л. «Откудова знаешь?» «Тебя сразу видно,» продолжал шутить он. «За что тебя выселили?» Буря эмоций прокатилась по невыразительному лицу мужика. Его правый глаз прищурился, а губы приоткрылись, обнажив ряд почерневших зубов. «Выгнал меня мир с моей бабой из Хряпова двадцать лет назад. Хорошо, что скотину оставили и инструменты не удержали, вот мы выжили и окоренились здесь.» «За что — же они тебя невзлюбили?» Мужик тяжело вздохнул. «Безбожником меня прозвали. Осерчали за то, что в церкву я с ними не хожу и детей не крестил.» «Что ж ты так?» «А тебе какое дело? Твое дело не вопросы спрашивать, а ночь переночевать и будь здоров.» «Ты в Бога не веришь, а Oн тебя хранит. Ты и не представляешь, что за двадцать лет с Русью сделалось. Вороги на нее со всех сторон налетели, мертвой хваткой вцепились, кусают и режут ее на куски и даже царя нашего убили. У таких же как ты мужиков собственность забирают, их мордуют, а с тебя как с гуся вода.» «До Бога высоко, а до царя далеко. Моя хата с краю.» Посчитав разговор оконченным, мужик возобновил свое усилие доставить воду в коровник. Берсенев с сожалением посмотрел на него. «Вот так перебьют вас красные поодиночке, если все будут, как ты. Ты не знаешь, что такое продотряд. Тебя просто еще не нашли. «Мужик не отвечал, однако, скоро что — то тюкнуло в его голове, и он, высунувшись из сарая, прокричал, «Два парня у меня, по шестнадцать годков. Жениться им пора. Где я им невест возьму в лесу? Посватал бы ты их в деревне?» Берсенев был огорошен. «В какой деревне; да и какой я сват?» «Ну, как же, ты человек ученый, видный, тебя послушают. Сыны мои хорошие, смирные, работящие, крестьянской работе обучены, рюмки лишней в рот не возьмут.» «Некрещеные они; любая девка испугается замуж за такого пойти.» «Ничего, в Хряпово поп есть, он их там настроит.» «Как у тебя все легко. Верить они должны и Закон Божий знать.» «Я им жития святых рассказывал, когда они маленькими были.» «Да ты же безбожник.» «Нет. Это я так для вида. Хочу на свой коленкор все вывернуть.» «Ты и поплатился за это. Что же ты молчал, когда тебя выселяли?» «Расстраивать их не хотел.» «Ну и чудак ты. Как тебя величать, чтобы потом про тебя рассказывать?» «Евсееичем,» пренебрежительно он передернул плечами. «Полное имя у тебя есть?» «Давно было, забыл, и никому оно не надобно. Посватаешь моих сынов?» «Где это?» «День пути вон туда,» мужик махнул рукой на север. Направление совпадало с маршрутом Берсенева; он согласился. Евсееич обрадовался и побежал снаряжать сыновей для путешествия. Каждому из них он дал по лошади и каждого снабдил подарками, уложенными в мешки. Особенно старался Евсееич угодить священнику. Пуд муки и корзинка с сотовым медом, предназначенные для него, были приторочены к лошадиным хребтам. Провожать их вышла мать с чугунком в руках, полным блинов. «Возвращайтесь с невестами!» пожелали родители. Ответить никто из отъезжающих был не в состоянии — их битком набитые рты жевали, а губы были измазаны сметаной и сливочным маслом.
Они углубились в лес и исчезли из виду. Ехали они по бездорожью, местами пригибаясь к холкам своих лошадей, протискиваясь через густой, колючий кустарник и избегая низко растущих толстых ветвей, местами взбирались на пологие холмы, местами пересекали предательские болота или переходили в брод холодные, полные талой воды, ручьи. Они почти не разговаривали и каждый был погружен в свои думы. Савва и Сысой, так звали сыновей Евсеича, ехали с замкнутыми лицами, возможно мечтая о своих невстреченных невестах, а Берсенев, опустив голову, обдумывал свое возвращение в повстанченскую армию Антонова. Так прошел день, пока не опустилось солнце, на померкшее, синеватое небо выкатился ранний тоненький месяц и начало вечереть. Надеясь, что Хряпово невдалеке, они не искали ночлега в лесу и