го здоровья пострадавших. За прямоугольным обеденным столом, накрытом белой скатертью разместилось тридцать пять офицеров, отобранных Мамантовым для предстоящей военной операции. В своей кочевой жизни офицеры давно не встречали такого изобилия роскошной фарфоровой посуды, наполненной до краев изысканными явствами и редкостными закусками. Сервировка была также безупречна — не были пропущены ни пирожковые тарелочки, ни бокалы для шипучих и игристых вин, ни вилочки для омаров, ни букеты цветов в китайских расписных вазах. Твердые, как жесть, полотняные салфетки уже покрывали колена захмелевших обедающих, которые закончив с супом-пюре, ожидали жаркого. На вместительной буфетной стойке теснилась батарея разноколиберных бутылок. В фужеры и рюмки лакеи разливали господам офицерам затребованные вина, коньяки и водки, и подавали гаванские сигары. Дамы приглашены не были, все были свои и можно было не стесняться в выборе разговорных тем. Дым стоял коромыслом и часы летели как минуты. Генерал, с бокалом пенившегося шампанского в руке, поднялся, чтобы произнести тост. «Прежде всего помянем тех, кого с нами нет; за тех кто своими жизнями заплатил, чтобы сделать наш сегодняшний праздник возможным.» Мамантов опорожнил свой длинный узкий бокал и все последовали его примеру. Не присаживаясь, он поманил лакея и тот наполнил бокал генерала вновь. Мамантов высоко поднял свой кубок. «За моего железного друга и соратника, за смелого боевого офицера, который не единожды выручал меня и своих товарищей, готового на любую жертву во имя победы и всегда защищавшего честь полка, за полковника Берсенева! Ура!» Дружное Ура! раскатилось под сводчатым потолком, все присутствующие, поднявшись, долго чокались c друг с другом и новоиспеченным полковником, а потом, когда звон хрусталя утих, разом выпили. «А тех кто зазевался свои же в сторону отбрасывают,» давясь от смеха Мамонтов обратился к своему соседу, когда все вернулись на свои места. Тем временем в кабинете появились официанты с подносами, на которых стояли тарелки с горячим. Берсенев сделал непонимающее лицо. «Ты моего ротмистра Хвостищева знаешь?» Берсенев кивнул головой, припомнив чубатого и мордастого, вечно смеющегося гуляку, который бесшабашно лез в любую авантюру. «Так вот его патруль вчера задержал на Набережной улице одного мещанина. Документы на имя Скоробoгатова были в порядке, но слишком он елозил и нервничал. Решили обыскать. Ничего не нашли, но когда Хвостищев возвращал ему шапку, за подкладкой что-то зашуршало. Распороли, а там шифровки на папиросной бумаге. Где взял? К кому нес? Кто таков? С кем связан? У ротмистра кулаки как арбузы. Он быстро вымолотил ответ. Оказывается Скоробогатов был связным, должен был пересечь линию фронта и к утру доставить шифровки к красным. «Показывай, где живешь!» приказал ему Хвостищев. Тут уже подоспела наша контразведка и Скоробогатов, всех их вчетвером, повел к себе. По дороге его спрашивали: «Kак ты можешь успеть, ведь до фронта пятьдесят верст?» А он говорит: «Я к ним на коне…» «Каком коне?» говорит контразведчик. «Bсе они реквизированы для нужд фронта. Не врешь ли, ты паря?» Тут он подводит их к недурному такому двухэтажному домику за штакетным забором, стоящим на обрыве. Сараи там какие-то, но никаких лошадей нет. «Соврал, подлец», Хвостищев ему свой кулак в нос тычет, а тот говорит: «Никак нет» c. В опочивальне оно» с».» Мамонтов еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Казалось он помолодел, морщины на лице его разгладились, а ладони от восторга хлопали по столу. «Вдруг казак, который спроворился раньше всех сбегать в дом, выскакивает на крыльцо, как очумевший; зеньки вытаращены и весь в поту, «Извольте взглянуть, ваше благородие, на второй этаж.» Хвостищев туда, как буря влетает, и лбом своим хряскает в лошадиный зад!» У генерала больше не было мочи сдерживаться и он стал хохотать. Ему стали вторить Берсенев, Шебаршин и все сидящие недалеко от Мамантова, а потом гомерический хохот охватил всех присутствующих. Им