Зинка набросила пиджак себе и Мае на плечи и еще тесней прижалась к ней.

«Вот привязалась! — подумал я. — Как же я с Маей поговорю о Валерии?» А потом все-таки решился. И шепотом, чтобы никто не слышал, начал:

— Послушай, Мая, очень важное дело! Нужно поговорить об отряде, о Валерии. Плохи дела. Нин-Вас хочет…

— Ладно, я все знаю. Об этом после, — не отрывая глаз от экрана, сказала Мая. — Ты лучше скажи, чего ты утром таким кислым был?

— Да все потому…

— Нет, Митя, не потому. Я все вижу… А письмо?

— Что вы там шепчетесь? — зашипела Зинка.

— Не твое дело, — сердито сказала Мая и, прикусив борт пиджака, посмотрела в мою сторону. Она терпеливо ждала ответа, а я уставился на экран и делал вид, что очень интересуюсь картиной. На самом же деле я думал о Мае, о том, какой она настоящий товарищ. Ведь не из любопытства она хотела узнать о письме? Нет. Я это видел по ее глазам.

Мне захотелось рассказать Мае все: о письме, о доме…

Пленка оборвалась, и ребята зашумели, засвистели. Все обернулись к киномеханику.

Над столиком, где стоял аппарат, зажглась лампочка. Вокруг нее заплясали десятки ночных бабочек и комаров. Моментально у стола появилась Нина Васильевна.

— В чем дело? Это надолго?

Киномеханик нервничал:

— Если будете здесь стоять, будет «надолго».

— Погрейся немного, — сказала Мая и протянула мне пиджак.

Я хотел его взять, но сзади послышался голос Нин-Вас:

— Не отдавайте, девочки! Не отдавайте!

Она бесцеремонно схватила пиджак и стала протискиваться между нами.

— Ой, девочки, пустите погреться! Очень теплая у вас компания!

Она сидела в моем пиджаке, но меня не замечала, а все время болтала с Маей и Зинкой. Сейчас она была такой, как ночью возле костра, веселой и шумной. На нее даже ребята, которые сидели сзади, стали покрикивать.

— Тише, пожалуйста! Не вертитесь!

А кто-то пошутил:

— Завтра на линейку вызовем!..

Нин-Вас продолжала разговаривать с девочками. Я сначала на их разговор не обращал внимания, а потом, когда речь зашла об отряде, стал прислушиваться. Ведь это был не секретный разговор.

— Ничего, девочки, ничего, — говорила Нин-Вас. — Я немного разгружусь и помогу вашему отряду. Я ведь понимаю: у вас ребята взрослые, и с вами нужно серьезно…

Конечно же, она этим намекала, что у нас малоопытный вожатый и что, мол, никакой работы пока не видно.

Зинка от восторга аж подпрыгивала на скамейке.

— Ой, как хорошо! Ой, миленькая Нина Васильевна!.. — И чуть ли не лезла целоваться с ней.

А Майка спокойно сказала:

— Зачем же, Нина Васильевна! Мы сами справимся.

— Но если я помогу, лучше будет. Разве это не так? — Она повернулась и словно впервые увидела меня.

— Соколов, это ты? — Она ничего больше не сказала.

Я понял: ей не понравилось, что я сижу среди девчонок.

Мая меня выручила:

— Он дал нам пиджак погреться. Он сам уже, наверное, замерз.

— Ах, так это твой пиджак? — уже веселее сказала Нина Васильевна. — Конечно, конечно, верните ему пиджак!

Я схватил пиджак и выскочил из тесного ряда, как выскакивает из пальцев мокрая вишневая косточка. Потом до конца картины ходил злой вокруг библиотечного домика и ни о чем не думал. Сперва считал шаги, а потом в голове сама собой начала складываться частушка о Нин-Вас:

Кто приказы отдает,

Кто путевкой лишь живет?

Кто с насупленным лицом

На линейке мечет гром?

И сразу подладил припев:

Нин-Вас, Нин-Вас,

Улыбнитесь вы хоть раз!

Штаб-мастерская действует

Возле летней эстрады работают художники. Они рисуют огромное панно. Что это будет, непонятно. Пока что линии и штрихи напоминают географическую карту, а спрашивать у художников неудобно. К ним часто подбегает Нин-Вас и дает какие-то указания.

Венька бегает по территории с листом ватманской бумаги под мышкой и каждый час встречается с Павликом. Сегодня они должны закончить чертеж «космической ракеты». Вообще, как говорит сам Венька, дело у них поставлено «на широкую ногу».

Еще два дня назад на окраине лагеря был обнаружен старый фанерный домик, в котором никто не жил (не хватало половины крыши). В нем организовали штаб-мастерскую по строительству ракеты и сносили туда необходимые материалы. Возле домика уже стояла охрана. Она была набрана из ребят второго и третьего отрядов. Часовые даже не знали, что именно охраняют. Я не представляю себе, чем их Венька сумел заинтересовать. Возле домика то и дело слышались окрики: «Стой! Кто идет?!», «Назад!» — или просто: «Сматывайся, не то как заеду!»

Часовые старались изо всех сил, хотя Венька ставил перед ними задачу значительно проще и прежде всего требовал не кричать и не привлекать внимания.

Сегодня после завтрака часовые категорически отказались пропустить в домик Нину Васильевну. «Не можем, и точка!» — говорили они.

Подоспевший к этому времени Валерий попытался ей объяснить:

— Понимаете? Это будет для вас приятным сюрпризом! Но что именно ребята здесь строят, сказать не могу. Такое условие поставили сами конструкторы, и я обещал молчать. Понимаете? Дал слово!

Против этого Нина Васильевна ничего не могла возразить, но сделала обиженное лицо и сказала:

— До сих пор ваши сюрпризы, Валерий, меня ни разу не радовали. Понадеемся, что теперь будет наоборот. — И она ушла.

Скоро прибежали Венька и Павлик. Валерий сообщил печальную весть:

— Вот что, братцы, с пиротехническими ракетами пока что у меня ничего не выходит, и боюсь, что не выйдет. Человек, на которого я рассчитывал, теперь этим не занимается, а других пиротехников я не знаю.

— Ну, все! Значит, крышка! Можно закрывать контору. Наделали шуму, а теперь — извините, пожалуйста, пороху не хватило! — начал палить словами Венька.

Павлик тоже был огорчен, но, как всегда, молчал и только разводил руками.

— Подождите, братцы, — сказал Валерий. — Дайте-ка мне позвонить еще в одно место. — И он тут же вышел.

— К черту все! — закричал Венька, бросил на землю чертеж.

Павлик медленно поднял чертеж, стряхнул с него землю и положил на место.

— Распускай охра… — начал было Венька, но замер на полуслове.

В дверях стоял начальник лагеря.

— Что это вы тут, военную базу устроили? Посторонних не пускаете?.. А я, извините, на правах ответственного за лагерь вошел, — сказал начальник и внимательно осмотрел помещение.

Начальник подошел к чертежу и внимательно начал его разглядывать. Потом посмотрел на нас и строго спросил:

— Ну, так как? Будем вести следствие, или сами расскажете?

— А что тут рассказывать? Теперь можно считать, что ничего не было…

— Жаль, жаль! — сказал начальник. — Зря вы от меня секреты держите. — Он снова посмотрел на чертеж и, неожиданно улыбнувшись, добавил: — Мне кажется, я мог бы вам даже помочь. Но дело, конечно, ваше…

Венька и Павлик взглянули друг на друга. Еще бы! Сам начальник просится к ним в компанию!.. И Венька тут же сказал:

— Конечно, конечно, принимаем!

— Ну, спасибо за доверие, — улыбнулся начальник. — Надеюсь, теперь вы мне расскажете, что означает этот чертеж?

Венька и Павлик начали подробно рассказывать о своей трехступенчатой ракете. Через каждые пару слов Венька повторял: «Понимаете, товарищ начальник? Понимаете?»

— Отлично понимаю, — сказал начальник. — Ведь я в некотором роде сам реактивщик: во время войны на «катюшах» работал. И еще прошу меня называть по имени-отчеству — Демьян Захарович, а не начальник. Согласны?

— Согласны! — ответили мы хором.

— Ну, тогда повтори мне, пожалуйста, принцип действия вашей ракеты, — обратился он к Павлику.

Павлик указательным пальцем потер лоб и не спеша начал объяснять, точно учителю на уроке физики:

— Значит, так. В остов модели мы закладываем подряд три связки пиротехнических ракет. Две связки по две ракеты, и одну — с тремя ракетами. Связка в три ракеты должна дать первый толчок модели. Через некоторое время от огня первой связки загорится вторая и снова толкнет модель вверх. Потом загорится третья ступень, и это будет последний толчок. Когда энергия ракет иссякнет, под действием силы земного притяжения наш «космический корабль» начнет падать. Но как только он займет положение «носом вниз», должен раскрыться парашют и плавно опустить его на землю. Вот и все, — закончил Павлик. — Только пиротехнических ракет у нас нет.

А Венька добавил:

— И, выходит, зря мы все это задумали!

— Очень интересно! Молодцы! Штыки! — Демьян Захарович с чертежом в руках начал ходить по домику. — Очень хорошо, что вы меня приняли в компанию! Во-первых, без меня никто бы вам не позволил возиться с порохом! Да, да, пиротехническая ракета — это порох! Во-вторых, я разобьюсь в лепешку, а ракеты достану. В-третьих, штаб-мастерскую и охрану ее узаконим. Итак, вы отвечаете за корпус модели, а я — за боевую реактивную часть. Согласны?

Вместо ответа мы дружно крикнули «ура».

Когда в домик зашел Валерий, Демьян Захарович сидел на перевернутом ящике и перебирал материал, заготовленный для модели, а мы втроем спешно заканчивали чертеж. То есть я только держал бумагу, а Венька и Павлик чертили.

Валерий был страшно удивлен. Он так и замер в дверях. А когда ему все объяснили, сказал:

— Считайте, братцы, что вам здорово повезло. Я ракет не достал.

После этого Веньку, единогласно избрали начальником штаба по строительству модели.

— Разрешите быть свободным? — обратился к нему начальник лагеря.

Венька смущенно пожал плечами.

Я вышел из домика.

Как всегда, на почтительном расстоянии от «часовых» я заметил малышей. Они лежали на животах и не спускали глаз с домика. Все они сгорали от любопытства и не теряли надежды разузнать тайну нашего штаба.

Наконец-то написал домой письмо и отдал его почтальону. Мы всегда так делаем, потому что ближайший почтовый ящик находится на станции. В письме я обратился к маме и папе, обоим сразу, и попросил объяснить, что между ними произошло. Я написал, что очень волнуюсь, и если они срочно не ответят, то вынужден буду приехать домой.

Попробуйте сказать «и»

Я еще в школе во время экзаменов заметил, что иногда начинаю хрипеть. Здесь, в лагере, эта история повторяется. Вот начинаешь говорить, и вдруг голос пропадает, уходит куда-то вглубь. Полслова шепотом скажешь, а вторая половина как вырвется, как запищит — сам удивляешься, откуда такие звуки берутся.

Вот я сейчас проснулся, хочу разбудить Веньку, рот открываю, а звука никакого. Может быть, у меня жар? Может, я простыл? Да, голова как будто горячая!..

Горна еще не было, но я соскакиваю с койки, надеваю штаны и рубаху.

— Куда это ты? — спрашивает Венька и откашливается.

— Ты тоже простыл? — говорю ему. — Надоела мне эта волынка с горлом. Пойду к врачу.

— Слушай, и я тоже! — пищит Венька. — Пусть дадут какие-нибудь порошки.

Вышли мы вместе и направились в санчасть. Подходим, а за домиком санчасти ходит Захар и что-то бормочет, размахивает руками. Мы с Венькой переглянулись, спрятались за сосну и слушаем. Откровенно говоря, мы немножко испугались. С чего бы это ему ходить на рассвете по лесу и разговаривать с самим собой?.. Захар вообще немножечко странный парень. Но это?!.

Когда мы начали разбирать слова и присмотрелись к его жестам, мы еще больше расстроились. Неужели он с ума спятил?! Не то Наполеона из себя корчит, не то какого-то главнокомандующего. Руки за спину заложит, походит, походит, а потом повелительным жестом укажет на какой-нибудь пень и приказывает:

— Убрать! Чтобы завтра этого типа здесь не было!.. Я вам, гаврики-комарики, покажу, кто я такой! Второй раз напоминать не буду!.. А вы зайдите ко мне, в мой кабинет, там поговорим… И вашего вожатого пришлите!..

У меня и у Веньки глаза на лоб полезли.

— Вот тип! — шепчет Венька. — А может, он какую-нибудь роль учит?

Захар обернулся и заметил нас. Он очень смутился, засунул руки в карманы, начал громко свистеть и пританцовывать. Мы вышли из-за дерева и сделали вид, что ничего не слышали и не видели.

— Ты чего здесь ни свет ни заря ходишь? — спросил Венька.

— Врача ожидаю. Не могу я в хоре петь, у меня горло больное.

Мы с Венькой переглянулись.

Тут как раз подошла Валентина Наумовна, наш врач.

— Доброе утро, ребята! Что вас привело? Или, может, вы не ко мне?

— Я к вам! — решительно пробасил Захар.

— И мы, — сказал Венька.

— Ну что ж, тогда заходите. Только подождите, пока я халат надену.

Мы все зашли в приемный покой, а Валентина Наумовна прошла в другую комнату. Скоро она вернулась в халате и в белой шапочке.

— Ну, кто на что жалуется? — спросила она.

— У меня горло хрипит. Заболел, — сказал Захар.

— А у вас?

— То же самое.

Захар испуганно посмотрел на нас: он решил, что мы его просто подыгрываем.

— Да, я не шучу, — прошипел он, краснея.

— Я верю, верю тебе. Не волнуйся, — успокоила Валентина Наумовна. — Бывают же просто совпадения.

Венька встал и заявил:

— В палатке неделю проживешь — и охрипнешь. Ночью все-таки холодно.

— Все возможно, — подтвердила Валентина Наумовна и надела на лоб круглое зеркало. — Ну-ка, открой рот! — приказала она Захару.

Тот немедленно исполнил.

— Скажи «а»!

— А-а-а!

— Скажи «и»!

— И-их-х-х! — прохрипел Захар и закашлялся.

— А теперь ты скажи «и»! — приказала Валентина Наумовна мне.

Я вытянул шею, сказал «и», но у меня тоже получилось не то «ши-и», не то «хи-и».

У Веньки совсем из «и» ничего не вышло. Он пошипел, пошипел и махнул рукой.

Мы еще по разу вытягивали шею и шипели, как гуси, а потом сели. Со звуком «и» у нас ничего не получалось.

Валентина Наумовна сняла со лба круглое зеркало, отвернулась к стеклянному шкафчику, и плечи ее мелко задрожали. Она смеялась. Потом она повернулась к нам и сказала:

— Не волнуйтесь. Все вы здоровы!

— А почему хрипота? Почему хрипота? — заерепенился Захар.

— Это бывает, — сказала Валентина Наумовна. — У каждого, кто растет… кто становится взрослым.

— Взрослым? — переспросил Венька и расправил плечи. Во мне тоже вдруг зажглась какая-то гордая искорка. А Захар продолжал канючить:

— Не могу я в хоре петь! Дайте освобождение!

— Мальчики вашего отряда могут в хоре не петь, — сказала Валентина Наумовна. — Я передам это вожатому. Идите и не волнуйтесь.

Когда мы вышли из санчасти, мне показалось, что я немножечко вырос, а в ушах у меня все время звучали слова Валентины Наумовны «становится взрослым».

Венька стал щупать пух над верхней губой, но, когда заметил, что смотрит Захар, отдернул руку. Захару уже давно не мешало бы побриться. У него вниз от висков тянулись черные курчавые бакенбарды, а верхняя губа, над которой были изрядные усы, была вздута. У нас у всех губы были такие, словно нас осы покусали. Захар перехватил Венькин взгляд, понял его и посмотрел на него так, будто перед ним стоял первоклассник, а не Вениамин Чижевский — будущий космонавт, конструктор межпланетных кораблей.

Валерий висит на волоске

В одиннадцать часов утра по путевке дня у нашего отряда занятия по труду. Мы должны идти на хоздвор, к верстакам, и учиться столярному делу. Мы топчемся на линейке и ждем Валерия. Откровенно говоря, нам не очень хочется в такой жаркий день стругать доски и сколачивать табуреты.

— Вот бы сейчас на речку! — говорит кто-то из ребят.

— И верно! Почему физрук ни разу нас не водил?

— Он хотел, да Нин-Вас против.

— Почему?

— А потому, — вмешалась Зинка, — что еще место на речке не выбрано. Я сама слыхала, как Нина Васильевна говорила: «У нас речка опасная, водовороты, ямы кругом».

— А почему другие лагеря купаются?

— Почему да почему… Куда же девался Валерий Николаевич? Митя, долго мы будем тут стоять?

— Подождите. Сейчас поищу его, — сказал я и побежал по территории.

Валерия я нашел возле главного входа в лагерь. Он стоял у ворот и разговаривал с каким-то парнем. Я стал в сторонке и жду. Наконец он заметил меня.

— Дмитрий, иди сюда!