продолжали свой путь, рассчитывая найти его по прибытии в деревню. Похолодало, сумерки перешли в ночь, а деревни все не было. «Заблудились,» стали корить друг друга братья. Берсенев предложил остановиться на ночлег под любым подходящим раскидистым деревом и переждать до утра, но Савва разглядел впереди тусклый, дрожащий огонек. Он манил их, звал и пугал. Кто может там быть? Необходима осторожность. С упорством маньяка Москва продолжала посылать карателей в тамбовские леса и они появлялись везде и повсюду. Но может быть там друзья, которых они ищут? Замерев, путешественники всматривались в тени, кружившиеся вокруг огонька и вслушивались в несвязные обрывки разговора. Для братьев, выросших среди друзей, где самыми страшными злодеями был медведи и волки, происходящее было совершенно непонятным. Берсенев объяснил им, «Не верьте людям в кожанках с красными звездами. Они обманщики. Они ваши враги.» Подростки внимательно выслушали, но не понимали смысла его слов. Не отрывая глаз от огня, Берсенев стал вслух рассуждать, «Возможно, что мы близко от Хряпова; не так ли, ребята?» Они утвердительно кивнули. Тогда это могут быть рыбаки у костра. Я вижу отсветы пламени в воде. Есть ли там река?» «Нет» возбужденно сказал Сысой. «Там есть пруд!» «Возможно мы его и видим.» Из седельной сумки Берсенев достал свой знаменитый карманный фонарик и на мгновенье посветил себе под ноги. «Я пойду на разведку. Вы не двигайтесь и ждите меня здесь. Если безопасно, я подам вам знак; если услышите стрельбу, то меня хотят захватить красные; тогда без оглядки бегите.» Берсенев растворился в темноте. С винтовкой в левой руке, с кинжалом в правой он, извиваясь как уж и не поднимая головы, пополз к костру. Оказавшись в пределах слышимости человеческих голосов, он застыл, пытаясь понять разговор. Их было пятеро мужчин разного возраста собравшихся вокруг огня и пекущих картошку. Соли у них, по скудности времен, не было, но они были рады даже тем клубням, которые накопали в огороде. Обжигая языки и дуя на пальцы, они насыщаясь, вели неторопливый разговор. Калякали они о недавних похоронах уважаемых старейшин, расстрелянных неделю назад красными, об отсутствии зерна для весеннего сева, o надвигающемся голоде и разорении их края. «И откуда эти большевики на наши головы взялись?» сетовали они. Слушая их у Берсенева появилось чувство облегчение, что опасность миновала, но он продолжал таиться. Ему показалось, что голос одного из них знаком ему, но это было бы слишком невероятным совпадением. Он приподнялся, чтобы рассмотреть говорившего. Полный достоинства, медлительный и скуповатый в словах военный, одетый в видавшую виды шинель и кубанку, поразительно напоминал ему Преснякова, с которым он месяц назад служил в крестьянской армии. Рядом с ним на бревне сидели два повстанца в перекрещенных ремнями нагольных полушубках и по ту сторону костра он разглядел двух мужиков в зипунах и суконных шапках. Oднако Берсенев полностью поверил в свою неслыханную удачу, только когда один из присутствующих назвал его по имени — отчеству. Радость охватила Берсенева. Не поднимая головы, боясь испугать их и спровоцировать нечаянный выстрел, oн подал голос, «Никифор Сергеевич Пресняков, я командир вашего полка Николай Иванович Берсенев. Не стреляйте. Я здесь недалеко от вас. Не стреляйте.» От неожиданности мужчины у огня переполошились, как если бы услышали голос с того света. Схватив оружие, они вскочили, и отбежав несколько шагов, бросились на землю. Выставив впереди себя свои винтовки и револьверы, они таращились в темноту. Крестьяне же позади костра не шелохнулись и продолжая пережевывать картошку, непонимающе хлопали глазами. «Кто там есть — выходи с поднятыми руками!» Берсенев поднялся и пройдя десяток шагов, появился перед ними, улыбающийся, с винтовкой висящей