здесь было хорошо и весело. На короткое время забыли они свои невзгоды и свое тревожное, сумрачное завтра. «А что же было дальше?» кричали с другого конца стола. «Потом, когда они успокоились,» продолжал Мамантов, «рассмотрели гнедого жеребца, тихо стоявшего в спальне и спокойно жующего сено. Под хвостом его был привязан мешок для, сами понимаете, навоза, а окошко всегда держали распахнутым, чтобы дурной воздух не задерживался. Скоробогатов его три месяца там и прятал и все три месяца к какому-то начдиву Чапаеву на ту сторону фронта записки возил. Задумались контразведчики, что делать? Подменить шифровку и послать Скоробогатова опять за линию фронта? Но ведь не вернется, подлец. Поэтому решено было его расстрелять, а жеребца вернуть в строй. Вот и весь сказ.» Они опять выпили по стопочке смирновской и закусили балыком. «Не хватает нам кадровых офицеров, таких как вы,» посетовал Мамантов. «Трудно им добраться до Дона, чтобы пополнить наши ряды, а теперь и совсем невозможно: все пути — дороги с севера к нам фронтом перерезаны.» Он насадил на кончик вилки оливку и отправил ее себе в рот. «Действительно, как меняются времена,» Шебаршин отложив десертную ложку, промакнул губы салфеткой, «ведь полтора года назад мы в Новочеркасск в вагоне первого класса прикатили.» «Не пробуждай воспоминанья…» замурлыкал генерал, вертя в пальцах пузатый коньячный бокал, который был почти пуст. «Не трое ли вас там было?» Он наставил на собеседника свои осоловевшие глаза. Обед длился уже третий час и строй бутылок на буфетных полках заметно поредел. «Так точно. Юнкер Евтюхов был с нами в купе.» «Евтюхов…» лоб генерала нахмурился. «Тот молодец, который спас ротное знамя. Хотел я его в свой отряд включить, но не орел он еще, а пока что орленок. Придет время и станет таким, как вы. В поход со мной идут лучшие. Дело смелое и отчаянное. Перед этим я с каждым бойцом встретился и по душам поговорил. Многих забраковал. Слабые духом и телом тягот не выдержат; себя погубят и товарищей подведут.» Неожиданно он расправил плечи, выпрямился в кресле и строгим взглядом охватил всех своих офицеров. Глаза его обрели прежнюю проницательность. «А в дело мы идем скоро. Ждите приказа.»
На рассвете 10 августа 1919 года 4-ый Донской корпус генерала Мамантова, перейдя в брод мелкую, с отлогими песчаными берегами реку Хопер у станицы Добринской, прорвал Южный фронт красных и на рысях ушел вглубь степей. Задача, поставленная его корпусу громить вражеские тылы и сорвать готовящееся наступление, выполнялась блестяще. Целые дивизии разбегались при одном виде казаков, а города и губернские центры сдавались без единого выстрела. Встревоженное успехами мамантовцев, большевисткое правительство забило тревогу, создав Внутренний фронт, насчитывавший 25 тысяч красноармейцев и выделив ему авиацию и бронепоезда. Соотношение сил было 1:10 в пользу большевиков, не считая отсутствие у Мамантова артилерии и самолетов. Уверенные в своем численном превосходстве ответные удары красных становились все смелее, больнее и яростней. Истекала третья неделя рейда. Сотня Берсенева шла в авангарде, снимая дозоры красных. Казаки их не убивали, а отобрав винтовки, просто отпускали солдат на все четыре стороны со связанными руками, дав им на прощанье пару тумаков по филейным частям; Мамантов предвидел, что постоянно растущая колонна пленных замедлила бы стремительный бег его корпуса и предпочитал быть налегке. Местность, по которой они скакали была плоская и большей частью открытая, изредка встречались небольшие холмики и перелески. Продвижение задерживалось переправами через разлившиеся речки и наполненные водой овраги, тем более что переходы совершались ночью, чтобы избежать наблюдения с аэропланов. Благодаря удачно выбранному направлению, хорошей разведке и искусно пущенным ложным слухам корпусу Мамантова удалось, обходя большевисткие заставы, незамеченным подойти к поселку Шукаевка, где собирались встать на дневку. Оттуда до столицы губернии было рукой подать.