Я подошел, поздоровался, а Валерий развернул какой-то пакет и показал мне три металлические пластины.

— Смотри, что нам Ваня привез. Не догадываешься?

Я взял в руки одну пластину.

— Ну, алюминий, — говорю.

— А для чего?

— Не знаю.

— Эх, ты! Это же для ракеты, понял?

Тут только я вспомнил, что Венька весь лагерь обегал, а тонкого алюминия не нашел и все кричал, что без него даже приступить к делу нельзя.

— Вот спасибо! — обрадовался я и взял у Валерия остальные листы.

— Ты, конечно, за мной, — сказал Валерий. — Сейчас иду… Стой, что ж это я вас не знакомлю?

— Шумилов Ваня, — протянул руку парень.

А за меня ответил Валерий:

— Наш председатель Соколов Дмитрий… Мы с ним друзья. Правда, Митя?

— Ясно. Иначе и быть не может, — улыбнулся Ваня. — У нас в цехе тоже дружба, железная!

Ваня Шумилов был рослым парнем. Лицо загорелое, волосы белые, и улыбался он только правым уголком рта, а глаза при этом лукаво щурились.

— Тебе, Валерий, от всех ребят привет! А это, — Ваня достал из кармана конверт, — это от Зои. Сказала, что видеть тебя больше не хочет. Понял? — Он подмигнул, дал Валерию конверт и засмеялся. — Она у тебя такая!

Валерий тоже рассмеялся, и я понял, что Ваня пошутил.

— А что, не говорила… приедет? — тихо спросил Валерий.

— А куда же ей деваться? Приедет. И мы всей бригадой тоже. На обследование. Ты небось тут всем показал, как дело ставить. Смотри, знай наших!

Валерий покраснел и начал разглядывать свои туфли.

— То-то же, — кивнул головой Ваня. — А если что надо, какая-нибудь помощь, так ты только свистни. Мы мигом! Понял?..

— Ладно, Ваня, мне пора, ребята ждут… Пошли, Митя!

Мы попрощались. Ваня крепко пожал мне руку, и я крикнул ему вдогонку:

— Приезжайте! Обязательно приезжайте!..

…Венька схватил алюминиевые листы, как будто от них зависела его жизнь. Он даже забыл поблагодарить Валерия и моментально исчез. А мы все отправились на занятия по труду.

Когда пришли к верстакам, оказалось, что педагога по труду, дяди Кузьменко, не было, и никто не знал, где он.

— Не расходитесь, подождем, — сказал Валерий.

— А вы нам что-нибудь расскажите, — потребовал Сашка Кикнадзе.

— О чем же?.. Я ведь только работаю…

— Об этом и расскажите. О себе, — сказала Мая.

— Тю-у! — запищал Женька Быков. — Какой интерес?! Лучше что-нибудь приключенческое!

Но ребята на него зашикали. Нам ведь предстояло скоро идти на настоящую работу, и все хотели знать: интересно ли это, трудно ли? Как живут ребята в общежитиях? Сколько зарабатывают?

Прибежал Венька. Узнав, что Валерий будет рассказывать о заводе, обрадовался: «Вот здорово!» Я уже говорил: он собирался после восьмого работать на авиазаводе.

Ребята расселись, кто на верстаки, кто прямо на землю, и приготовились слушать.

— Я вам, ребята, расскажу о своей бригаде. У нас она комсомольская. Мы в одном цехе работаем и все в общежитии живем. Ну живем, работаем, учимся. У нас почти все в институтах занимаются…

И Валерий рассказал о том, как стал механиком, какие в бригаде способные ребята, особенно Ваня Шумилов, о том, что у них на заводе есть своя водная станция и небольшой стадион. Всей бригадой они часто ходят в кино, театры и очень весело, дружно справляют праздники и дни рождения своих друзей…

Я слушал, и мне казалось, что я тоже работаю с Валерием и Ваней в одной бригаде, что мы дружим и вместе придумываем разные рационализаторские предложения. И дома со мной обращаются как со взрослым, и мальчишки из нашего двора очень завидуют мне…

Ребята не пропускали ни одного слова. Захар и Женька Быков пересели к самым ногам Валерия.

— Ну вот, собственно, все, что я могу рассказать, — закончил Валерий. — А дальше задавайте вопросы.

Вопросов у нас была тысяча, но первым выскочил Женька Быков.

— А танцы в общежитии у вас бывают?

— Конечно, бывают. Пожалуйста, хоть каждый вечер танцуй. И приемник и радиола есть.

— А вы, Валерий Николаевич, умеете танцевать? — спросила Зинка Дорохова.

Валерий не ответил, потому что Оля Мацейко сразу задала новый вопрос:

— Когда же вы танцуете, если днем работаете, а вечером в институт ходите?

— Сами удивляемся, как это у нас выходит, — сказал Валерий, — но только танцуем, и часто.

Ребята начали наседать с вопросами, и все шло гладко, пока Женька Быков опять не влез:

— A y вас, Валерий Николаевич, невеста есть?

Все начали хохотать, а почему — непонятно. Валерий смутился. Вдруг Сашка Кикнадзе как закричит:

— Смотрите, смотрите, и она слушает!

Мы все обернулись на его голос и еще громче расхохотались. Между ребятами, которые сидели на последнем верстаке, торчала лошадиная голова. Это была наша лагерная лошадь. Ребят она не боялась и даже дружила с ними, потому что многие ее угощали хлебом и сахаром. Сначала она смотрела на нас, а потом стала нюхать стружки на верстаке и мягкой мордой тыкаться в руки ребят. Девчонки запищали и спрыгнули на землю. Сашка вскочил ногами на верстак и на радостях начал какую-то дикую пляску.

— Я джигит! Я джигит! — кричал он. — Я сейчас верхом буду ездить!

Лошадь удивленно посмотрела на него, потом оскалила зубы, и верхняя губа у нее мелко-мелко задрожала.

— Ох-ох! — схватился за живот Женька Быков. — Ох, не могу! Ну и джигит! Даже лошади над ним смеются!

— Спорим, что я умею ездить верхом! Спорим! — закричал Сашка и схватил лошадь за холку. Она повернулась к нему мордой.

— Да разве так садятся верхом?! — сказал Захар и ударил лошадь по крупу. — Ну, но-о!

— Стойте, ребята, стойте! — подбежал Валерий. Он секунду подумал, потом хлопнул себя ладонью по лбу и спросил: — А кто из вас действительно умеет ездить верхом?

Человек пять подняло руки. Среди них были Олесь, Щербань, Федя Шевко, Коля Грива и, конечно, Сашка Кикнадзе — потомственный джигит.

— Ну, а кто хочет научиться ездить?

Тут уж все подняли руки, даже девчонки.

— Тогда давайте по порядку. Прежде всего попробуем найти седло.

Но седла не нашли. На хозяйственном дворе, как назло, никого из работников не было.

— Зачем седло? Давайте так. С седлом не фокус! — затараторил Сашка.

— Подождите, подождите, — сказал Валерий. — Надо сперва узнать, не норовиста ли она. — И, ухватившись за гриву, легко вскочил верхом. Уздечки на лошади не было, но на шее болталась веревка. Валерий взялся за нее и, проехав круг, попробовал пустить рысью.

— Но! Но-о! Вперед! — командовал он и слегка ударял пятками. Но лошадь не торопилась, наоборот, она еще стала на ходу пощипывать траву.

Валерий подъехал к верстаку, соскочил на землю и сказал:

— Ничего, конь покладистый. Ну, кто первый?

Первыми пожелали быть многие, но больше всех рвался на коня Сашка.

— Ты ездил когда-нибудь верхом? — спросил Валерий.

— Какая разница? Какая разница? Вот вы сейчас увидите! — горячился Кикнадзе.

Ясно, что верхом он еще не ездил, хотя и был потомственным джигитом. Сашка родился в Киеве, отец его был водителем такси, а на такси, как известно, верхом не ездят. Ближайшие Сашкины родственники живут в Москве. Он даже горы Казбек ни разу не видел. Самая большая гора, с которой он в своей жизни встречался, это Владимирская горка…

Сашка начал карабкаться на коня. Валерий и Захар помогали ему. Наконец он уселся. Веревка показалась ему непрочной опорой, и он обхватил лошадь за шею. Лежит и кричит:

— Отпустите! Я буду сам!

Ну, Валерий и отпустил веревку. Лошадь пошла, а мы табуном за ней.

— Ух, ты! Как настоящий наездник! — с завистью сказал какой-то малыш. — Вот если б еще сидел!..

— Лежи, Сашка. Мы тебе сейчас подушку принесем. Отдыхай!

— Слезай! Другим тоже покататься надо! — кричали наперебой ребята.

Сашка проехал один круг, и тут пришел дядя Кузьменко, наш педагог по труду. Он подошел к наезднику и, ударив себя руками в бока, сказал:

— Да кто же так сидит?! Поднимись, не бойся! Конь смирный, — и заставил Сашку подняться. — Вот так! Спина, как стрелочка, должна быть… Погоди, сейчас уздечку принесу, тогда сразу все по-другому пойдет! — И побежал к сараю.

Теперь Сашка с коня орлом поглядывал, а ребята его уже начали за ноги тащить:

— Слезай! Хватит!

Тут кто-то сзади как свистнет и хлоп коня по крупу! Сашка сразу на шею повалился, а конь возьми да рысцой, а потом и в галоп. Валерий не успел схватить веревку и отстал. Мы, конечно, всем отрядом за конем. А тот еще быстрее: испугался погони. Ребята кричат, свистят, девчонки пищат. Весь лагерь на ноги поднялся… Пронеслись мимо столовой, а там стоит Нина Васильевна и от ужаса за голову хватается.

— Задержите! Сейчас же задержите! — и бегом за нами.

Конь только у ограды остановился: дальше ехать было некуда. Прибежали мы туда, а на Сашке лица нет. Лежит на коне и дрожит. Снял его Валерий и говорит:

— Ну, кажется, наездились..

— А мы? А мы? — стали требовать ребята. — Мы же еще не ездили! Мы тоже хотим!..

Наконец прибежала Нина Васильевна и сразу на Сашку набросилась:

— Да как ты мог такое придумать?! Да если бы ты свалился и разбился, мы бы с Валерием Николаевичем под суд попали! Да тебя за это домой отправить нужно!..

— Подождите, Нина Васильевна! Подождите, — начал Валерий. — Саша не виноват.

— А кто виноват? Может, лошадь? Сама попросила: «Сядь на меня, пожалуйста, верхом!»? Так, что ли?

Мы все молчали, а Валерий Николаевич сразу признался:

— Это я виноват. Решил их научить верховой езде и не подготовился…

— Не подготовились?! Ну, как вам это нравится! — возмутилась Нина Васильевна. — Вы так говорите, как будто верховая езда у вас сегодня по путевке! А кто вам разрешил это делать? Вы же могли погубить детей!.. Ой, простите! — вдруг спохватилась она. — Идите, ребята, отсюда. Нам надо с Валерием Николаевичем поговорить.

Мы, конечно, отошли в сторону.

— Все, — съехидничал Захар. — Интересно, кто у нас теперь вожатым будет? Я же знал, что этим кончится!

— А разве он виноват? Разве ты сам не хотел покататься верхом? — возмутилась Мая. — Надо старшей все объяснить!

— У нас так весело в отряде стало! — сказала Оля Мацейко. — Очень жалко, если Валерия Николаевича заменят.

Я вспомнил, что сегодня как раз кончается его испытательный срок. Что же делать? Я даже не мог себе представить наш отряд без Валерия…

Нин-Вас еще долго отчитывала его, потом решительно махнула рукой и показала на лошадь. Та все еще стояла у ограды и как ни в чем не бывало пощипывала траву.

— Ваше счастье, что я тороплюсь в город, а то бы мы сейчас продолжили разговор у начальника лагеря!

Эти слова Нин-Вас произнесла так громко, что мы все услыхали. Раскрасневшаяся, с растрепанной прической, она быстрыми шагами пошла к своей палатке. Валерий постоял немного, потом взял лошадь за веревку и повел назад. Я догнал его и зашагал рядом с ним. Валерий даже не посмотрел в мою сторону. Я тоже молчал. Так мы и дошли до хоздвора. Тут Валерий вручил лошадь дяде Кузьменко, а мне, как всегда, сказал:

— Пойдем, председатель, что ли, — и положил руку на плечо.

Я хотел сказать ему что-нибудь утешительное, но не мог найти подходящих слов. От волнения пересохло в горле и язык никак не хотел поворачиваться.

Валерий посмотрел на меня.

— Ну, вот и все. Видимо, будем прощаться… Понимаешь? Старшая говорит, что эта смена очень ответственная: приезжает секретарь ЦК комсомола по школам, работа должна быть поставлена на «отлично»… В общем она, наверное, сама с вашим отрядом будет…

— Не будет этого! Не будет! — закричал я. — Мы не допустим! Мы докажем! Вот увидите… Нам хорошо с вами…

Я очень волновался и не мог больше говорить. Еще несколько секунд постоял возле Валерия и побежал к ребятам. Надо было срочно что-то предпринимать.

Мы с Маей друзья

Я шел медленно по центральной аллее, как вдруг неподалеку от себя, на стороне девочек, услыхал голоса. В палаточном дворике стояли Мая, Оля, Зина и Таня Захарова. Они спорили с каждой минутой громче и громче. Зинка ерепенилась больше всех. Оля отвечала ей, как всегда, спокойно, а Мая поддерживала ее. Хрупкая маленькая Таня кусала ногти и испуганно смотрела на Зинку.

— Нина Васильевна лучше знает, что нужно! У нее опыт! — захлебываясь, говорила Зинка. — Вот увидите, провалим работу! Провалим!

— Не провалим! — твердо заявила Оля. — Просто она не знает, что творится у нас в отряде.

— Это я, это я виновата! — со слезами в голосе начала Таня. — Я должна была еще тогда сказать, что она не права! Пусть бы начальник все знал… Я пойду и сама ему все расскажу…

— Ну и беги к своему начальнику! Беги! — Зинка заметила меня, полоснула злыми зелеными глазами и убежала.

Я подошел к девочкам. Они смотрели и ждали, что я скажу. Но я молчал.

— Ты председатель отряда, ты и решай, что будем делать! Смотри, — Оля показала на наш палаточный дворик, — Зина и Захар подговаривают ребят.

На стороне мальчиков толпилась половина нашего отряда. Зина и Захар стояли в центре, что-то доказывали и размахивали руками. Меня удивило только то, что Сашка Кикнадзе внимательно их слушал. Ведь он страшно непостоянный. Неужели они его собьют на свою сторону?

— Ладно, — решительно сказал я. — Сегодня же соберем отряд. Я все расскажу! Все!.. А вы должны поддержать. Только не сидите, набрав воды в рот…

Наверное, у меня был очень свирепый вид, потому что Таня Захарова закрыла глаза и схватилась руками за щеки.

— Ой, как страшно!

— Нас все равно будет больше, — сказала Мая.

— Правильно, — подтвердила Оля и протянула руку. — Ну что ж, значит, союз?

— Союз! — сказал я, но Оля отвела ладонь, и я почувствовал крепкое пожатие Майной руки. Оля положила свою сверху и строго спросила у Тани:

— Ну, а ты чего ждешь?

И на тугой узел, сплетенный нами, легла тонкая прозрачная рука Тани.

— Пошли! — неожиданно сказала Оля и, обняв Таню за плечи, направилась к ребятам.

У меня сразу стало легче на душе. Лес ожил и зазвенел птичьими голосами. «Тер-рентий! Тер-рентий!» — кричали воробьи, бесстрашно, у самых ног устраивая свалку.

Я все еще ощущал пожатие Майной руки и слышал ее голос.

Мая минутку молчит, а потом говорит:

— Раз мы с тобой, Митя, дружим, то между нами не должно быть никаких тайн!

Она так и сказала — «мы с тобой дружим»! Даже не покраснела при этом! А я и не знал, что между нами уже настоящая дружба. Конечно, я отношусь к ней лучше, чем к Оле или Тане, и если она так считает, то это очень хорошо. Тогда, конечно, никаких тайн между нами не должно быть… Да, да, ей нужно рассказать о письме, о том, что дома происходит что-то непонятное. Но прежде… прежде нужно сказать ей, что и она мой друг и что я рад этому. Но как? Ведь я такого не говорил еще ни одной девчонке!.. И я чувствую, что краснею и не могу произнести: «Да, конечно, дружим… Друзья!» Ведь это так просто! И вдруг вижу — рыжий кот! Сидит за деревом и облизывается. Толстый, лоснящийся, тот, что всегда возле столовой вертится… «Вот противный!» Я давно хотел его отлупить.

Бегу и хватаю его за хвост.

— Что это ты собираешься с ним делать?

Оборачиваюсь — Валерий. Он громко хохочет. Смеется Мая. А кот, изогнувшись, царапает мою руку.

— Да отпусти ты его!

Я бросаю кота и тоже начинаю смеяться. Теперь мы смеемся втроем, а кот, распушив хвост, стрелой несется в столовую и чуть не попадает под полуторку. Машина рычит и едет прямо на нас.

— Отойди же! — кричит Мая и оттаскивает меня за руку.

