«Много орденов заслужили?» спросил Берсенева сумрачный, большеносый Мамантов, поглаживая свои пушистые горизонтальные усы. «Да, удостоился георгиевского креста и знака за отличную стрельбу первой степени,» ответил Берсенев, направляя своего рыже-золотого дончака через неширокий ручей. Мамантов гарцевал рядом и лошадиные копыта звучно продавливали корку льда. «Я вашего приятеля еще с германской войны помню,» Мамантов указал на Шебаршина, едущего впереди них на серой в яблоках кобыле. «Он у меня тогда хорунжим служил. Очень бравый офицер. Не убоялся картечи, повел сотню в атаку и выбил неприятеля из окопов. Был отмечен в августейшем приказе,» полковник даже крякнул от воспоминаний о тех славных днях, когда царь сидел во дворце на престоле, раздавая своим верным слугам ордена и золотые монеты, и все было просто, легко и ясно. Подскочивший есаул прервал его. Откозыряв и указывая на опрокинувшеся на бок орудие и тягловую лошадь, запутавшуюся в постромках, он скороговоркой докладывал полковнику. «Ничего вы без меня не можете,» беззлобно махнул рукой Мамантов и поскакал им на помощь. Организационный талант полковника был применен и в этот раз: лошадь была быстро освобождена, пушка поставлена на колеса и марш продолжен. Тусклый свет солнца пробивался сквозь прорехи в густых свинцовых облаках. Третий день казачье войско генерал-майора П. Х. Попова пересекало унылую, огромную равнину, раскинувшуюся вокруг них. Войско искало свои зимовники, где их ждало продовольствие и фураж, рассчитывая получив подкрепления и отдохнув, вернуться весной в Новочеркасск, чтобы выбить большевиков с родной земли. Растянувшаяся в белоснежье колонна оставляла за собой широкий след: отпечатки подкованных копыт кавалерийских лошадей, вмятины от ног пехотинцев, рытвины, оставленные колесами орудий и полозьями саней, тяжело нагруженных пулеметами с боеприпасами. К концу дня завиделись соломенные крыши трех изб и десятка строений, сложенных из жердей, обмазанных глиной. Из кирпичных труб маняще тянуло дымком, в котором самые проголодавшиеся учуяли запах варившейся куриной похлебки. Все оживились и заторопились, предвкушая скорый отдых. Два сидня, так называли казаков постоянно живущих на хуторе, уже поджидали войско, отворив ворота в загон. Наряженные в овчинные шубы и шапки, короткие и коренастые, с широкими лицами, заросшими рыжей щетиной, и сплющенными, вздернутыми носами, они улыбались и приветливо махали руками. Берсеневу удалось поставить своего дончака в теплую конюшню. «Как там мой Байсар?» закручинился он. «Я оставил его на попечение Сашеньки. Она любит лошадей. Байсар всегда рад ей. Увижу ли я их когда-нибудь?» Он слегка потер пальцами свой лоб. Просторное надворье было предусмотрительно расчищено от снега, однако толстый слой его по-прежнему лежал на крышах строений. Гирлянды сосулек свисали с карнизов, со стен и балок над головой. С хрустом печатая свои шаги на замерзшем грунте, Берсенев пересек двор и толкнул дверь в избу. Здесь стояли хохот и веселье. Вокруг стола, в облаках теплого пара, поднимающегося от двух стоящих посередине чугунков, сидела дружелюбная компания его однополчан с ложками в руках. С аппетитом они жевали и проглатывали, лопали и хряпали, помогая себе пальцами и ладонями, и нахваливая хозяйку. Их папахи, шапки и валенки были свалены в угол, и три немолодых, суровых бабы с замкнутыми лицам и головами, туго затянутыми в белые платки, суетились возле печи, где что-то варилось, шипело и булькало. Завидев подполковника, казаки разом подвинулись, освобождая ему место. Берсенев, сняв с себя верхнюю одежду, сел и зачерпнул кулеш. Вкус был восхитительный.