Избы поселка, разбросанные на пригорке, чернели в предрассветной мгле. Силуэт наклоненной жердины журавля-колодца вырисовывался на фоне светлеющего неба, хотя луна и звезды еще царили на западе. В прохладном ночном воздухе горячий пар от лошадиного дыхания смешивался с дыханием всадников. Быстрые струи неширокой речки у подножья холма обтекали столбы сожженного моста. Берсенев с двумя разведчиками выдвинулся вперед, ища брода рядом с мостом. Преодолев препятствие и слегка замочив бабки лошадиных ног, они размашистой рысью взлетели наверх, оказавшись посередине квадратной площади. «Господин полковник, это засада!» прошептал разведчик, въехавший на площадь минутой раньше. Молниеносным движением он достал из-за спины карабин и щелкнул затвором, вгоняя патрон. Берсенев вгляделся. Действительно, за строениями, ощетинившись штыками, прятались десятки красноармейцев; однако шквала огня при виде белых не последовало. Берсенев поднял руку, призывая своих разведчиков к тишине. Их было всего трое сорви-голов. На цыпочках, повернув лошадей назад, они начали осторожный спуск к реке, возвращаясь к своим. Уже возле брода по ним затрещали выстрелы. Проснувшиеся красные преследовали их, стреляя на ходу. Яркие вспышки засверкали на склоне. Берсенев вдруг очутился на земле и кубарем покатился к воде. Его дончак, раненый и парализованный, валялся на боку на склоне в десятке саженей выше от него. Несчастное животное с хрипом било копытами воздух. Колено Берсенева саднило от ушиба о камень, а из рассеченной правой брови капала кровь. До красной цепи оставалось меньше ста пятьдесяти шагов и расстояние сокращалось. Изогнувшись, он сорвал со спины винтовку и, смахнувши с глаз капли крови, тщательно прицелился и выстрелил. Бегущий на него солдат схватился за лицо и упал навзничь как подкошенный. Быстро опорожнив обойму в наступающих, он перезарядил магазин и продолжил стрельбу. Откуда-то снизу позади него бухали частые и упорные выстрелы двух его разведчиков. Поредевшая красная цепь дрогнула и залегла. Тут подоспели главные силы корпуса. Вынув шашки из ножен, казаки перешли в галоп и выбили красных из поселка. Там оказался обоз, в котором было три пулемета системы Mаксим, патроны и запас продовольствия, состоящий из мешков свежевыпеченого хлеба и круп, наваленных в фуре и трех подвод, нагруженных ящиками со свиной тушенкой, еще с довоенных императорских провиантских складов. Последнее было наиболее ценным, так как Добровольческая армия кормилась от «благодарного населения», в виду отсутствия снабжения со стороны интенданства и все были рады добыче. К Берсеневу, все лежащему на склоне, подскакал Шебаршин. Он только что вышел из боя и тяжело дышал. Его кобыла была в мыле после долгой скачки и он ее с трудом сдерживал. Шебаршин все еще трясся от возбуждения атаки, постепенно приходя в себя и начиная замечать окружающее. Увидев худое состояние своего друга, он взял его в свое седло и отвез в лазарет, который был оборудован в экипаже, покрытым брезентом с намалеванным на каждой стороне красными крестами на фоне белых кругов. Он был единственным пациентом и две койки внутри, образцово заправленные, были пусты и нетронуты. Тоненькая, светловолосая девушка в форме медсестры сноровисто продезинфицировала разрез, зашила его и перебинтовала его голову. «Жених-то ваш да