Полуторка резко тормозит и останавливается. Дверца кабины открывается, и Демьян Захарович спрыгивает на землю. У него запыленные сапоги, он широко улыбается и говорит Валерию:

— Езжайте прямо сейчас. Другого случая не будет. Машина в вашем распоряжении до вечера.

— Куда? — удивляется Валерий.

— Выбирать место для игры. Сами ж предложили…

— Ах, да… — вспоминает Валерий и смотрит на нас.

— Езжайте! Семен довезет вас до старого леса, а там выбирайте сами. Отличное место! И река недалеко… Возьмите и их с собой, — Демьян Захарович кивнул в нашу сторону. — Пусть план игры составляют! Дело интересное… А с отрядом я сам улажу, физрука или музвоспитателя к ним направлю… — И он помог Мае забраться в кузов.

Валерий и я влезли следом. Машина зафырчала, присела на задние колеса, оттолкнулась от земли и поехала к воротам. Ребята возле палаток удивленно смотрели в нашу сторону, а Сашка Кикнадзе погнался за машиной. Погнался, не догнал и бросил вдогонку шишку.

Здесь будет игра

Машина выехала из ворот и круто повернула направо, а влево, в сторону вокзала, уходила Нина Васильевна. Она шла быстро, не оглядываясь. Еще миг, и ее косынка скрылась за корпусом соседнего санатория.

Скоро мы выкатили на дорогу, мощенную булыжником, и кузов начало мелко трясти. Я стал напевать какую-то мелодию и прислушиваться к ее дребезжащему звуку.

— Ты что там бормочешь? — спросил Валерий. — Снимай рубаху. В кузове хорошо загорать, ветерок обдувает, — сказал Валерий и начал стаскивать рубаху.

Я сделал то же самое. Разговор дальше не клеился. По глазам друг друга мы понимали, что думаем об одном и том же: о Нине Васильевне, о том, что будет дальше с Валерием.

Мерно гудел мотор, ветер теплыми струями омывал грудь и плечи, а впереди открывался широкий простор. Сперва шли парники и огороды, а за ними, сколько охватывал глаз, хлеба. Стройные, еще с тонким, не налившимся колосом, они дышали, как море в тихую погоду. Дорога врезалась в рожь, и машина поплыла по широким золотистым волнам. Впереди показалась группа ребят. Они шли нам навстречу, и у каждого на плече лежала сапка или лопата. Дорога была узкой, и машине пришлось остановиться, чтобы пропустить их.

— Куда идете? — спросил Валерий.

— Туда! — махнул рукой в сторону огородов рыжеволосый паренек.

— Вы колхозники?

— Ага, школьная бригада, — уже вслед уходящей машине крикнул рыжеволосый.

Валерий посмотрел на нас.

— Вот где не мешало бы отряду поразмяться, правда? — сказал он.

— Правда, — ответил я. — И колхоз недалеко…

— Да, если все будет в порядке, — Валерий опустил голову.

Мая сказала:

— Конечно, все будет в порядке! И нас все ребята поддержат… Ой, смотрите, смотрите, река!

Она так обрадовалась, что чуть не перевалилась за борт.

Справа в километре от нас показалась река. Она лежала в лощине, словно туда упал кусок ярко-голубого неба. С берегов вниз сбегали тонконогие березки и робко останавливались у самой воды.

— Эх! — вздохнул Валерий, глядя на реку.

— Хорошо бы… — закивала головой Мая, и я сразу всем телом словно ощутил прикосновение волн.

Дорога неожиданно разветвилась. Из кабины выглянуло лоснящееся от пота лицо Семена.

— Махнем туда, что ли? — кивнул он в сторону реки.

Мы дружно ответили:

— Махнем!

Машина повернула вправо и радостно зафырчала. Река быстро неслась нам навстречу, и с левого ее берега к середине бежала золотая чешуя. С каждой секундой солнце заливало реку все больше, вся она была полна золота.

— Слезай, приехали! — хлопнув дверцей кабины, сказал Семен и направился к реке.

Мы выпрыгнули из кузова. После знойного полевого воздуха приятно было вдыхать запах воды и мокрого прибрежного песка.

— Стойте! — остановил нас Валерий. — А как у вас насчет плаванья? Как-никак я отвечаю за вашу жизнь!

Он сказал это шутя, и мы поняли, что в эту минуту он вспомнил о Нин-Вас, которая, наверное, тысячу раз предупредила бы об опасности и прочитала бы целую лекцию о водоворотах, ямах и быстром течении.

— Я плаваю, — сказал я.

— А ты? — Он посмотрел на Маю.

— У меня разряд… первый, — тихо, немного смущаясь, ответила Мая.

— Не как-нибудь! — важно развел руками Валерий. — Тогда ты и будешь у нас спасательной командой…

Через секунду мы все четверо плыли взапуски, ныряли и весело брызгались водой. Смех гулко раскатывался по воде, и берега отвечали звонким эхом. Мы с Маей заплыли далеко за поворот реки и не заметили, как вышли на берег Валерий и Семен.

Возвращаясь, еще издали мы увидели, что Валерий что-то стирает.

— Давайте я! — выбегая из воды, сказала Мая и попыталась забрать у него рубаху.

— Нет, нет, — запротестовал он. — Этого я никому не доверяю. У нас в общежитии есть правило: что можешь — стирай сам! А вот выжать, пожалуй, помогите.

Мы с Маей ухватились за край рубахи и с таким усердием начали выкручивать и выжимать, что чуть не порвали ее.

— Отдайте! Порвете! — смеясь, кричал Валерий и обливал нас водой. Но тут его позвал Семен:

— Послушай, механик, а ну, загляни в мотор!..

Мы с Маей зарылись в теплый песок. Солнце ласково гладило наши плечи и ноги, а ветерок сдувал остатки капель на них. Я лежал и прислушивался, как у берега лопочет вода, и не заметил, как нахлынули воспоминания о доме, и я начал рассказывать Мае:

— Я тебе расскажу… То письмо было из дому…

— А что дома? — тихо спросила Мая.

— Еще сам не знаю что, но что-то неладное… Между отцом и матерью. Понимаешь?

Я рассказал Мае, как мама грустит одна вечерами и как роняет слезы на мою подушку, о том, что отец редко бывает дома. И когда я все это рассказывал, мне казалось, что дома уже все наладилось и завтра придет от мамы доброе письмо, а внизу будет приписка от отца со словами, которые он всегда любит мне говорить: «Крепись, Митька, ты ведь мужчина!»

Мая долго молчит, я вспоминаю ее слова о нашей дружбе и смело говорю:

— Хорошо, что мы дружим с тобой. Очень хорошо!

И Мая отвечает:

— Дружба, Митя, — это когда навсегда, на всю жизнь вместе… И учеба и работа… Тогда все легче, правда?

— Правда.

Ни я, ни Мая не заметили, когда подошел Валерий и лег рядом с нами. Наверное, он слышал все, о чем я говорил Мае. Ну и что же? Это даже хорошо, пусть знает, ведь он тоже мой друг.

Мы лежали звездочкой, головами друг к другу, и молчали, пока не заворчал мотор машины и Семен не крикнул:

— Подъем! Поехали!

Машина рванулась вперед и, как фокусник, начала заглатывать длинную ленту дороги. Семен в кабине запел:

Эх, путь-дорожка полевая,

Не страшна нам погодка любая!

А мы подхватили:

Отдыхать нам рановато,

Есть у нас боевые дела!

Это мы в лагере сами переделали старую фронтовую песню и часто ее поем, потому что она бодрая и веселая.

Лес вырос перед нами неожиданно. Он был действительно старый: стволы могучие, ветви широкие, густые. Солнце с трудом пробивало сквозь них свои лучи. Мы въехали словно в тоннель. Пришлось сесть и пригнуться, чтобы ветви не оцарапали нам лица. Птицы испуганно разлетались в разные стороны, под колесами шумно трещали старые сучья. Проехали густой орешник, в ложбине которого протекал болотистый ручей. Несколько толстых, обросших плесенью досок, брошенных с берега на берег, служили мостом, и машина перебралась через них медленно, как бы ощупывая колесами, прочны ли промокшие насквозь доски.

Наконец выехали на поляну. Нас сразу ослепило. Казалось, все солнце, не проникшее в лес, ворвалось сюда и залило ее своим светом и теплом.

— Стой! Стой! Останови! — забарабанил по кабине Валерий и на ходу выпрыгнул из машины. Семен заглушил мотор и вопросительно уставился на Валерия. Но тот уже бегал по поляне и кричал нам:

— Клад, а не место! Лучше не найти на всем свете!.. Глядите! Глядите! — Он остановился в центре поляны. — Здесь будет выложена костровая звезда — место встречи участников «слета»…

Мы только подбежали к нему, а он сразу же потащил нас на край поляны.

— А вот здесь, возле крайних деревьев, будут стоять пикеты, через каждые пятьдесят метров по два человека. Остальные уйдут в глубь леса… Садитесь, садитесь! — замахал он на нас руками, но сам от возбуждения не мог усидеть на месте. — Это замечательная игра! Я ведь вам еще не рассказывал… Называется она «Международный пионерский слет»… Когда-то я сам в нее играл, был и пикетчиком и проходящим на слет. Вот представьте себе, — Валерий начал чертить на земле план игры, — место международного пионерского слета — наша страна, и на этот слет должны приехать пионеры со всех концов света, всех стран. Даже тех, которые не желают, чтобы их дети попали в Советский Союз… Это, конечно, капиталистические страны. Вот они и ставят преграды, то есть пикеты, чтобы задержать, не пропустить… Так вот, наша страна — это центр поляны. Здесь будет приготовлен костер для участников слета, а участники его идут со всех сторон: с севера, юга, востока, запада. Они идут через лес и прибегают ко всяким уловкам и хитростям, чтобы не быть задержанными пикетчиками. Тут надо проявить смекалку и ловкость: маскироваться, ползать по-пластунски, ну, в общем делать все возможное, чтобы обмануть пикетчиков… Знаете, как я однажды проник на место сбора? Я одолжил у проходившей тетки корову и вел ее за веревку. Пикетчики приняли меня за теткиного сына и пропустили. Они стояли вдали от дороги и лица моего не могли разглядеть… Другие ребята садились верхом на чужих коней, забирались в кузова проходящих мимо машин или просто пристраивались к прохожим. А потом… Потом мы праздновали победу, потому что слет обязательно должен был состояться. Тогда те, кто первыми пришли к месту слета, поджигали костер, и начинался праздник, веселый, яркий, с песнями, танцами, играми, пока ребята не валились с ног… Уф! — вздохнул Валерий и вытер рубахой раскрасневшееся от возбуждения лицо. — Ну как? Подходит?

— По-моему, очень интересно! — сказала Мая.

— Ну, так вот, решаем: «слет» — здесь. А окрестности, откуда будут идти участники, надо срочно обследовать и запомнить… Итак, в машину!

Мы побежали к машине, но Семена в кабине не нашли. Его не было и в кузове. Оказалось, что он ушел на опушку, забрался под куст и заснул. Из-под куста торчали его сапожищи, и храпел он так, что все птицы разлетались, а над его носом качалась ветка.

— Вот те на! Как же нам быть? — почесал затылок Валерий.

— Пусть спит, пусть спит! — замахала руками Мая. — Давайте пешком. Это даже лучше! Правда?

— Точно, пошли!

И мы не пошли, а побежали, потому что ноги несли нас, как пружины, а тропинки сами бросались под ноги.

Не знаю, сколько времени мы бегали по лесу, но все, что нам нужно было, сделали. Мы нашли и дорогу, и пруд, и избушку лесника. В условленных местах оставили знаки. Потом пили воду из ключевого ручья и гонялись за белками, а когда солнце сползло с неба и застряло меж двумя большими соснами, повернули к поляне.

Мая все время бежала впереди. Она в лесу ориентировалась лучше нас и, кроме того, успевала находить ягоды и грибы. Уже почти у самой поляны она закричала:

— Сюда! Скорей сюда!

Когда мы подбежали, она протянула руку, и мы увидели на ее ладони маленький рыжий комочек.

— Бельчонок! Слепой, смотрите. Выпал из дупла… Как жалко! — Мая осторожно пальцем гладила огненную шерстку, а бельчонок тихо-тихо попискивал, и брюшко его часто вздымалось. Хвост у него был куцый и тонкий, а голова большая, почти как туловище.

— Что же нам делать? — спросила Мая. И в это время Валерию прямо на голову свалилась шишка. Мы, как по команде, подняли головы вверх и увидели белку.

— Наверное, мать. А вон, кажется, и дупло. — Валерий показал почти на самую верхушку сосны. — Надо бы его туда, да как?

Сосна до половины была голая, правда дальше веток было много, и все крепкие. Валерий начал не спеша снимать рубаху.

— Была не была, когда-то лазил. Давай бельчонка!

— Что вы, что вы?! — запротестовала Мая. — Лучше с собой заберем, сами выходим…

— Нет, жаль мать!.. Вон как смотрит на нас, просит.

Мая взглянула на меня и отдала бельчонка. Валерий осторожно положил его в карман, сбросил туфли и полез.

Белка перескочила с ветки на ствол и неожиданно стала спускаться вниз, навстречу Валерию. Когда же он добрался до веток, она заметалась, запрыгала и на миг влезла в дупло. Влезла, и тотчас вернулась, и снова чуть не прыгнула на Валерия.

— Тише, тише, не волнуйся. Сейчас вернем тебе бельчонка! — доносился сверху спокойный голос Валерия, и от этих его слов нам не так страшно было смотреть, как гнутся ветки под его ногами.

Наконец он добрался до дупла, и мы услыхали:

— Порядок, иду на посадку!..

Белка тотчас же вскочила в свой дом и больше не появлялась.

Скоро Валерий спрыгнул на землю. Грудь его была поцарапана, а глаза радостно блестели.

— Скоро снова увидимся! — помахал он белке рукой.

До чего же хорошее было это путешествие! Мне совсем не хотелось возвращаться в лагерь. Вдруг Мая хлопнула меня рукой по спине и крикнула:

— Догоняй!

Она отбежала и стояла, чуть наклонившись, подогнув ноги в коленях, готовая каждую секунду сорваться с места. Волосы ее разметались, лицо сияло, а глаза… Знаете, какие у нее глаза? Они всегда поют: «Ну-ка, солнце, ярче брызни!..»

— Э-эх! — крикнул я на весь лес и погнался за ней.

Ветер гудел в ушах, а ноги сами отскакивали от земли.

— Майка, погоди!

Где там! Она неслась от дерева к дереву, и только пятки ее сверкали перед моими глазами.

— Догоняй! Догоняй!

— Подожди! Подожди!..

— Догоня-ай!..

— Майка! Майка-а-а! Мы с тобой друзья! Самые лучшие! Навсегда-а-а! — Я задыхался и кричал, а Мая и эхо отвечали мне:

— Да-а-а!

Я догнал Маю. Она протянула мне руку и потащила вперед. Теперь мы бежали рядом, крепко держась за руки, и смеялись. Бежали, пока не услышали далекое «Би-и! Би-и-и!»

— Митя, это нас! Слышишь, машина гудит?

Да, это Семен настойчиво гудел: «Би-и-и! Би-и!» — а между гудками раздавался голос Валерия:

— Ребята, ау-у!

Мы побежали назад и только теперь почувствовали, что устали. Ведь мы избегали пол-леса, а перед этим еще наплавались. Время обеда тоже давно прошло, и воспоминание о нем придало нам силы.

— Догоняй! — снова крикнула Мая, и через минуту мы были возле нашей полуторки.

Дорога обратно показалась нам короче. В животе у меня урчало, как в моторе, и я сказал:

— Интересно, оставили нам обед?

— Очень интересно! — поддержал Валерий.

И тогда в кузов из кабины полетели три зеленых яблока. Они показались нам слаще меда, хотя от оскомины сводило скулы.

Перед самым лагерем Валерий предложил спеть песню, чтобы прямо с ней закатить на территорию.

Мы грянули «Дорожку», а Семен нам подпевал и аккомпанировал на автомобильном гудке. Орали мы, как целый отряд, и поэтому дежурные распахнули ворота, как только мы появились на горизонте.

Венька жмет благородную руку

Машина остановилась посреди главной аллеи. Тут толпились ребята и несколько вожатых. На нас почти никто не обратил внимания, хотя мы все еще пели. Песня оборвалась. Когда я разглядел тех, кто стоял в гуще толпы, меня словно током ударило.

Рядом с Нин-Вас стоял высокий белокурый парень в сером костюме, а вокруг были наши ребята, почти весь отряд. Теперь было ясно, зачем Нин-Вас ездила в город. Она привезла нового вожатого, чтобы заменить Валерия. Этого никто не ожидал. Даже Зинка и Захар стояли молча, понурив головы.

Майка сжала мою руку и подтолкнула к борту. Мы соскочили на землю и влезли в самую гущу. Валерий остался в кузове и поехал на хоздвор. Рядом со мной очутился Венька. Он толкнул меня в бок и, сердито покосившись на Нин-Вас, заворчал:

— Видал? Это вместо Валерия…

А Нин-Вас в это время рассказывала парню, как устроен наш лагерь: показывала то на стадион, то на столовую, то на палатки. Она все хвалила и спрашивала у ребят: «Правда ведь, правда?» Но никто ей не отвечал. К парню она обращалась на «ты» и все время заглядывала ему в глаза, чтобы узнать, какое впечатление на него производит лагерь.