В апреле Донская армия, отдохнувшая и выросшая до трех тысяч штыков, начала свой обратный путь к столице области и 3-го мая 1918 года победно вошла туда. Большевики, показавшие свою кровавую сущность, позорно бежали, оставив после себя тысячи вдов, груды расстрелянных и искалеченных пытками мужчин и ограбленные банки. Возмущение было беспредельным. День и ночь на улицах и площадях теснились люди во военных формах. Шли формирования добровольческих и партизанских частей. На улице, около того дома, в котором остановились Берсенев и Шебаршин почти постоянно толпились конные и пешие казаки, справно одетые, вооруженные, на добрых лошадях. Желающих отметить документы в канцелярии было много и приходилось ждать несколько часов. Гул сотен возбужденных, радостных голосов висел в воздухе. «Вот погоди, Царицын возьмем, а там и за Москву примемся. Она недалече!» Кто-то весело рассмеялся. 16-го мая в Новочеркасске атаманом Всевеликого Войска Донского был избран генерал П. Н. Краснов. Набралась силы и Добровольческая армия. Она выросла и окрепла. Вскоре cвоими победами добровольцы расчистили себе тылы и, хитроумным маневром сбив с толку противника, начали движение на Царицын. Наступило лето 1919 года. Неистовые пожары Гражданской войны полыхали по всей стране. Ожесточение и ненависть воюющих сторон достигли предела. Кровь людская лилась рекой, и cтон и плач вздымались к небу. Революция разъединила людей, научив их ненавидеть друг друга, и казалось нет конца их мукам и слезам. Белые, окрыленные успехами в боях, с надеждой на скорую окончательную победу двигались на Орел. 3-го июля 1919 главком Вооруженных Сил Юга генерал А. И. Деникин обнародовал в Царицыне свою знаменитую Московскую директиву. До Москвы оставалось меньше четырехсот верст. Наконец-то настал тот день, которого ждала вся Россия. «Сегодня я отдал приказ идти на Москву!» объявил выстроившимся на городской площади войскам Деникин. «На Москву! На Москву! Спасайте Россию!» кричали сгрудившиеся на тротуарах горожане. В восторге дамы в кружевных платьицах, окаймленных рюшечками, подбрасывали в воздух свои элегантные зонтики и шелковые платочки, а мужчины, с нафабренными усами — свои котелки. Батальоны маршировали четко и слаженно. Их выправка была безупречна, а винтовки на плечах готовыми к бою. Первая рота… Вторая…Третья… Выше головы!..Шире шаг!..Знамя вперед!.. Первый вагон… Третий… Четвертый… уже на перроне кричали ротные и взводные командиры. Запевай:
Марш вперед, Москва нас ждет,
Деникинцы лихие!
Славный полк не победит
Советская Россия…
Все шло без сучка и задоринки. Уже планировались мероприятия: парад на Красной площади, богослужение в Успенском соборе, торжественный обед в Грановитой палате и публичная порка вождей мировой революции и пролетариата. К сожалению, реальность редко складывается согласно нашим мечтам и ожиданиям. Исключительный по своей силе порыв десятков тысяч патриотов спасти свою страну от рабства и грабежа оказался безрезультатным. Несогласованность действий и разрозненность сил, перебои со снабжением, малочисленность состава и нехватка кадровых офицеров послужили причиной того, что наступление стало замедляться и буксовать. В попытке изменить ситуацию в свою пользу в августе 1919 командование ВСЮР решило провести рейд по тылам красных. Генералу Мамантову было доверено это почетное задание.
Глава шестая. По тылам красной совдепии
Прощальная пирушка была в самом разгаре. Они собрались в ресторане Медведь, что на Княгининской улице недалеко от Волги. Шебаршин во время своих странствий по городу давно приметил красную вывеску этого заведения первого разряда, где никто не откажет в «казенке» и где можно пообедать «сытно, сладко и приятно и на русский манер». Все уже стало как встарь, улицы подметены, дома законопачены, трамвайное сообщение восстановлено и ничто не напоминало недавних боев за исключением виселиц, стоящих на окраине, где раскачивались высохшие тела казненных со свернутыми шеями и скрученными сзади руками, и множества свеженьких могил на городском кладбище. Перед походом Берсеневу было присвоено звание полковника и это событие также заслуживало внимания. Его старые погоны, те самые, которые он спорол в Плещеевском бору, сейчас лежали перед ним на столе между блюдом с расстегаем и тарелкой с заливной уткой. Больше года красовались они на его плечах после его прихода на Дон; с ними он прошел и Степной поход, и стычки с нарождающимися отрядами Буденного и штурм Царицына. Он заметно постарел, пожух и осунулся. Пять лет войны, опасностей, лишений и одиночества отразились на нем. Под глазами залегли тени и морщинки, а в висках замелькала ранняя седина. Недавно заживший глубокий осколочный шрам, пробороздивший правую сторону его шеи, не мог быть скрыт наглухо застегнутым воротом его щегольского мундира. Однако, сил в нем не поубавилось: поступь его была быстра и уверенна, голова гордо поднята вверх, режуший взгляд пытлив и колюч, рука тверда и выбивал он из своего нагана, как и прежде, трефового валета с пятидесяти шагов. Рядом с ним во главе стола сидел генерал Мамантов, который употребив свое влияние, заказал сегодня для своих однополчан отдельный кабинет. Медведь, один из немногих уцелевших ресторанов в Царицыне, несмотря на дневное время был переполнен. В главной зале oфицеры в разнообразнейших формах и эполетах под ручки со своими дамами, прекрасными и нарядными как цветочные клумбы, занимали все свободное пространство. На высокой деревянной сцене румынский оркестр играл военный вальс На Сопках Маньчжурии, а из примыкающей биллиардной доносился резкий стук костяных шаров. Мириад голосов жужжал не переставая, все мужчины курили, посуда позвякивала и люстры покачивались от топота каблуков танцующих пар и, чтобы услышать своего собеседника, надо было близко наклоняться к нему. Официанты в белых фартуках, ловко лавируя с подносами на плечах, разносили заказы. Просторный кабинет, где находился Берсенев со своими соратниками, был украшен высокими пальмами в кадках, дубовым резным буфетом в углу и «механическим оркестроном», выписанным из Германии еще до войны, которым никто не умел пользоваться и который никогда не работал. Этот музыкальный аппарат напоминал платяной шкап со стеклом в передней части, через которое было видно саженное латунное колесо с дырочками по окружности. Сохранилoсь предание, что когда-то шкап мог играть Полет Валькирий, но подтвердить этого никто не мог по причине давности лет и состояния душевно