на его левой руке стволом вниз. Пресняков бросился к нему. «Николай Иванович! Какими судьбами?» Они крепко обнялись. «Мой полк разгромлен. Ищу дорогу к Антонову. А вы, что здесь делаете?» «Мы уничтожили продотряд. Плохо, что когда пришли, опять опоздали. Они успели расстрелять половину наших мужиков и ограбить их, но вывезти провиант мы им не дали. Остановили подводы на выезде из деревни. Мы их захомутали и обратно на народный суд. Красные герои трепыхались и горячились, но сила в этот раз была наша. Мужики их всех в пруду перетопили. Там они и сейчас рыб кормят.» Берсенев навел световое пятно своего фонарика на полынью. Среди льдин лицом вниз плавал труп. «Если бы вам до Москвы добраться, и там такой же народный суд учинить, то все московские водоемы были б до краев полны,» изрек oн. Берсенев подошел к бережку, встал лицом в направлении, откуда приполз и стал крутить в воздухе своим включенным фонариком. Все смотрели на него с удивлением. «Не один я. Двое пострелов со мной. Евсеича семя. C утра к вам идем.» «Тихона Евсеича сыны?» подал голос один из мужиков. Ладонью он обтер картофельные ошметки со своей бороды. «Помню я их. Пять лет назад с матушкой ихней к нам в деревню пожаловали. Медвежьи шкуры на мануфактуру менять приходили. Очень резвые сынки у него.» «Его зовут Тихон? Мне он сказал, что имя свое забыл.» «Как человек свое имя может забыть? Придуривается он. Он всегда шелопутный был; не как мы в обществе. Перечил всем, все вокруг ему не так и каждое лыко в строку.» «Когда в церковь на литургию его звали, то он всегда бузил: «Тебе надо, ты и молись, а мне это ни к чему,»» подтвердил другой крестьянин в раздражении привстав с бревна и обтирая свои руки о штаны. Берсенев крепко задумался после своих слов, устремив свой взгляд в сторону, а потом добавил, «Не такой уж он и безбожник; изменился он; сыновей своих окрестить хочет.» «Окрестить хочет? Некому теперича крестить. Как раз красные попа с попадьей укокошили. Вон на погосте лежат. Могилы еще свежие. Две дочки ихнии успели схорониться в кустах и живыми остались. У меня сейчас пристроились. Всем миром их кормим.» «Какое горе,» Берсенев сняв шапку, перекрестился. «Вот мы сомневаемся,» подал голос другой мужик, совсем старый и немощный, направив свои слезящиеся глаза на Берсенева, «Откуда большевики берутся? Из турецкой стороны их к нам, что ли на телегах привозят?» Берсенев наклонил голову, ища лучший ответ. «Многие из них из — за границы к нам прибыли, это верно, но много есть и своих, доморощенных. Большевик ненавидит страну, в которой он живет и хочет переделать ее на свой лад, не спрося других, согласны ли они. Главное для него не страна, где он родился, на нее большевику наплевать, а мировая революция, то есть власть над всем миром. В большевике мы видим два типа человеческой природы — безнадежнo заумные идеалисты и закоренелые преступники, которым новый строй предоставил свободу убивать, грабить и насиловать. Других нет.» Послышался топот копыт, на который все тревожно обернулись, и из темноты появились один за другим всадники. Савва был первым, за ним Сысой, кавалькаду замыкал Байсар. Смышленные лица подростков были сосредоточены и полны важности. Они выполнили свою задачу: нашли Хряпово и доставили мешки. С высоты лошадиных спин они с удивлением озирались на новые лица. «Hе признаете меня?» обратился к ним первый мужик. «Я дядя Филат. Как ваши батюшка и матушка здравствуют?» «Благодарствую,» ответил за обеих Савва. «Кому подарки — то? Надоело мешки таскать.» «Фу — ты, смотри ершистый какой,» Пресняков взял его мерина за уздцы. «Парень хват. Берет быка за рога. Не иначе как генералом будет.» «Айда по домам, ночь уже, утро вечера мудренее,» предложил мужик, назвавший себя дядей Филатом. Все согласились и, залив костер водой, отправились в