Наконец Нин-Вас села на своего конька. Она заговорила о приезде секретаря обкома комсомола:

— …Понимаешь, Лебедева обещала скоро ко мне приехать. Ну, Катя Лебедева, ты ведь ее знаешь. Мы с тобой ей такую встречу закатим!….Я уже кое-что подготовила, потом покажу. Главное, с ними сейчас работу организовать. Смотри, какие мировые ребята! — И она обняла Зинку и Олю, которые стояли рядом с ней.

Зинка сразу оживилась и начала болтать что-то о подготовке к костру, а закончила тем, что заявила этому парню:

— Хорошо, что вы приехали. Мы давно вас ожидали.

Ребята загудели, а парень неуверенно покачал головой и сказал Нин-Вас:

— Что-то я тебя, Нина, не очень понимаю.

Оля сняла руку Нин-Вас со своего плеча и, покраснев, сказала:

— И мы тоже не очень понимаем. А ты, Зина, помолчала бы. Сперва надо все с советом отряда решить.

Мая выступила вперед и потянула меня за собой.

— Почему вы, Нина Васильевна, нас ни о чем не предупредили? И Валерий Николаевич об этом ничего не знает…

— Вот еще! Подумаешь, с тобой согласовывать! — загорелась Зинка. — Нина Васильевна сама может все решать. Правильно, Нина Васильевна?

— Нет, неправильно! — решительно заявила Мая.

— Неправильно! Неправильно! — закричали ребята.

Нин-Вас побледнела, глаза ее начали перебегать с меня на Маю, и, наступая на нас, она сердито бросила:

— А ты, Романова, вообще последнее время много себе позволяешь!

Мая так и замерла с открытым ртом. Оля заслонила ее собой и, глядя на Нин-Вас прищуренными глазами, спокойно, но твердо сказала:

— Как можно так?! Вы не должны!..

Я почувствовал, что не могу, не имею права молчать, и, глядя прямо в глаза Нин-Вас, сказал:

— Мы не отдадим Валерия! Он наш вожатый!

— Правильно, Митя! Правильно! — послышалось со всех сторон.

Парень сначала удивленно смотрел на нас, а потом лицо его расплылось в улыбке.

— Вот это я понимаю! Это дружба! Да я мечтал бы, чтобы за меня когда-нибудь так заступились! Видно, он у вас дельный парень! — Эти слова он сказал, даже не глядя на Нин-Вас.

Венька, который все время молчал, важно подошел к нему, взял за руку, потряс и сказал басом:

— Жму благородную руку!

Парень засмеялся. Ребята тоже начали улыбаться. Тогда Нин-Вас замахала руками:

— Нет, нет! Нечего шутить! Такие вопросы так не решают. Если на то пошло, то пусть начальник сам разбирается. Это же просто бунт! — Но с места не сдвинулась.

А мы все, как один, будто сговорились: молча направились к домику начальника. Когда я оглянулся, то увидел, что Нин-Вас по-прежнему стоит на месте. Последними за нами плелись Зинка и Захар.

…Демьян Захарович сидел на пеньке возле домика и рассматривал какие-то бумаги, разложенные прямо на траве. Мы молча окружили его и ждали, пока он сам обратится к нам. Он отлично все видел, но не торопился. Когда же поднял голову и оглядел нас, то первым долгом сказал:

— Ну, значит, здравствуйте! Я ведь сегодня не всех еще видел.

Мы ответили нестройным хором.

— Так, — улыбнулся начальник. — Слушаю вас.

Но мы продолжали молчать.

— У меня к вам вопросов нет, — сказал он и развел руками.

Первым выскочил Сашка Кикнадзе:

— Что ж это? Что ж это?! Нам Валерия Николаевича хотят подменить!

Ребята зашумели, и каждый кричал свое.

— Погодите! — Демьян Захарович встал, одернул гимнастерку. — Нельзя ли все толком?.. По порядку.

Тогда я выступил вперед и рассказал, что сейчас произошло на аллее.

— …Вы ведь сами знаете, в отряде работа идет неплохо. Зачем же так поступать? Зачем обижать Валерия Николаевича?

Демьян Захарович удивленно посмотрел на нас.

— Да, — сказал он, — это несколько неожиданно. Был у нас такой разговор со старшей… Был… Совсем недавно.

— Так вы прямо скажите: заменят нам вожатого или нет? — потребовал решительного ответа Венька.

— Зачем же менять, если вы за него горой?

— Значит, Валерий Николаевич остается? — спросила Оля.

Демьян Захарович утвердительно кивнул головой и сказал:

— А это мы с вами демократическим путем и решили. Верно?

— Ура-а-а! — заревели мы хором.

— Один-ноль в нашу пользу! — пробасил Венька.

А Сашка прыгал, хлопал в ладоши, а потом подошел к начальнику и осторожно спросил:

— А кружок верховой езды у нас будет?

Демьян Захарович подмигнул ему и сказал:

— Обязательно! Это же прекрасная идея! Где, как не в пионерском лагере, обучать вас верховой езде? Конь без дела шатается, желающих много, так за чем же остановка? Надо только все правильно организовать!

— Сто-ноль в нашу пользу! — закричал Кикнадзе.

И снова по лесу прокатилось продолжительное «ура».

Никто из нас не заметил, как подошла Нин-Вас. Она, видимо, все слышала. И, когда шум утих, обратилась к начальнику лагеря:

— Пусть, пусть будет по-вашему! Только я напоминаю, что все эти «тайны» и скачки могут закончиться самым печальным образом. Да, да, жертвами! И я снимаю с себя всякую ответственность. Я вам, Демьян Захарович, предупредительную бумагу подам, заявление, чтобы после меня не впутывали… И потом не забудьте, что нас посетит секретарь обкома Лебедева! Вот посмотрим, с чем явится первый отряд на костер. — И она обратилась ко мне: — Вы хоть не забыли о нем?

Я ответил, что подготовка у нас идет, но она не стала слушать, повернулась и убежала. Начальник сказал:

— Вот это уже серьезное предупреждение! Об этом стоит крепко подумать! — И, подобрав с земли свои бумаги, тоже ушел.

Парня, которого привела в лагерь Нин-Вас, мы больше не видали. В столовой за ужином Оля сказала:

— Хорошо, что он оказался порядочным человеком!

Все с этим согласились.

Валерию было очень тяжело. Он с трудом смотрел нам в глаза и все время старался быть в стороне. Но молодцы ребята: даже виду не показали, что вся эта обидная кутерьма касалась его. Дисциплину подтянули на «отлично», в столовой ни одного замечания не получили.

После ужина снова репетировали в библиотеке. Захар забыл о своем горле и ревел, как медведь, даже пытался петь соло. Зинка все время кричала:

— Ой, ребята, надо на костре выступить лучше всех, чтобы поддержать Валерия!

Вот бессовестная!..

А после отбоя случилось вот что. Веньки сперва в палатке не было. Потом он прибежал и со взволнованным видом сообщил мне:

— Митька, в нашем штабе горит свет! Какие-то люди сидят! Давай пошли!

Мы побежали к штабу и издали начали смотреть, что там происходит.

— Там воры! Надо спасать ракету! — торопил Венька и искал в траве камень или палку.

— Погоди ты! Какие воры? Да это Валерий!

— А другой кто? Может, он с ним борется?

Венька жаждал приключений и рвался в бой. Он не понимал, что меня сдерживает. А мне было очень знакомо лицо парня, и я все время силился вспомнить, кто он.

— Кто же он? Кто?.. A-а, стой! — чуть не крикнул я. — Да это же свой человек! Мировой человек! Это Ваня Шумилов! Друг нашего Валерия!

— А что мне его друг, если у нас секретное дело?

— Да ты ничего не понимаешь! Это же он достал алюминий. Смотри, смотри лучше. Он работает, помогает нам!

Но Венька все равно ничего не понимал. Он требовал немедленно выяснить, что происходит в штабе, и тащил меня к домику. Осталось пробежать несколько шагов. Но в эту минуту перед нами промелькнула тень, и Венька чуть не наткнулся на человека. Человек вышел на свет, и мы узнали Нин-Вас.

— Это уже слишком! — зашипел Венька. — Я не допущу!

Нин-Вас кашлянула, и в дверях тотчас же показался Валерий.

— Кто здесь? — спросил он.

— Это я. Добрый вечер, — миролюбиво сказала Нин-Вас.

Валерий смутился и загородил собой дверь.

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь! Я не собираюсь разоблачать вашу тайну, хотя мне, как старшей вожатой, обидно быть в стороне от общего дела…

Валерий неожиданно отступил в сторону и жестом указал на дверь.

— Пожалуйста, заходите!

Венька стукнул меня кулаком по спине.

— Все! Все пропало! Теперь весь поселок будет знать!

— Нет, не будет! — уверенно сказал я. — Уж если он ее впустил, то знал, что делает. Вот увидишь.

Нин-Вас была там недолго. Из штаба она вышла с Валерием, и они вместе направились в сторону столовой. Уже из палатки мы с Венькой видели, как они ходили туда и обратно вдоль аллеи и о чем-то долго говорили.

— Этот разговор у них должен был давно состояться, — сказал Венька. — Но лучше поздно, чем никогда.

— Посмотрим, посмотрим… — сердито проворчал Саша и укрылся с головой одеялом.

Койка Женьки Быкова была пустая. Женьки вообще целый день не было в отряде. Где он был?.. Впрочем, хорошо, что он не путался во всей этой каше. С этими мыслями я и уснул.

Ничего не попишешь — палатки

Опять сны. Они приходят каждую ночь и всегда удивляют меня своей нелепостью. То есть люди, которые в них участвуют, как правило, всегда знакомые, но события происходят в самых неожиданных местах.

На этот раз мне приснилось, что я был в цирке. Я очень люблю цирк, и он часто мне снится. Обычно я бывал там один, а сейчас почему-то очутился с Валерием. Валерий сообщил мне, что он теперь начальник пионерского лагеря и по совместительству продолжает работать на своем авторемонтном. В цирке было много наших ребят. Я их узнавал то там, то здесь. Они почему-то часто меняли места, а иногда и совсем исчезали. Ярко горели прожекторы, играл оркестр, и по арене бегал маленький клоун. Он кривлялся, танцевал, а его все время сметали метлой с арены. Когда клоун поворачивался лицом ко мне, я ясно видел, что это Женька Быков. Он даже подмигивал мне и делал какие-то жесты: дескать, подожди, еще не то будет!

Наконец оркестр заиграл торжественный марш, зажегся еще десяток прожекторов, и на арену в пионерской форме вышла… Мая.

— Смотри, — сказал Валерий, — лучший номер программы!

Я в этом ни капельки не сомневался и сказал ему, что давно это знаю, что у Маи от меня секретов нет, и даже хотел ему сказать об этом. Но Мая неожиданно повернулась ко мне лицом и смело, на весь цирк сказала:

— Митя, мы с тобой друзья! Ты помнишь об этом?

И странно, никто не обратил на ее слова внимания, будто силой какого-то волшебства слышал их только я один. Через секунду Мая уже взбиралась по канату на высокую трапецию и на головокружительной высоте начала выделывать ловкие, красивые, но опасные упражнения. В оркестре все время слышалась тревожная дробь. Но вот оркестр замолк, и барабанная дробь стала нарастать. Мая раскачивалась вниз головой. Видимо, она должна была перелететь по воздуху на противоположную трапецию. Но неожиданно на арену выбежала Нин-Вас. Она всплеснула руками, заметалась и начала кричать:

— Прекрати! Сейчас же прекрати! Романова, ты вообще себе многое позволяешь!..

Треск дроби стал оглушительным, и Мая, сорвавшись с трапеции, полетела. Полет длился мучительно долго. Мая неслась по воздуху как птица. У меня перехватило дыхание, а в мозгу гулко отсчитывались секунды: десять, одиннадцать… пятнадцать… Еще миг, и она ухватится за трапецию. Но что это? Трапеция отклонилась и… Мая, распластавшись, летит вниз… Я вскакиваю, кричу и… просыпаюсь.

Женька и Сашка, приподнявшись на локтях, смотрят на меня удивленными глазами. Венька тоже не спит, но взгляд его мечтательно направлен в потолок. Я слышу, как стучит сердце, и стираю со лба пот.

Венька, ни к кому не обращаясь, говорит:

— Сегодня начнем…

— Чего вы, черти, спать не даете? Один со сна кричит, другой что-то бормочет, — ворчит Сашка и переворачивается на другой бок.

Женька Быков сидит одетый на своей кровати и держит в руках какой-то пакет.

— Ну что, привез? — спрашивает Сашка.

— Будь спок! Железно! — отвечает Женька и показывает свой сверток.

— Что это? — спрашиваю я.

Но вместо Женьки отвечает Сашка:

— Он же в город ездил, техаски с кнопками доставал!

— Сам ездил? — удивляюсь я и понимаю, почему Женьки вчера не было.

— А что я, маленький? Подумаешь, великое дело!..

Наш разговор прервал гром. Небо вроде было чистым и вдруг: «Трах-тарарах!» — аж земля затряслась. И сразу стало темно и молнии засверкали одна за другой.

— Закрывай палатку! — закричал Сашка, но ливень уже хлестал вовсю, и ручейки начали ползти под наши кровати.

Со всех сторон слышались крики. Одни орали: «Спасайте!» — другие: «Ура-а!» Девчонки так шумели, что на нашей стороне было слышно. Как мы ни закрывали палатку, воды натекло по щиколотку. Ножки кроватей начали медленно погружаться в глиняный пол. Сядешь на кровать и чувствуешь, как она едет вниз. Ничего не попишешь — палатка.

Вдруг возле нас раздался истошный крик Нин-Вас:

— Большие, почему сидите?

Быстро прохлюпали тяжелые сапоги, и послышался голос Демьяна Захаровича:

— Аврал, братцы! Аврал!

Венька выбежал первым, за ним Сашка, Женька и я.

Ливень густой серой сеткой закрыл перед нами все. Тяжелые струи с шумом бились о землю, гром гремел оглушительно, близко. Молнии то и дело распарывали небо и ослепляли нас.

— Орудия, огонь! — закричал Сашка.

И вдруг шаровая молния ударила в сосну возле столовой и расколола ее пополам. Ствол с треском развалился и упал на крышу. Счастье, что никого не оказалось поблизости. От испуга ребята притихли, но в эту самую минуту заработали репродукторы. Громкий голос под оркестр пел какой-то марш. Это было страшно нелепо, но зато заставило всех взяться за дело. Мы выбежали на аллею и чуть не сбили с ног Нин-Вас. Накрытая с головой плащом, она бегала от палатки к палатке и кричала:

— Спасайте малышей! Спасайте!.. Где вожатые? Где Валерий?

Я и Венька помчались к палаткам седьмого и восьмого отрядов. Они, как назло, стояли в низкой части территории, и туда текли целые реки. Мальчишки бегали вокруг палаток, брызгались и пускали кораблики. Им было наплевать на то, что постели их плавали. Весело, необычно, и можно искупаться.

Валерий так промок, что его трудно было узнать. Вместе с ним постели из палаток выносил другой парень. Намокшая шевелюра закрывала его лицо, и я не сразу узнал в нем Ваню Шумилова. Выходит, он ночевал в лагере.

— Чего стоите?! — закричал на меня и на Веньку Валерий. — Зовите всех наших! Будем прямо с кроватями тащить малышей в столовую.

Но звать никого не пришлось, весь отряд уже бежал сюда. Мы по двое брали кровать и несли в столовую. Скоро появился дядя Кузьменко с подводой и начал грузить на нее постели.

Врач Валентина Наумовна охала и ужасалась:

— Что будет?! Что будет?! Давайте их прямо в изолятор! Они уже все, наверное, простужены!..

— Ничего не случится. Не растают, не сахарные! — успокаивал ее Валерий и принимался за очередную кровать.

Малышей собрали в столовой, и наши девчонки устроили им обтирание. Руководила этим Таня Захарова. Откуда у нее, такой слабой и хрупкой, взялось столько энергии, сам не понимаю. Справилась она с ними быстро, решительно и еще покрикивала на Маю и Олю:

— Три этого!.. Бери того!..

Ливень сразу оборвался, словно сверху его кто-то ножом отрезал. Тотчас же выглянуло солнце, небо распахнулось, как огромное окно, и лес засверкал, осыпанный серебряными каплями. Сразу стало тихо, и радио тоже замолчало. Малыши закричали «ура» и как горох посыпались из столовой, побежали к лужам пускать лодочки.

— Пускай, пускай бегут! — махнул рукой Демьян Захарович. — Занятное дело…

Завтракали мы в две смены, потому что правое крыло столовой было заставлено кроватями. Демьян Захарович ел за одним столом с Валерием и Ваней Шумиловым. Они потребовали по две порции и о чем-то весело разговаривали. Я только слышал, как начальник сказал Валерию:

— Твои, Валерий, молодцы! Дружный коллектив. Сегодня же отметим их на вечерней!

Под столы с нашей одежды натекли огромные лужи. Один Женька Быков оставался сухим. Он ел левой рукой, а под правой держал свой пакет, который сумел уберечь от дождя.

Я ел и думал о том, что у нас пропадет половина дня. Надо поставить кровати и постели на место, поправить палатки. А когда же готовиться к костру?.. И тут вдруг новая история. В столовую влетела Нин-Вас.

— Боже мой! Боже мой! Все оформление пропало! — И она велела всем посмотреть на щиты и плакаты, которые висели на деревьях.

Ливень помыл их так основательно, что половина из них стала просто чистой фанерой, а остальные напоминали старые размазанные палитры художников.

— Сейчас же снимайте их и несите к зеленому театру. Пусть художники восстановят… Валерий, я полагаюсь только на тебя… Только на тебя!

Мая подмигнула мне и кивнула в сторону Нин-Вас.

Да, видимо, старшая наконец-то оценила нашего Валерия. Ради этого нам стоило еще потрудиться.

Отряд разбился на две группы. Одна занялась ремонтом палаток, другая — снимала щиты и носила их в зеленый театр.

Лагерь напоминал цыганский табор. Кровати стояли возле палаток, на ветках сушились простыни, а на веревках матрацы. До самого обеда кипела работа. Зато порции дали обильные, как никогда, и сами повара расхаживали по столовой и предлагали добавки. Валентина Наумовна бегала от стола к столу и хватала малышей за головы, в кармане ее халата позвякивали градусники.

Мертвый час был отменен. Физкультурник поочередно с отрядами делал разминки, чтобы предупредить простуду. Валерий подошел ко мне и сказал:

— Поработали-то мы поработали, а вот что с концертом будет, не знаю.

— Из кожи вылезем, а подготовимся! — заверил я.

— Говорить легко, — покачал головой Валерий. — Ты хоть про частушки-то не забыл? Это очень важно!.. Да, и вот еще что. Есть у меня одна пионерская песня, старая… У нас в лагере когда-то пели «Про Васю». — Он порылся в нагрудном кармане и вытащил размокший от воды листок. — Вот, специально вспомнил. К ней бы концовку новую, нашу, понимаешь? — И вслух прочитал припев:

Эх, брат Вася,

Скажи, в каком ты классе?

Скажи, какой дружины ты, отличный пионер?..

— Неплохо. А музыка?

— Музыку я напою Жоре, только сделай…

Я взял блокнот и карандаш и пошел искать тихое место для работы.

В палатке было еще сыро, в столовой — грязно и шумно. Я направился в «зеленый театр», на полянку, где стоял столик, а стульями к нему служили пеньки.

Возле эстрады невольно остановился. Здесь в кучу были свалены размытые щиты, а художники трудились над панно. Только теперь я вспомнил, что Нин-Вас на одной из линеек рассказывала: «У меня для встречи секретаря будет особый сюрприз — панно «Наш лагерь». Оно будет огромным, и вся наша жизнь будет в нем отражена…» Смотрю на рисунок и удивляюсь: для чего он? Это что-то вроде географической рельефной карты, на которой горы, и леса, и реки, и всюду виднеются либо палатки, либо пионеры, идущие строем. В общем весь план наших лагерных мероприятий… Зачем в лагере рисовать палатки и лес? Ведь, все это есть, только получше, чем нарисованное…

Частушки у меня писались как-то сами собой. Я думал о Валерии, о предстоящем концерте, и строчки из-под карандаша так и лезли.

Мимо пробежали Мая и Оля. Они засмеялись и помахали мне руками.

— Пиши, поэт, пиши! Мы тебе не будем мешать!

Репетировали весь вечер. Пел хор, повторяли упражнения художественной гимнастики. Сашка сто раз танцевал лезгинку, а Оля, Мая и Зинка растянули простыню и делали за ней какие-то непонятные движения. Венька и Павлик нигде не показывались. Конечно, они сидят в штабе и строят ракету. Интересно, неужели все у них выйдет так, как задумано?

Отбой сделали раньше на полчаса, потому что все очень устали. Я лег и сразу вспомнил, что завтра воскресенье, день свидания с родителями. Наконец-то приедет папа или мама, и все прояснится. Я начал снова думать о доме. Сегодня мама, наверное, беспокоилась обо мне. Ведь такой же ливень был и в городе. Она всегда почему-то против палаток…

— Что ты там ворчишь и вертишься? — спросил Женька. — Думаешь, завалим концерт? Не волнуйся! Я такой номер отколю — все закачаются!

Я хотел ему что-то ответить, но не успел. Глаза сами закрылись, и я, наверное, заснул.

Будут, не будут…

С самого рассвета на главной аллее стучали молотки. Стук то удалялся, то приближался. Слышался голос Нин-Вас: «Эти — сюда!.. Те — туда! Ровнее, еще правее!..»

Это к деревьям прикрепляли восстановленные щиты и плакаты. Краски на них сверкали ярко, весело, и все вокруг тоже было новым, словно свежевыкрашенным: и голубое небо, и трава, и деревья. Даже солнце казалось до блеска начищенным.

День удался на славу. С самого утра у забора стали появляться родители. Первые поезда приходят задолго до подъема, и за оградой образовалось что-то вроде весеннего базара. На лужайках лежали цветные коврики с продуктами, а вокруг них сидели родители, бегали младшие братишки и сестры.

Встречу разрешат только после завтрака, поэтому гости терпеливо ожидают.

Лагерь зашевелился, как муравейник. Девчонки то и дело бегают за утюгом, гладят юбки, кофточки, галстуки. Дежурные уже побывали у главного входа и радостно сообщают:

— Павка, к тебе!..

— Ры́жина, уже приехали!..

— Сенька, тебе мяч привезли!..

Главврач все еще ходит по палаткам и щупает головы: не простудился ли кто-нибудь после вчерашнего? Но все оказались здоровыми. Болеть некогда и незачем: теперь в лагере столько интересных дел, что никому неохота сидеть в изоляторе с перевязанной шеей и смотреть на лес через марлевые окна…

Я проснулся с чувством тревоги. Придумывал что угодно, только бы отдалить мысль о родителях. Неужели никто из них не приедет? Я даже начал гадать: будут, не будут…

Поэтому после завтрака пошел не к воротам, а в наш «ракетный штаб». Ни Павлика, ни Веньки здесь не было, и я, побродив минут пятнадцать вокруг домика, все-таки пошел к главному входу, где толпились ребята. Венька бегал вдоль забора и кого-то высматривал. Валерий тоже был здесь. Он выглядел празднично: брюки выглажены, рубаха белая. Ободряюще подмигнув мне, Валерий вышел за ворота.

Наконец Нин-Вас и Валентина Наумовна разрешили встречу. Ребята зашумели, бросились к калитке и образовали пробку. Все громко разговаривали и шутили, потому что радовались встрече с родными.

Я отошел в сторону. «Неужели ко мне никто не приедет?..»

Скоро ребята стали заводить родителей на территорию. Появился и Венька. Он шагал важно, как гусь, и вел за собой пожилого симпатичного дяденьку. Тот держал в руке кепку и небольшой пакетик и с любопытством рассматривал лагерь. Венька выступал впереди и сиял, как бутылка на солнце, а взгляд его говорил: «Эх, если бы вы знали, кто ко мне приехал, немедленно сбежались бы сюда!»

Я, может, и не узнал бы этого, если бы Венька не подвел гражданина ко мне и торжественно не представил его:

— Василий Ефимович!.. Ну, в общем мой сосед! А это, — он указал на меня, — Соколов Дмитрий, наш председатель.

— Очень приятно, — сказал Василий Ефимович и крепко пожал мне руку.

— У них на авиазаводе сегодня выходной! — солидно объяснил Венька, чтобы напомнить, кто его сосед. И тут же с важным видом добавил: — Понимаешь, Митяй, я решил проконсультироваться с Василием Ефимовичем насчет ракеты. Мы сейчас с ним туда пойдем. — Он показал на домик. — Айда с нами!

Я промолчал.

— Ладно, — понимающе пробасил Венька. — В общем встречай, а мы сами…

«Очень симпатичный этот Василий Ефимович, — подумал я. — Добрый, должно быть… Ну, раз к Веньке сосед приехал, то родители мои обязательно должны быть!»

Возле волейбольной площадки стояла Мая. Когда я проходил мимо, она вопросительно посмотрела на меня. Сама она сегодня никого не ждет. Отец-геолог всегда в разъездах, мать у нее нездорова, а дома еще две младшие сестрички. Значит, ее волнует, приедут ли мои родители?.. Конечно, ведь она теперь все знает!.. «Спасибо тебе, Майка!» — мысленно произнес я и посмотрел на нее. Майка повернулась на каблучках и побежала к девчонкам. Не поднимая головы, я подошел к забору.

— Почему ты не приезжала? — услышал я знакомый голос. Прямо передо мной за оградой стоял Валерий и держал за руку девушку. Он увидел меня, отпустил ее руку и немного смутился.

— Здравствуйте, — промямлил я и хотел уйти, но не успел.

— Знакомьтесь, — сказал Валерий и через решетку поймал меня за рукав. — Зоя, это мой боевой помощник Митя Соколов. Помнишь, я тебе писал?

— Да, да, — Зоя улыбнулась и протянула мне руку.

Озорная, с лукавым взглядом, она была похожа на Валерия и манерой разговора и движениями.

— Иди к нам, — сказал Валерий. — Смотри, у меня что! — и показал кулек с домашним печеньем. Я не спеша пошел к ним, но вовсе не из-за печенья. Просто было как-то одиноко, а рядом с Валерием мне всегда хорошо.

— Ешьте! — сказала Зоя. — Берите звездочки, я сама их пекла.

— Ешь, да не верь, — улыбнулся Валерий. — Я ее с пятого класса знаю. Это Ольга Владимировна, ее мама, мастерица.

— Мама только тесто готовила. Понял? — сурово сказала Зоя и забрала у Валерия кулек. — Ешь сам, не давай ему! — И всунула кулек мне в руки.

— Вот так, подержи, пожалуйста, — сказал Валерий и набрал полную горсть печений.

— Не смей! — запротестовала Зоя и тоже взяла горсть.

Я тоже схватил несколько. Потом опять Валерий, потом Зоя, и так, пока не порвали кулек.

Мне стало весело, и я начал вместе с Зоей гоняться за Валерием.

— Стойте, стойте, хватит! — запыхавшись, кричал Валерий. — Зоя, пойдем лучше, я покажу тебе, где живу, — свою палатку…

В эту минуту из-за деревьев выскочили несколько парней и, зажав Валерию рот и глаза, повалили на землю. Я хотел броситься на помощь, но посмотрел на Зою и опустил руки. Зоя хохотала.

Скоро все выяснилось. Оказывается, Валерия приехали навестить ребята из общежития, товарищи. Привез их Ваня Шумилов. Он командовал всеми и рассказывал, как Валерию от нас достается… «Надо его сегодня же забрать домой, иначе он тут зачахнет! Глядите, кожа да кости остались!..» Я посмотрел на Валерия и только теперь заметил, как он изменился. Лицо стало смуглым, обветрилось, щеки запали, и скулы резко выступили вперед… Да, нелегко ему с нами пришлось!

Зоя расстелила на траве коврик. На нем, как на скатерти-самобранке, появились огурцы, редиска, котлеты и бутылка вина. Компания зашумела и расселась вокруг коврика. Обо мне сразу забыли, и я незаметно ушел за ограду. Я ни капельки не обиделся, но только очень завидовал их веселью и дружбе. Сейчас для меня Валерий и все эти крепкие веселые парни были пришельцами из какого-то другого, большого, заветного мира, имя которому «самостоятельность». Если бы я был таким, как они, то не сидел бы здесь в лагере, а тоже работал бы на заводе. У меня был бы свой паспорт. А с ним ты полноправный человек, и все дороги тебе открыты… Я об этом мечтал не раз и однажды даже собирался бежать на целину…

— Митя, Митя! Скорей! Нина Васильевна зовет!

— Пора начинать! Пора начинать! Надо ехать за хворостом!

Это кричали Мая и Сашка Кикнадзе. Они бежали ко мне и размахивали руками.

— А тебя зовет Нина Васильевна. Ты ей не для хвороста нужен. Идем скорей! — сказала Мая, и мы втроем побежали на хоздвор.

На хозяйственном дворе вокруг старшей вожатой вертелся весь костровый актив. Бригада с телегой отправлялась в лес за хворостом, гладились какие-то костюмы, а сама Нина Васильевна бегала и командовала, как заводная. Костры были ее коньком, и распоряжения она отдавала уверенно и весело.

— Соколов, у меня для тебя важное поручение! Ты человек серьезный и справишься. Вот сейчас… — Она стала писать что-то на листке бумаги. — Сходи на ту сторону поселка, в лагерь «Лучистый», и возьми у киномеханика коробку с кинолентой. Я обо всем договорилась. А это тебе доверенность. — Нина Васильевна вручила мне записку и подтолкнула в спину, чтобы быстрей шел.

Я забыл, что я «человек серьезный», и побежал галопом, с прискоками. Возле столовой меня кто-то догнал и коснулся рукой плеча. Это была Мая. Я нисколько не удивился. Майка бегала быстрей всех в лагере. Прикусив нижнюю губу, она смотрела на меня и, видимо, не решалась говорить.

— Чего тебе? — спросил я.

— Митя, я хотела сказать, что, если… если приедут твои, я велю им ждать… Хорошо?

— Да, да, конечно!.. Пожалуйста! Я скоро вернусь!..

— Поскорей возвращайся! — крикнула вдогонку Мая, и я еще быстрее помчался вперед.

За обедом я все время думал о том, что теперь мне уже не страшно говорить с Маей и хорошо было бы посоветоваться с ней насчет моих стихов. Тетрадки у меня здесь не было, но многое я знал на память. Я уже давно хотел почитать ей стихи. И вдруг у меня мелькнула мысль: а что, если написать ей записку и в ней об этом сказать; только о стихах, ничего больше? Я ведь еще никогда не писал записок, считал, что это чепуха и никому они не нужны. А теперь захотелось написать.

В столовой было шумно, все говорили о предстоящем костре, и никто не обращал на меня внимания. Я достал из кармана тетрадь, в которой записывал отрядные дела, оторвал четверть листа и написал:

«Мая, хочу посоветоваться с тобой насчет одного важного дела. Жди после полдника возле летней эстрады. Митя».

Потом свернул записку вчетверо и тут лишь призадумался. Как ее передать? Если сейчас и прямо в руки, то зачем эта записка? А мне очень хотелось, чтобы она именно ее получила. И я нашел способ, как передать.

Когда Мая на меня посмотрела, я показал записку и положил ее под ящик с цветами, который стоял на барьере, окружавшем столовую. Мая закивала головой. Она, конечно, поняла, что ей нужно сделать.

Во время «мертвого часа» я с разрешения Валерия дописал еще две частушки и каждый куплет переписал на отдельный листок. Мая и Оля должны были размножить песню «Про Васю». Они оказались находчивей, чем я, и побежали в бухгалтерию печатать на машинке.

Костер! Костер!

На полянке за лагерем триста ребят. В центре, где из кирпичей выложена звезда, возвышается гора хвороста. Слева между двумя деревьями натянута простыня — экран, а в пятнадцати шагах от нее у киноаппарата колдуют Валерий и Нин-Вас…

Нет, подождите, об этом надо подробно.

Все это идея Нин-Вас. Тут честно надо сказать: здорово она придумала! Сегодня на костре должен был выступить с беседой старый большевик, который был знаком с Лениным. Нин-Вас трижды ездила в город договариваться с ним. Но он заболел. Старшая вожатая размышляла недолго и вот послала меня в «Лучистый» за кинолентой.

Когда мне в обмен на записку вручили маленькую узкую бобину с лентой да еще сказали, что это мультипликат «Мальчиш-Кибальчиш», я удивился. Зачем нам на костре детская картина? Я даже в душе посмеялся над Нин-Вас. Но оказалось, что я был не прав. Потом сами поймете.

С пяти часов над узкопленочным аппаратом, который год простоял в кладовой без дела, трудился наш Валерий. Он же механик. До этого тоже додумалась сама Нина Васильевна. Теперь она стояла возле него и приговаривала:

— Золотые руки у вас, Валерий! Вы же просто клад для пионерского лагеря!

Она хвалила его, забыв, что о нем говорила два дня назад. Впрочем, старшая действительно была не злопамятна. Сейчас она, как фея-волшебница, отдавала распоряжения, и все мгновенно исполнялось. Просто нам передалось ее торжественное настроение, и потом на костре еще никогда никто не показывал кино.

И вот сгустившуюся синеву неба кто-то словно начал протыкать карандашом, и в просветы выглянули сразу десятки звезд. Когда я уселся на место, уже читали список почетных кочегаров. В числе первых был назван Захар. Он обеспечил сбор и доставку хвороста. За что попал в кочегары я, не знаю. Когда Жора-баянист торжественно заиграл «Отцы о свободе и счастье мечтали…», мы подожгли костер. Пламя взлетело до самых вершин, а может, и выше. Я «шуровал» вовсю и слышал, как от огня потрескивают мои волосы, но было не до этого. «Давай, давай!» — кричал Захар и как сумасшедший бросался в пламя.

Но вот в гудение и ропот пламени ворвался низкий голос динамика. Музыка сразу залила поляну, и луч из аппарата, распоров синеву, поджег экран. Это было здорово! В сотый раз мы смотрели «Мальчиша», но сегодня это было в тысячу раз интересней. Мальчиш-Кибальчиш собирал свое войско против врагов, красные конники, подняв алые знамена, вихрем неслись на буржуинов, и мы, сидящие у костра, тоже, были участниками этих сражений. Никто даже не подумал о том, что это детский фильм.

Как только погас экран, раздались дружные аплодисменты, а когда они стихли, все услышали спокойный голос Демьяна Захаровича:

— Молодец, Нина!

А Нина Васильевна уже дирижировала общелагерным хором.

«Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка…» гремело в лесу, и пламя снова взлетало к вершинам сосен. Как-то сам собой начался концерт.

Сперва выступали младшие отряды. Ребята читали стихи и танцевали. Когда их номера закончились, Нин-Вас велела три младших отряда вести в лагерь. И вот после этого образовалась пауза, какое-то непонятное ожидание. Девчонки зашушукали, заспорили, а Нин-Вас удивленно смотрела на наш отряд. Потом повернулась к Валерию, но тот почему-то пожал плечами и кивнул головой на Жору-баяниста. Нин-Вас махнула рукой и так посмотрела на Демьяна Захаровича, будто сказала: «Ну вот, я же знала, чем это кончится!» По рядам тоже прошел тревожный шумок. Но в эту минуту поднялся Жора-баянист и сказал:

— Первый отряд, приготовиться! Исполняем новую песню — «Про Васю», — и он заиграл быструю веселую мелодию. Зинка стала перед нашими девчонками и подняла руку, как дирижер.

— А теперь вместе, дружно! — скомандовал Жора и начал сначала.

Глядя в листки с напечатанным текстом, мы грянули:

На свете жил парнишка

По имени Васек.

Мальчишка как мальчишка.

Веселый паренек.

Повсюду, где работа,

Спешил на первый зов,

Он был на месте —

Тут как тут,

Всегда помочь готов!

«Эх, брат Вася,

Скажи, в каком ты классе,

Скажи, какой дружины ты,

Отличный пионер?»

Но только Васи

Не отыскать в массе —

Таких ребят немало есть

У нас в СССР!

Нин-Вас пела припев вместе с нами, улыбаясь, грозила пальцем Валерию: дескать, «и это от меня скрыл». Ребята второго и третьего отрядов подсели к тем, у кого был текст, и второй куплет уже гремел на весь лес.

Однажды Вася летом

Придумал вещь одну:

Поехал в гости к тете —

Попал на целину.

Колхоз его отметил

За хватку и за пыл,

Хотели грамоту вручить,

Но след его простыл.

«Эх, брат Вася,

Скажи, в каком ты классе…»

Теперь уже Демьян Захарович тоже пел припев и при этом многозначительно смотрел на старшую вожатую. А она подбежала к девочкам и, заглянув в листок, запела третий куплет с нами.

Когда же первым в космос

Гагарин полетел,

Парнишка смелый тоже

Без дела не сидел.

На всей земной планете

Искал его народ,

А Вася выбыл на Луну,

Вернулся через год.

Все пели припев и смеялись, а потом Зинка орала не своим голосом:

— Качать Соколова! Это он новые слова приписал!

Но меня, к счастью, не стали качать, потому что всем захотелось снова спеть песню. Второй раз исполняли ее дружно и слаженно и долго сами себе аплодировали. Зинка по собственной инициативе вышла на середину и начала объявлять номера, как заправский конферансье:

— Выступает знаменитый исполнитель кавказской лезгинки Александр Кикнадзе!

Где-то в стороне загремел барабан, и в круг с криком «асса!» выскочил Сашка. На нем был настоящий черкесский костюм, а за неимением кинжала он прикусил указательный палец. Лихо перебирая ногами, он так быстро закружился, что музыка Жоры начала отставать. Сашке тоже пришлось танец повторить на бис. Я думаю, что этим танцем он частично восстановил звание джигита, потерянное им на «скачках». Когда Сашка кланялся, то рядом с ним появился Захар с барабаном.

Пока все это происходило, Мая шептала что-то на ухо Зинке, и, когда все успокоились, та торжественно объявила:

— Новое изобретение! Художественная гимнастика в теневом театре!

Это тоже было неожиданно и красиво. За опущенным до самой земли экраном Мая, Оля и Таня делали упражнения, и все фигуры и пирамиды в увеличенном виде отражались на полотне. Потом теневой театр показал басню «Стрекоза и Муравей». Хотя это была только проба, но все загорелись и кричали, что нужно для теневого театра подготовить целую пьесу.

Вдруг Зинка подбежала к нашему отряду и дважды шепотом приказала:

— Приготовьте частушки! Приготовьте частушки!

Жора-баянист заиграл, кивнул мне, и мы с Сашкой начали первую частушку:

В нашем лагере лесном

Очень дружно мы живем.

Строем день идем встречать

И ложимся строем спать.

Ребята засмеялись и дружно подхватили припев:

Нин-Вас, Нин-Вас,

Улыбнитесь вы хоть раз!

Захар подсел ко мне, выхватил листок и заревел новый куплет:

Кто приказы отдает,

Кто путевкой лишь живет?

Кто с насупленным лицом

На линейке мечет гром?

И снова, как по команде, весь лагерь запел:

Нин-Вас, Нин-Вас,

Улыбнитесь вы хоть раз!

Нина Васильевна от неожиданности встала, а начальник лагеря прыснул в кулак. Но полетела новая частушка:

Фу-ты, ну-ты, фу-ты, ну-ты,

А в столовой ложки гнуты.

Им цена копейка штука —

Экономия и му́ка.

Теперь половина лагеря пела припев, а вторая половина хохотала. Лицо у начальника вытянулось, и он погрозил мне пальцем.

Старшая вожатая хохотала громко, до слез и приговаривала: «Ой, не могу! Ой, помогите! Ой, молодцы! Так нам и надо! Ой, ой…»

Демьян Захарович тоже смеялся.

— Здорово они нас, ничего не скажешь! Зубастая братва!

Но вот сквозь шум издали донесся крик:

— Подождите! Не кончайте, бегу!

Все обернулись и увидели, что к костру мчалось какое-то странное существо: не то чучело, не то клоун.

Жора-баянист, видимо, знал, какой это сюрприз, потому что сразу же заиграл фокстрот. Клоун, запыхавшись, ввалился в круг и начал всем телом и ногами выписывать такие кренделя, что все схватились за животы.

— Да это же Женька Быков! — закричал Сашка. — Он стилягу танцует!

Теперь-то мы все узнали Женьку. О нем в суматохе даже забыли, а он до последней минуты готовил себе костюм. Техаски с кнопками Женька привез из города, а вот пиджак мастерил здесь. Это был пиджак Валерия. На нем были нашиты цветные яркие лоскутки, и он напоминал чемодан туриста с иностранными наклейками. Брюки короткие, пиджак огромный, и Женька весь утонул в нем. Быкова не узнать было еще и потому, что все его лицо было вымазано желтой и красной краской.

От хохота все валились на землю, и только Нин-Вас с ужасом смотрела на его кривляния. Когда он выкатился из круга, Жора-баянист объявил:

— Танец — пародию на стилягу исполнял Женя Быков!

— Сам он стиляга! — сказал Захар, но на него зашикали, и все, не сговариваясь, снова затянули «Васю».

Громко и неожиданно прорезал темноту горн: «Спать, спать по палаткам!» И костер сразу начал задыхаться. Наш отряд сбился в кучу, и девчонки начали скандировать: «Тан-цы! Тан-цы!»

Нина Васильевна услыхала «танцы» и сразу переменилась в лице, стала прежней строгой старшей вожатой. Но девчонки не давали ей рта раскрыть: сперва кричали «танцы», а потом стали петь: «Нин-Вас, Нин-Вас, улыбнитесь вы хоть раз!» Начальник молчал, ждал, что она скажет. Исход дела решил Валерий:

— А что, я покручу им немного. Ребята не маленькие…

— Часок можно, — кашлянув, неуверенно поддержал Демьян Захарович.

Нина Васильевна сдалась. Девочки от радости начали прыгать. Валерий и Захар притащили магнитофон.

Я танцор плохой, хотя слух у меня есть. На вечера танцев еще не ходил, но дома несколько раз пробовал учиться. Не с девчонками, конечно, а с Колей Пронько, соседом. В общем-то фокстрот и танго с грехом пополам получаются: ритм соблюдаю, но на ноги наступаю.

Когда второй и третий отряды ушли, Нина Васильевна скрестила руки на груди и сказала:

— Валерий Николаевич, бальные! Понятно?

Девочки приготовились к танцам, а мы стали в сторонке. Женька бегал от девчонок к нам и канючил:

— Ну, давайте, давайте! Тоже мне пацаны… Тю!

Сам он не решался, а у нас у всех дрожали коленки.

— Падеспань! — объявил Валерий, и сразу же заиграла музыка.

Вы бы посмотрели на наших девчонок: лебеди, и только! Ступают чинно, глаза опущены — важней работы нет! Зинка ведет Маю, а та смотрит на меня и глазами спрашивает: «Танцевать будем?» Что я могу ответить? Я делаю вид, что не понимаю.

Женька отозвал в сторону Сашку Кикнадзе, и они о чем-то шушукаются.

И вдруг Нин-Вас не очень твердым голосом говорит:

— Мальчики могут тоже потанцевать.

Девчонки захихикали, а мы еще плотнее сбились в кучку. Тут как загремит фокстрот! Видимо, в бобине были разные танцы. Нина Васильевна вздрогнула, но с места не сошла. А девчонки с визгом схватили друг друга и заплясали. Всю важность с них как рукой смахнуло. Женька и Сашка мигом составили пару и врезались в самую гущу танцующих.

Постепенно на лице Нины Васильевны начало появляться что-то вроде улыбки, глаза посветлели, и в такт музыке застучала по земле нога. Валерий чинно, с поклоном пригласил ее танцевать. Через минуту нашу старшую не узнать было. Танцевала она красиво, легко, даже девчонки на нее загляделись. И всем еще веселее стало.

Когда началось танго, подошла ко мне Мая:

— Идем, научу. Не бойся!

На нас никто не обращал внимания, все разбились на пары. Правда, мальчишки больше танцевали друг с другом.

«Эх, была не была!» — решил я и пошел танцевать. Ох, и до чего же дивное было это танго!

— Не смотри на ноги! — приказывает Мая. — Пусть сами ходят.

«А если они не хотят? Если они только и делают, что наступают на Майкины? Может, это не мои ноги? Совсем как деревянные…»

Я все дальше и дальше отхожу от Маи, а она тихо смеется и говорит:

— Давай руку, не удирай!.. Правда, сегодня очень хорошо? Хоть бы танцы не кончились…

Даже веснушки ее сияют. Мне тоже становится очень весело. Ноги больше не дрожат, но все чаще наступают и на Майкины и на все, какие подвернутся. Я даже перестал извиняться.

— Общий вальс! — раздается голос Нины Васильевны. Оказывается, уже гремел вальс, а мы с Майкой и не слышали.

— Мая, — сказал я. — А с концертом у нас здорово получилось, правда?

— Ага, — кивнула она головой. — Ребята старались, чтоб Валерия поддержать.

— Да, теперь старшая больше придираться не будет.

— Подожди еще. Ты забыл, что скоро должна приехать Лебедева?!

— Ну и что?

— Нина Васильевна захочет ей прежде всего показать стенгазеты, дневники и фотомонтажи, а ведь у нас их нет. Вот она и начнет снова говорить о неопытности Валерия.

Я хотел сказать Мае, что все еще впереди, но вдруг вспомнил о своей записке. После полдника я к летней эстраде не ходил, некогда было.

— Ты записку мою взяла? — спросил я ее.

Мая удивленно посмотрела на меня.

— Под ящиком ничего не было. Я обшарила его со всех сторон.

— Как это не было?! Ты же видела, я ее положил.

— Видела…

Вскоре все выяснилось. Мы начали снова танцевать и наткнулись на группу наших мальчишек. Между ними вертелся Женька Быков и, ехидно поглядывая, что-то шептал им: ребята молчали, но не отрывали от меня и Маи глаз. Мы тоже остановились, и музыка сразу прекратилась. Женька вытащил из кармана какую-то бумажку и начал, паясничая, читать:

— «Мая… жди после полдника возле летней эстрады! Мне нужно тебе что-то секретное сказать. Твой Митя».

Кто-то из ребят засмеялся. Мая испуганно посмотрела на меня, а я почувствовал, что земля под ногами проваливается. Конечно, это моя записка. Ну и дрянь же этот Женька! Значит, он подсмотрел и украл!

— Отдай сейчас же! — крикнул я и бросился к нему, но Мая схватила меня за руку.

— Не надо, ну его…

Нин-Вас выбежала на середину и сказала, обращаясь к Валерию:

— Ну вот… Ну вот, видите, к чему танцы приводят?!

А Женька продолжал размахивать запиской и кривляться.

— Отдай сейчас же! — крикнул я.

Женька махнул перед моим носом запиской и пустился бежать. За ним погнались ребята.

— Что же это? Что же это такое?! Сейчас же прекратите! — затопала ногами Нина Васильевна.

Скоро ребята притащили Женьку. Он отбивался и мычал.

— Нет у него записки! — сказал Захар. — Мы его обыскали.

Тут Женька открыл рот и прошамкал:

— Вот она, твоя записочка, возьми ее! — и выплюнул бумагу на землю.

— Все! Теперь с танцами распрощайтесь! — решительно заявила Нин-Вас.

— А при чем здесь мы? — зашумели девчонки. — Быков виноват, его и наказывайте.

— Правильно! — поддержали ребята.

— Его давно надо было перевести в третий отряд, потому что он ведет себя, как пятиклассник… И вообще он ничего-ничего не понимает! — возмущенно сказала Оля.

— Сама ты ничего не понимаешь! — заорал Женька.

Он больше всего обижался, когда его считали маленьким. Захар тряхнул его за ворот, а Сашка подтолкнул меня сзади и прошипел:

— Дай ему, Митяй, как следует! Что ты на него смотришь?

У меня все кипело внутри и кулаки чесались. Я ступил вперед, но Женька сжался в комочек, закрылся руками и запищал:

— А ну, ударь! А ну, только попробуй!.. Валерий Николаевич!..

Вид у него был такой смешной и жалкий, что все ребята и девчонки рассмеялись. Валерий стал между нами и поднял руку.

— Стойте! Стойте! Этого еще не хватало! Завтра во всем разберемся. А тебе, Быков, так или иначе придется извиняться.

Женька посмотрел на меня волком, скорчил рожу, показал кулак и убежал.

«Ладно, — решил я. — Следующий раз так этого не оставлю!»

Маи среди девочек уже не было, а Нин-Вас бегала от одной группы к другой и торопила:

— Да расходитесь же! Когда это кончится?!

Наконец все пошли в лагерь, а я остался помогать Валерию. Мы свернули проводку, отнесли магнитофон и не спеша направились к палаткам.

Нет, я не думал больше о Женьке, в голове у меня были другие, радостные мысли. Я словно очнулся от сна, когда Валерий меня тронул за руку.

— Ты что, не слышишь?

Оказывается, он дважды задавал мне один и тот же вопрос.

— Я говорю, значит, родители к тебе сегодня не приезжали… Ты ведь ожидал…

Только теперь я вспомнил, что надеялся сегодня повидать отца или мать и наконец-то все выяснить. Неужели Валерий знает, что со мной происходит?..

Но Валерий больше ни о чем не спрашивал. Он шел молча и смотрел себе под ноги. Возле нашей палатки он положил мне руку на плечо и сказал:

— Ничего, бывает… В жизни это бывает. Ты ведь уже большой…

От этих слов я почувствовал себя слабым и беспомощным, комок горькой обиды подкатил к горлу, глаза начало жечь, и я убежал, даже не попрощавшись.

Ребята уже спали. На моей подушке лежал кусок пирога и записка:

«Митя! Рубай пирог! Бабушка прислала».

Я посмотрел на Веньку. Он спал с открытым ртом, щека была измазана повидлом.

Я потушил свет.

Приготовиться к старту!

В лагере уже все знали, что Венька и Павлик делают ракету. Кто разболтал, неизвестно. А впрочем, удивляться нечего. В домике лежала модель длиной в полтора метра, и, как только Венька и Павлик уходили, часовые немедленно вскакивали в домик. У этих охранников оказались длинные языки. Часовой Мишка из второго отряда нажил себе на этом целое состояние. В его оттопыренных карманах лежали два фонарика, четыре конверта с марками, точилка для карандашей, испорченный пистолет-зажигалка и другие вещи. Любопытные отдавали все, чтобы узнать тайну. Короче, все знали, что в домике находится модель.

В каждом отряде имелась бригада мастеров, и все что-нибудь готовили к выставке.

Вчера Нин-Вас на хозяйственном дворе застала дядю Кузьменко и ребят за неплановой работой. На верстаке вместо табуретных ножек стоял атомный ледокол «Ленин» — большая деревянная модель с винтами, которые вращал механизм от будильника.

— Ох, какие молодцы! — сказала Нина Васильевна и вопросительно посмотрела на дядю Кузьменко.

А тот растерялся и стал заверять:

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь! Мы плановую работу обеспечим! — и тут же начал раздавать ребятам сосновые заготовки.

После «тихого часа» из города приехал Демьян Захарович. Он прошел по главной аллее с большим пакетом под мышкой. Венька и Павлик бросились за ним. А через полчаса меня и Валерия пригласили в штаб-мастерскую. Возле домика стояли Демьян Захарович, Венька и Павлик, а чуть в стороне — Захар. Он переминался с ноги на ногу и не решался подойти. Часовые его боялись и не прогоняли. Когда мы с Валерием проходили мимо, Захар посмотрел на нас умоляющим взглядом, и Валерий позвал его:

— Идем с нами!

Захар просиял и подбежал к нам. Венька вопросительно посмотрел на Валерия, а потом махнул рукой и сказал:

— Проходи!

И мы все вошли в домик.

В центре стола, опираясь на алюминиевые открылки, стояла модель. Она еще не была покрашена, но вид у нее был очень внушительный. Форма ее была такая стремительная, что казалось, вот-вот раздастся взрыв, ракета взлетит, пробьет крышу и унесется в космос.

Совещание началось. Венька предоставил слово Павлику. Тот откашлялся и начал:

— Модель готова. Сегодня будем красить. Это кассета для двигателя, то есть пиротехнических ракет. Если она выдержит температуру горения пороха и бертолетовой соли, то смогут сработать все три ступени. И корпус не сгорит.

— Выдержит! — уверенно сказал Валерий. — Один полет во всяком случае.

Кассету помогали делать Валерий и Ваня Шумилов, поэтому выглядела она, как фабричная: гладко отшлифованная, с аккуратными заклепками.

Павлик вставил кассету в корпус, опустил ракету носом вниз, и металлический наконечник на завесе открылся. Из него легко выскользнул шелковый парашют и повис на капроновых стропах.

— Контейнер с парашютом, — коротко объяснил Павлик. — Вот и все, что сделано.

— А теперь вам слово, Демьян Захарович! — официально сказал Венька.

Демьян Захарович раскрыл сверток, и мы увидели кучу пиротехнических ракет. Длинные, белые, с фитилями, они были похожи на обыкновенные свечи.

— Ваш заказ выполнен, — сказал он. — Размеры соблюдены.

Венька не удержался и схватил одну.

— Чижевский, осторожно! — прищурив глаза, предупредил Демьян Захарович. — Проверь, нет ли у тебя в карманах чего-нибудь воспламеняющегося.

Венька покраснел.

— Что вы, что вы, я больше не курю!

— Ну, смотри! — Демьян Захарович погрозил ему пальцем.

Ракеты вошли точно. Все семь штук.

«Ух ты!» — без конца восклицал Захар и подпрыгивал, как будто его каждый раз жалила оса.

— Значит, говорите, осталось только покрасить? — спросил Демьян Захарович.

— Покрасить, — подтвердил Павлик.

— Стойте, ребята! А мы забыли про эстакаду! — спохватился Венька. — С чего-то ведь надо ее запускать!

— Только не эстакаду, — покачал головой Павлик. — Эстакада наклонная, а наша ракета должна лететь вверх. Нужны вертикально направляющие рельсы. — И он тут же набросал на листе четыре параллельных прута.

— Да ты, парень, голова! — сказал Демьян Захарович. — А из чего их делать?

— Можно из дерева.

Захар все время поднимал руку, как на уроке.

— Ну, говори уж, — сказал Венька.

— Я, я сделаю «рельсы»! Честное слово, хорошо сделаю! Вот увидите! Только мне чертеж нужен.

— Конечно, пусть делает, — поддержал его Демьян Захарович.

Захар бросился к дверям.

Я все время молчал, слушал и очень завидовал Веньке и Павлику. Я только спросил:

— А откуда пускать будем?

— Это тоже важный вопрос. Нужно подыскать подходящую площадку, — сказал Демьян Захарович. — Пойдемте посмотрим, что ли…

— Идемте, — согласились Венька и Павлик.

Когда мы выходили из домика, в дверях торчало десятка два голов. Оказывается, часовые и болельщики все время смотрели и слушали, а нам было не до них. Демьян Захарович тут же вернулся в домик и забрал с собой пакет с ракетами.

— Вы уж не обижайтесь, но этого я оставить не могу, — сказал он. — Пусть у меня побудут.

«Ракетодром» решили делать на стадионе, на краю поля.

— Придется увеличить охрану и добавить строителей, — с очень серьезным видом начал Венька. — Надо ведь ограду сделать.

— Безусловно, — кивнул головой Демьян Захарович. — И места отхватите побольше.

Венька тут же сообщил мне, кого он думает привлечь для этой работы. Насчитал шесть человек, хотя сделать это могли двое.

— Пожалуйста, — сказал я, — бери. Проволоку для ограды я видел возле кухни.

Павлик побежал за красками, и все разошлись.

Перед ужином, во время аттракционов, прибыла почта. Среди писем лежала открытка от отца. Наконец-то! Я десять раз перечитал ее.

«…Дорогой Митя, не кисни! Ты ведь мужчина! В жизни надо быть готовым ко всему. Мы с тобой всегда будем вместе! На днях заеду. Целую. Отец».

Открытка была написана поспешно, как видно, прямо на почте, но у меня на душе сразу стало легче. «Мы с тобой всегда будем вместе!» — значит, дома все в порядке. Иначе этого понимать нельзя. Я стал думать об отце: все-таки я его очень люблю и скучаю по нему. С ним всегда спокойно, потому что он сильный и решительный. Мне бы очень хотелось во всем быть похожим на него. А может быть, я и похож на него… Интересно бы сейчас посмотреть в зеркало. Но я тут же подумал, что не в сходстве дело — дело в поступках. И раз я «мужчина», то «киснуть» действительно не годится!

Мои мысли прервали чьи-то шаги. Я поднял голову и увидел Маю. Взъерошенная, раскрасневшаяся, с ножницами в руках, она вопросительно смотрела на меня. Я показал ей сложенную вдвое открытку и тут же спрятал ее в карман.

Мая тихо сказала:

— Я за тебя очень рада! — И побежала срезать конфеты.

Засыпая, я видел нашу семейную фотографию, которая лежит под стеклом на письменном столе. Я сижу рядом с мамой, а папа, чуть склонившись, стоит позади и обнимает нас. Родители улыбаются, а я сижу очень важный. Внизу на белой кромке чернилами написано: «Союз нерушимый!» Это написал сам папа… И я опять подумал: «Значит, все в порядке…»

Неожиданный визит

Нина Васильевна с каждым днем все больше волнуется. Почти на каждой линейке напоминает, что мы должны организовать достойную встречу секретарю обкома. Поэтому вот уже три дня, как мы занимаемся оформлением территории лагеря. Центральная аллея уже не похожа на лес — столько плакатов и звезд навешано на деревьях. Дворики убираются дважды на день, усиленно разучиваются отрядные песни в строю. Мы выбрали себе песню «Учил Суворов…». Девчонки сопротивлялись, но наша взяла. Они ее теперь поют даже за вышиванием.

Нине Васильевне не понравилось, как ребята сделали фотомонтаж «Наш «Лесной», и она его сама переделывает. В столовой появились ложки из нержавеющей стали и даже вилки. Венька назвал их «сервиз «сила критики». Теперь, когда дежурные готовят столы к завтраку или обеду, слышна команда: «Раскладывай «силу-критики»!»

Кружком верховой езды руководит Демьян Захарович. Желающих вначале было очень много, но оставили только шестнадцать человек: тринадцать мальчиков и три девочки. На занятиях на коня надевают седло со стременами и сбрую. Когда на стадионе начинается тренировка, Нина Васильевна уходит, чтобы не видеть, как мы «рискуем жизнью».

А сегодня во время зарядки она впервые увидела ограду, приготовленную для запуска ракеты.

— Чижевский, что это значит? — спросила она у Веньки, который проверял прочность столбиков ограды.

Венька ответил:

— Это ракетодром. Вы же знаете…

— Но зачем понадобилась ограда?

— А как же?! Дело связано с порохом!

— С порохом?! — всплеснула руками Нина Васильевна. — Ладно, посмотрим… Но вы хоть уберите эту ограду, когда приедет секретарь, а то стадион потерял свой вид.

Стадион ни чуточки не потерял своего вида, но Венька, чтобы не ссориться с Ниной Васильевной, пообещал ограду убрать.

В общем из-за подготовки к встрече решили дальний поход с игрой провести через четыре дня, то есть после визита секретаря. Нина Васильевна пригласила ее на воскресенье, а сегодня только четверг.

Все шло хорошо, но в конце «тихого часа» дежурная разыскала Нину Васильевну и сказала, что в лагерь просится какая-то женщина и говорит, что ее пригласила старшая вожатая.

Нина Васильевна помчалась к воротам, и мы поняли: гость очень важный!

Когда они проходили по главной аллее, половина ребят высунула головы из палаток и наблюдала. Нин-Вас шла в обнимку с молодой женщиной. Видно было, что обе они рады встрече. Все решили, что это, должно быть, ее сестра или подруга, потому что с секретарем обкома обниматься и целоваться не положено, и снова залезли в палатки. А перед самым подъемом все отряды обежала дежурная и объявила, чтобы мы обязательно надели белые рубахи и выгладили галстуки.

Валерий Николаевич велел нам после подъема оставаться во дворике. Мая и Оля Мацейко собрали у всех галстуки и побежали на хозяйственный двор гладить их.

Когда прозвучал горн, мы уже стояли в строю. Пришел Валерий, сообщил, что к нам в гости приехала секретарь обкома Екатерина Ильинична Лебедева. Но жизнь в лагере, как он считает, должна идти своим чередом.

Мы в своем дворике простояли еще минут пятнадцать. Потом из столовой вышли Демьян Захарович, Нина Васильевна и секретарь. Старшая вожатая была в белой шелковой блузе и новом галстуке. Она все время показывала руками то в одну, то в другую сторону.

Мы все, конечно, уставились на секретаря. Такой гость — не шуточки — большая фигура! Зинка Дорохова не выдержала и вскрикнула:

— Ой, какая хорошенькая!

Я вспомнил, что Нина Васильевна не раз рассказывала нашим девочкам о своей дружбе с Катей Лебедевой, и поэтому нисколько не удивлялся, что она так обрадовалась приезду подруги.

Через минуту прибежала дежурная и сообщила, чтобы мы готовились к торжественной линейке.

— Нужно повторить рапорт, чтобы не сбиваться, и строем пройти образцово! Это приказ старшей! — запыхавшись, протараторила она и побежала дальше.

Нина Васильевна все время кивала на центральную аллею, чтобы секретарь обратила внимание на оформление, но «важная фигура» сняла босоножки и носки и начала босиком похаживать по траве. Наверное, давно ей не приходилось бывать в лесу.

Тут снова появилась дежурная и объявила нам, что торжественной линейки не будет и вообще неизвестно, что будет.

Наконец все начальство появилось на центральной аллее. Секретарь снова надела босоножки и рассеянно смотрела по сторонам, как будто что-то искала.

Когда они проходили мимо нашего дворика, все слышали их разговор.

— Во что вы превратили лес? — спросила секретарь.

— Я тебя не понимаю, — удивилась Нина Васильевна.

Тогда та объяснила:

— Скажи мне, для чего ребята приехали в лагерь? Чтобы быть в настоящем лесу, среди живой природы. А у вас здесь что-то вроде весенней ярмарки. Из-за плакатов и стендов деревьев не видно. Радио так гремит, что птиц не слышно… Может, вы и метро себе здесь соорудили? — И она засмеялась.

Демьян Захарович шел и молчал, а Нина Васильевна все время повторяла: «Я тебя не понимаю! Я тебя, Катя, не понимаю!..»

Они уж было прошли на метров десять дальше нашего дворика, как вдруг старшая вожатая оставила всю компанию и подбежала к нам.

— Ой, ребята, выручайте! Панно-то до сих пор лежит на земле!

— Какое? — спросил Валерий.

— А то, что возле летней эстрады. Она обязательно должна его увидеть!

— Хорошо. А что мы должны сделать?

— Надо вот что… Надо вот что… — придумывала она. — Пусть ребята, которые посильнее, залезут на крышу эстрады, а другие поднимут панно и подадут им. И срочно разыщите на хоздворе дядю Кузьменко. Пусть приходит с гвоздями и веревками… Немедленно! Понятно?

Валерий пожал плечами и сказал:

— Ладно, не волнуйтесь. Все сделаем! — и тут же нам скомандовал: — Вениамин и Захар — на крышу! Володя — за дядей Кузьменко…

Нина Васильевна побежала задерживать секретаря, а мы всем отрядом поспешили к летней эстраде.

Оказывается, там уже было полно ребят из других отрядов. Одни играли в «ручеек», другие в волейбол. Жора-баянист сидел в центре и усердно растягивал свой баян.

Венька и Захар моментально очутились на крыше эстрады и закричали:

— Давай подавай! Давай подавай!

Мы, человек пять, дружно с боков ухватились за панно и подали им эти полотняные леса и реки. Панно закрыло сцену. Игры прекратились, и все стали рассматривать картину. Но ненадолго. Все не раз уже ее видели, поэтому вскоре вернулись к своим веселым занятиям.

Вожатые почему-то все время требовали тишины и пытались держать отряды в строю. Только наш отряд стаял кучкой в середине, и ребята шумели. Кто-то за кем-то гонялся, кто-то громко кричал: «Да ты что, сама справиться с ним не можешь?»

Я смотрел на крышу эстрады, на то, как Венька и Захар пытались укрепить панно, и вдруг услышал голос Оли Мацейко:

— Митя! Чего же ты стоишь?! Иди же! — И она потащила меня за собой.

Добежав до наших ребят, я увидел, что Мая гоняется за Женькой Быковым. А тот отбежит в сторону и, сделав руку кренделем, изображает парочку, идущую об руку. Кривляется, выгибается и приговаривает:

— Ах, милый Митенька! Ах, милая Маечка! Ах, ах!..

Ротозеи стоят и хохочут, а у Маи прямо слезы на глазах. У меня внутри взорвалась бомба. Я забыл обо всем, подбежал к Женьке и за все сразу дал ему по шее.

Ребята еще сильней зашумели. А Женька заныл:

— Ну чего ты? Чего ты? Здоровый, а лезешь…

Вдруг сверху, с крыши, раздался Венькин голос:

— Ты ему, Митяй, еще раз дай, за меня!

Венька взмахнул рукой, чтобы показать, как это нужно сделать, и выпустил раму. Захар один не удержал панно, и вся эта география как загремит на землю — ба-ах!

Ребята отбежали и затихли. Вдруг рядом со мной раздался смех. Я обернулся и вижу: хохочет секретарь, показывает на свалившееся панно и хохочет.

— Ой, Нина-чудачка! Ой, не могу!..

Она, конечно, поняла, что все это срочное оформление делалось специально для нее.

Тут появился дядя Кузьменко с толстой веревкой в руках и с серьезным видом спросил:

— Кого вязать?

— Его, его вяжите! Чтоб не дрался! — захныкал Женька.

— Соколов, как ты мог это? Соколов?! — ужаснулась Нина Васильевна.

А Лебедева подошла к Женьке и спросила:

— За что он тебя?

— Ни за что! — нахально ответил Женька.

Тут я не выдержал, показал на Маю и сказал:

— Он ее обидел!.. И меня обидел…

Ребята закричали: «Правильно! Правильно!» — и начали рассказывать о Женькиных проделках.

Секретарь внимательно смотрела то на Маю, то на меня, а Нина Васильевна все время вопрошала:

— Не понимаю, как мог Соколов такое сделать! Не понимаю! Катя, — обратилась она к секретарю, — пойми, ведь это наш лучший председатель! Он не имел права драться!

Екатерина Ильинична покачала головой и тихо сказала:

— Кто знает… Это ведь не простая обида! Правда, Соколов?

— Правда! — ответил я. — А вообще я никогда не дерусь.

Только один я заметил, как Мая при этом чуточку улыбнулась.

Валерий, который молча стоял в стороне, подошел и сказал:

— Нина Васильевна, не волнуйтесь, мы сейчас все уладим.

А Екатерина Ильинична взяла у одной пионерки мяч и так высоко подбила вверх, что все задрали головы. Она засмеялась, а ребята зашумели и побежали ловить мяч.

— Давайте пойдем в лес! — предложила она. — В самом деле, чего здесь сидеть?

— Пойдемте! Пойдемте! — закричали все. Но разрешили пойти, только нашему и второму отрядам. Ребята толпой окружили Жору-баяниста, и все с музыкой двинулись к воротам.

В лесу было весело, как никогда. Екатерина Ильинична бегала взапуски босиком, играла с нами в мяч, пела песни и очень жалела, что далеко река и нельзя искупаться.

Нина Васильевна не уступала ей ни в чем: бегала, хохотала и кричала громче всех.

— Павка, догоняй! Зина, догоняй!..

Наконец Екатерина Ильинична выбилась из сил.

— Ой, ребята, не могу! Ой, сил моих нет!.. Отвыкла… Уф-ф! — Она опустилась на траву, легла на спину, подложила руку под голову и сказала: — И до чего ж тут у вас хорошо! Могла бы — не уехала…

Мы уселись плотным кругом и замолчали. Но ей не лежалось. Она села, закинула назад волосы и начала быстро говорить:

— Послушайте, ребята! Я вам вот что скажу: меньше топчитесь на лагерных аллеях, сидите в палатках. Почаще ходите в походы, купайтесь, загорайте! Долой рубахи! Долой ботинки и тапочки! Больше работы мускулам! Если ты здоров — не жалей рук и ног, так чтоб к ночи замертво на койку… Хорошо сходить на денек-другой в соседний колхоз, на полевой стан, потрудиться. От этого и сил и здоровья прибудет. А вам, — она посмотрела на ребят нашего отряда, — вам уже скоро пора в путь-дорогу, в большую трудовую жизнь!.. Нечего в «ручеек» играть!

— А мы и трудимся! — подхватила Нина Васильевна. — У нас есть часы трудового воспитания, — и как-то неуверенно добавила: — Верстаки…

— Что? Верстаки? В лагере?! — удивилась Екатерина Ильинична.

И тут Нину Васильевну выручил Венька. Он вскочил и торжественно заявил:

— Мы сделали действующую модель трехступенчатой ракеты! Хотите, сегодня же запустим? — И гордым взглядом обвел всех.

Сашка Кикнадзе тоже не удержался:

— И школа верховой езды есть!

— И теневой театр! — хором закричали девчонки.

У Екатерины Ильиничны загорелись глаза.

— Нина, что же ты мне всего этого не говорила?

— Не все, не все же сразу, — смущенно ответила Нина Васильевна. И тут же начала нас хвалить: — У меня, знаешь, какие ребята! Только держись! Никому спуску не дают! — и обратилась к нам: — Споем Екатерине Ильиничне частушки?

Нас просить не пришлось. Пели оба отряда. И припев не забыли:

Нин-Вас, Нин-Вас,

Улыбнитесь вы хоть раз!

Екатерина Ильинична смеялась всю дорогу до самого лагеря.

Ракета летит в космос

Когда мы проходили мимо стадиона, на огражденном «ракетодроме» Венька и Павлик уже устанавливали направляющие рельсы. Возле них хлопотало человек шесть. Среди них был Демьян Захарович и, конечно, Захар. Он суетился больше всех, словно был самым главным. Малыши кружили, как спутники, вокруг палаточных двориков и разносили всякие слухи. Одни говорили, что ракету закопали в землю, другие — что закапывают снаряды для ее запуска.

Екатерине Ильиничне показали модель атомного ледокола и еще штук двадцать разных моделей: самолеты, катера, комбайны…

Очень весело было, когда показывала свои достижения «школа верховой езды». Сначала ездили «мастера» конного спорта, а потом катали желающих. Сашка дважды садился на коня. Первый раз ехал и держался за уздечку, а второй раз отпустил ее, скрестил руки на груди и кричал: «Смотрите, показываю класс!» Его счастье, что конь ходил, как сонная муха.

Предложили прокатиться и Екатерине Ильиничне. Она сперва чуть было не согласилась, но потом заявила:

— Нет, это не мой конек! Я на таких не езжу. И потом, если уж падать, то с хорошего коня, а не с этого Росинанта.

Во время ужина в столовой объявили, что ровно в 20 часов 30 минут, перед вечерней линейкой, будет произведен запуск космического трехступенчатого корабля типа «ЧМ-1» конструкторов Чижевского и Малишевского.

Из столовой весь лагерь потянулся на стадион. Задержались только Екатерина Ильинична и небольшая группа девочек. Оказывается, Лебедева заинтересовалась вышиванием. Она долго с любопытством разглядывала работу девчонок и давала им всякие советы.

На стадионе гремели динамики, ребята шумели и почему-то все смотрели на темнеющее небо и первые звезды. Кто-то закричал:

— Смотрите, смотрите, спутник летит!

Но никакого спутника не было. Просто ребятам уже мерещилось.

Скамеек на всех не хватило, и из столовой через весь лагерь начали тащить стулья.

Я побежал в штаб-мастерскую, чтобы не прозевать момента, когда будут заряжать ракету.

Заряжал сам Демьян Захарович. В домике была абсолютная тишина. Когда все было готово, Захар не удержался и, подпрыгивая, побежал сообщать.

— Несут! Несут! — орал он на весь лагерь.

Венька и Павлик не спеша на вытянутых руках несли ракету. Демьян Захарович неотступно следовал за ними. Когда эта процессия появилась возле стадиона, все встали, чтобы получше разглядеть «чудо техники».

Из динамиков полился торжественный марш. Все замолчали и уставились на модель. А она совершала круг почета. Ярко-голубая, с красными полосами на боках, она важно плыла, поблескивая целлулоидными окошками и алюминиевыми открылками. Она плыла, обрастая, как снежный ком, любопытными малышами, которые галдели.

— Настоящая! — утверждали одни.

— Нет, пробная! — объясняли другие.

— С живым человеком! — кричали первые. — Вон даже ноги сзади торчат…

— Это не ноги, а ракеты! — растолковывали знатоки.

Чего только не выдумывали болельщики, пока модель совершала путь до своего ракетодрома! И вот, наконец, конструкторы вошли за ограду. Шагах в двадцати от нее образовалось оцепление. Репродукторы захлебнулись на полуслове. Тишина, словно вата, забила уши.

Всем было видно, как опустили ракету в направляющие рельсы. Теперь она стояла вертикально, решительно устремись в звездное небо.

За забором лагеря начали появляться люди. Они тоже молча стояли в ожидании. Венька и Павлик отошли от ракеты шагов на пятнадцать. В руках у Веньки появился красный флажок. Демьян Захарович остановился возле Веньки и кивнул головой.

Венька взмахнул в воздухе флажком и сиплым от волнения, но громким голосом скомандовал:

— Включить!

Демьян Захарович, присев на корточки, поджег шнур. И тотчас же огненный мышонок с шипением побежал по земле. Возле самой ракеты он на миг как будто погас, и из-под ее основания вдруг вырвался сноп желтого пламени. «Шшур-р-шшш!» — метнулось во все стороны, и ракета медленно, как бы нехотя, поползла вверх. Потом пламя стало синим, шипение перешло в свист, и снаряд рванулся в небо, увлекая за собой длинный огненный хвост. Головы, как по команде, вскинулись вверх. И только когда на высоте из ракеты вырвался новый сноп пламени и она совершила второй скачок, стадион взорвался от громового «ура» и аплодисментов…

Вскоре последовала последняя, третья, далекая вспышка. Ракета стала почти невидимой, но последние искры осветили купол раскрывшегося парашюта. Наш «космический корабль» стал медленно опускаться на землю.

Шум на стадионе уже не стихал. К месту, куда спускалась ракета, понеслись ребята. Возвращались они не спеша, бережно передавая из рук в руки уцелевшую модель…

Павлика и Веньку долго качали, а звуки горна тонули в веселых криках…

К торжественному спуску флага вызвали, конечно, главных конструкторов ракеты. Жора-баянист играл марш авиаторов «Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц!», и флаг упрямо рвался вверх. Так закончился этот полный необычных событий праздничный день…

Когда перед сном я стелил постель, меня вызвал из палатки Женька Быков. Он смотрел на землю и крутил пальцы, как будто хотел их переломать.

— Слушай, Митя, прости меня. Я свинья… Свинья! — жалобно бормотал он. — Я завтра извинюсь перед Маей, честное слово! — Он полез в карман, потом протянул мне маленький блокнотик с металлической обложкой и шариковой ручкой на цепочке. — Возьми, возьми… Это мне папа подарил!

— Папа? — переспросил я. — Как же ты можешь отдавать подарок отца?!

У меня было радостно на душе, и я рассмеялся. Рассмеялся, дал Женьке щелчок в лоб и убежал в палатку.

Пора в путь-дорогу

Лебедева переночевала в лагере, а утром неожиданно объявила:

— Уезжаю!

— Что ты?! Как можно?! Мы должны устроить торжественные проводы, — заволновалась Нин-Вас. — Подожди, сейчас соберем общелагерную линейку… Дежурный! Где дежурный вожатый?..

— Постой! Не надо! — остановила ее Лебедева. — Ведь я приезжала просто к тебе в гости. Ты меня и провожай. Ребята пусть занимаются своими делами.

Нин-Вас еще немного поволновалась, а потом взяла чемоданчик Лебедевой, и они направились к воротам.

Не сговариваясь, мы шумной и неорганизованной компанией пошли провожать Екатерину Ильиничну. Шли вожатые, педагоги, Демьян Захарович.

— Как жалко! Как жалко, что она уезжает! — перешептывались девчонки. — Она такая простая, такая хорошая!

— Ничего, теперь и наша Нин-Вас станет другой! Вот увидите…

Нашу старшую действительно будто подменили. Весь вчерашний день она обращалась к ребятам по именам, а не по фамилиям, не покрикивала, не приказывала…

— Приезжайте к нам еще! — закричали мы, когда подошли к воротам.

— Сама бы рада, но обещать не могу, — с улыбкой сказала Екатерина Ильинична. — У вас тут очень хорошо. Да и вы все отличные ребята! О ваших делах я обязательно расскажу в других лагерях… А вы, взрослые, — она отыскала глазами нашу группу, — не забудьте, о чем я вам говорила!

Валерию она первому пожала руку, а потом стала прощаться с остальными.

— Нет, нет! Оставайтесь в лагере, я сама дойду! — уговаривала она Нин-Вас.

Но та категорически отказалась остаться и пошла провожать Лебедеву на станцию.

Чуда не произошло. Нин-Вас осталась такой, какой была до приезда Лебедевой. Прежде всего она заявила, что не позволит больше нарушать путевки дня и что мы еще не выполнили десятой доли плана, поэтому пора, наконец, браться за работу. Но мы уже хорошо изучили ее характер и догадались, что она просто «завинчивает гайки», то есть дисциплинку. Нет, нас теперь это не волновало: с отрядом был Валерий, а он стал другом каждого из нас.

Наконец началась подготовка к дальнему походу с игрой и ночевкой на привале. Все уже знали, что поедет машина с продуктами и что картошку мы будем сами печь в костровой золе. Там же будем сдавать нормы БГТО по плаванию.

Командиром похода назначен Демьян Захарович, заместителем по политической части — Нина Васильевна, по строевой — Валерий Николаевич. Меня же избрали начальником штаба.

Я уже третий день разрабатываю план игры и ее условия, а сегодня нужно сделать топографическую карту местности, где будет проходить игра.

Я ушел на свое излюбленное место — за зеленый театр, чтобы никто не отвлекал меня от работы. Трижды начинал писать, но фразы получались какие-то корявые, мысли путались и карандаш ломался. Я повалился на спину и стал смотреть в небо. Сосны клиньями уходили в синеву, вершины их покачивались. Что-то все время тревожило, а что — не знал. И потом вдруг догадался: сегодня, конечно, должен приехать отец. Меня предчувствия никогда не обманывали. Приедет! Приедет! Прямо после работы. Надо только еще немного потерпеть… Вот только напишу условия игры — и увижу его. И я начал думать об игре, начал представлять себе ее. Я закрыл глаза и сразу увидел окутанный сумерками лес, тропинки и как Мая, замаскировавшись, ползет в высокой траве мимо пикетов. Она первая приходит к месту слета… Потом стал думать о том, как приглашу Маю к себе домой в гости, чтобы показать свою библиотеку, тетрадь со стихами. Девочки у меня бывали только на именинах, а если и приходили, так лишь затем, чтобы узнать, что задали на дом… И вот мне привиделось, как мама радушно встретила Маю, долго о чем-то беседовала с ней и приглашала приходить почаще… Я собрался придумать еще что-нибудь такое и вдруг услышал смех. Я вскочил на ноги и увидел Маю, а рядом с ней маленькую девочку с торчащими косичками. Девочка смеялась и помахивала соломинкой, которая щекотала мне ухо. Мая улыбалась и приговаривала:

— Хватит, Галка, хватит!..

Девочка была очень похожа на Маю. И сарафан у нее был такой же, как у Маи.

— Знакомься, Митя. Это моя сестричка!

Я сел, а Галя протянула маленькую ручку и прошепелявила:

— А я знаю, как тебя зовут… Мы с Маей подружки… Я приехала с тетей Таней и поступлю в лагерь…

Она стала болтать без умолку, а мне очень захотелось поиграть с ней в пятнашки.

Мая схватила девочку на руки, крепко обняла ее и закружилась.

— Ой, Галчонок, как я по тебе соскучилась, как соскучилась!..

Она целовала сестренку, а я ей очень завидовал. У меня не было ни братишки, ни сестренки.

Вдруг издали я услышал голос Сашки. Он бежал к нам, размахивая руками, и кричал:

— Митя! Митя! Иди, тебя Валерий зовет!..

Словно стальная пружина оттолкнула меня от земли. Я вскочил на ноги, но не побежал. «Отец!.. Наверно, он…»

Мая опустила сестренку на землю и удивленно посмотрела на меня.

— Что же ты стоишь?

— Иди, иди! — толкает ручонками Галя. — Тебя Валерий зовет! Иди!..

И сердце тоже стучит, толкает вперед: «Иди, иди!»

Я побежал, и чтобы заранее продумать все свои вопросы по пути, делал зигзаги…

Валерий сидел на скамейке возле столовой и записывал что-то в свою тетрадь. Возле него никого не было. Я хотел повернуть назад, но он протянул в мою сторону конверт и сказал:

— Возьми, тебе… — И, словно извиняясь, добавил: — Шел со станции, встретил почтальона…

«А может быть, Валерий что-то недоговаривает?» Я долго смотрю на него, но он берется за карандаш.

Письмо было от мамы. «Опять письмо?! Что ж это? Сколько так будет продолжаться?.. Но, может быть, наконец, в нем ответ на все, что меня волнует? Может быть, все уладилось?..» Я на ходу разрываю конверт и, прежде чем вынуть листки, снова перечитываю адрес. Он написан твердой рукой… В лагере, кажется, стало тише. Все будто прислушивается… «Нет, я буду читать там, подальше… Возле стадиона выну письмо, а разверну его возле ворот, тогда все будет, как задумал…» Письмо большое, на двух страницах. Я иду прямо к калитке.

— Ты куда? — спрашивает дежурный. — Выходить нельзя!

Но я выхожу, и он меня не останавливает. Ничего больше не говорит, только смотрит… Я развернул листок.

«Дорогой Митя!..»

«Дорогой Митя!» — повторил я вслух и сразу увидел мамино лицо. Узнал тихий спокойный голос, и все, что было дальше, я не читал, а как будто слышал.

«…Теперь уже все решилось, и то, что раньше мы пытались от тебя скрыть, теперь скрывать незачем и нельзя. Да и ты стал большим, многое понимаешь… Отец уходит. Так в жизни бывает. По-всякому живут люди, и порой — лучше врозь, чем вместе. Я только просила, чтобы подождать, пока ты станешь постарше, сможешь понять… И вот наступил час. Может быть, следовало тебя позвать и поговорить, как с равным? Может быть! Но так для меня легче. А у тебя отдых, единственный, перед большим, нелегким годом. Среди ребят и тебе будет легче.

Ведь у тебя там друзья… Да, сынок, так в жизни бывает, и нам с тобой случилось это испытать…»

Я остановился. Не знал, что делать дальше: возвратиться или бежать? Бежать вперед, без оглядки, в город… Но мамин голос был спокойным и твердым: «Ведь там у тебя друзья, — писала она. — Да, сынок, так в жизни бывает…»

А как же отец?! Как же его слова: «Мы всегда будем вместе»?! А как же наша фотография с подписью «Союз нерушимый»? Значит, ничего, ничего этого больше не будет?

«Не будет! Не будет!» — прокричал паровоз на станции. И снова спокойный мамин голос:

«…И теперь последнее слово за тобой. Слышишь, сынок? За тобой! С кем будешь ты? В этом ответе и моя судьба. Решить его должен ты сам, потому что ты уже взрослый…»

«Взрослый! Взрослый!» — так сказала мама. Ведь она никогда еще этого не говорила. Значит, так и есть. Она права. А отец? Отец всегда шутя называл меня большим… Всегда, даже когда мне было три или четыре года… «Взрослый!» — снова услышал я мамин голос и почувствовал в себе силу, и стало спокойней, и я увидел себя рядом с Валерием, и Ваней Шумиловым, и ребятами из их общежития… Увидел себя идущим с работы домой. И то, как мама мне, усталому, подает обед, и вместе мы смотрим телевизор, и говорим о серьезных делах… Значит, это мой ответ! Значит, так и должно быть!..

И пусть поскорее узнает мой ответ мама. Пусть узнают все! Ведь у меня есть друзья! Друзья на всю жизнь. Валерий, Мая, Веня…

Солнце стояло над головой и озаряло лес. Я повернулся лицом к лагерю. У ворот стоял Валерий, недалеко от него — Мая. По аллее бежал Венька. Я подошел к ним. Никто ни о чем меня не спросил, только Валерий сказал:

— Завтра еду в город. Если тебе нужно, можешь со мной… На день.

В лагере заиграл горн. Заиграл звонко, продолжительно: «Пора, пора в путь-дорогу!»

ЭТО — Я