Но и удельные князья стареют и болеют, особенно когда им за восемьдесят. И вскоре после грандиозно отпразднованного юбилея Владимир Андреевич запросился в отставку, последовавшую 26 февраля 1891 г. А вскоре Москва получила нового генерал‑губернатора – великого князя Сергея Александровича Романова.
Правда, злые языки утверждали, что Долгоруков ушел не сам, а его «ушли». Дескать, из‑за своих «напряженных отношений с царской семьей». Не упускал он случая дать почувствовать царствующему дому, что происходит из древнего рода. А двор с трудом терпел его и, в конце концов, вынудил подать в отставку. А сам Владимир Андреевич уходить не собирался – хотел умереть в Москве, здесь, среди своих. Узнав же об отставке, сначала не поверил, прослезился и спросил: «А часовых… часовых около моего дома оставят? Неужели тоже уберут… и часовых?!» И часовых тоже убрали.
Как писал Влас Дорошевич, с отставкой Долгорукова «барственный период «старой Москвы» кончился. Пришли новые люди на Москву, чужие люди. Ломать стали Москву. По‑своему переиначивать начали нашу старуху. Участком запахло. Участком там, где пахло романтизмом. И только в глубине ушедшей в себя, съежившейся Москвы накопилось, кипело, неслышно бурлило недовольство. Кипело, чтобы вырваться потом в бешеных демонстрациях, в банкетах и митингах, полных непримиримой ненависти, в безумии баррикад».
Лишенный смысла существования, вырванный из привычного ритма жизни, отъятый из любимой Москвы, бывший градоначальник выехал подлечиться во Францию. И так же как и Д.В. Голицын, Долгоруков в Париже и скончался 20 июня 1891 г. Похоронили князя, согласно завещанию, на Смоленском кладбище в Петербурге.
С 1891 по 1905 г. московским военным генерал‑губернатором был великий князь Сергей Александрович. Немедля взялся он за перестройку своей резиденции. По инициативе Сергея Александровича в 1892 г. в доме на Тверской началось создание портретной галереи бывших московских генерал‑губернаторов.
При великом князе в 1892 г. закончилось строительство здания Московской городской думы на Воскресенской площади, начатое еще при Долгорукове, завершилось сооружение новой очереди Мытищинского водопровода в 1893 г. А в 1899 г. открылось регулярное движение первого московского трамвая от Бутырской заставы до Петровского парка. Значительной вехой в культурной жизни Первопрестольной стало открытие в 1898 г. Московского художественного театра в помещении театра «Эрмитаж».
В немалой степени мнение о князе как о государственном деятеле сформировано под влиянием его специфической личной жизни, особенности которой он порой даже и не пытался скрывать. Были у него и вполне определенные политические взгляды. На следующий год после отставки Долгорукова князь не только перестроил его резиденцию, но и выслал из Москвы 17 тысяч ремесленников‑евреев, из‑за чего горожанам негде стало чинить обувь.
Следуя высочайшему повелению от 15 октября 1892 г., «евреям отставным нижним чинам, служившим по прежнему рекрутскому набору, и членам их семейств, приписанным к городам внутренних губерний, а также тем, кои по выходе в отставку не приписались еще ни к какому обществу» воспрещалась приписка к податным обществам и причисление к ремесленным цехам Москвы и Московской губернии. Перечисленным лицам и тем, «которые приписаны к обществам в черте еврейской оседлости», был объявлен запрет на временное и постоянное жительство в Москве и Московской губернии. А тех, что «окажутся на жительстве в Москве и Московской губернии ко времени издания настоящих правил, удалить, с членами их семейств, из названных местностей, в сроки, определяемые в каждом отдельном случае, по взаимному соглашению московского генерал‑губернатора и министра внутренних дел».
За это распоряжение Сергея Александровича особенно не любили большевики, а на Западе до сих пор называют не иначе как «антисемитом номер 2» (после его брата императора Александра III). Это прибавило черной краски к и без того нелицеприятному портрету великого князя.
Если Долгорукова москвичи величали «красным солнышком», а других генерал‑губернаторов вообще никак не звали, то это еще ни о чем не говорит. Лучше не иметь никакого прозвища, чем то, которое народ дал великому князю. Имя Сергея Александровича прочно связано в истории России с ходынской трагедией, произошедшей во время коронации его племянника Николая II в мае 1896 г. После этого за ним закрепилось прозвище «князь Ходынский».
Как и все представители династии Романовых, Николай II короновался на царство в Успенском соборе Кремля. Произошло это 14 мая 1896 г. Во время церемонии случилась неприятность – когда государь поднимался по ступеням алтаря в соборе, дабы принять причастие, с его плеч упала цепь ордена Андрея Первозванного. Свидетели увиденного расценили произошедшее как плохое предзнаменование и предпочли не распространяться об этом. Но знали бы они, что это лишь мелочь по сравнению с тем, что произойдет через несколько дней на Ходынском поле и накрепко, навсегда станет частью истории дома Романовых.
Именно на этом поле, известном среди москвичей устраиваемыми здесь народными гуляниями и всероссийскими выставками, 18 мая 1896 г. собрался народ, чтобы посмотреть на молодого царя и получить по случаю его восхождения на трон щедрые подарки. И хотя официально начало гуляния было назначено на 10 часов утра, люди стали собираться на Ходынском поле еще с вечера предшествующего дня. Это привело к тому, что к рассвету в ожидании гуляний и подарков здесь было уже полмиллиона человек, на такое число людей Ходынское поле никак не было рассчитано. А народ все прибывал и прибывал…
Как писал Лев Толстой в своем рассказе «Ходынка», «народу было так много, что, несмотря на ясное утро, над полем стоял густой туман от дыханий народа». А Максим Горький глазами Клима Самгина смотрел «с крыши на Ходынское поле, на толстый, плотно спрессованный слой человеческой икры».
Через несколько часов икра превратилась в месиво. В общей сложности в давке на Ходынке погибло не менее 1380 человек, примерно столько же из оставшихся в живых было изувечено. В чем же причина произошедшей трагедии, ставшей несмываемым пятном на биографии великого князя Сергея Александровича? Очевидец – Владимир Гиляровский, назвавший свой репортаж «Катастрофа на Ходынском поле», первопричиной считает «неудачное расположение буфетов для раздачи кружек и угощений», которое «безусловно увеличило количество жертв». Плохая организация торжеств по случаю коронации Николая II и привела к столь печальным итогам. Городские власти не подготовились должным образом к проведению столь масштабного мероприятия.
Ни сам Николай II, ни его дядя не сочли нужным объявить траур. После того как поле очистили от трупов – хоронили на близлежащем Ваганьковском кладбище, – празднование по случаю коронации продолжилось, а на месте, где еще несколько часов назад среди гор погибших москвичей стонали чудом уцелевшие люди, состоялся концерт. Царя приветствовали исполнением гимнов.
«Пир во время чумы» продолжился на приеме в Кремлевском дворце, на котором многочисленные придворные произносили льстивые речи о начале новой эпохи династии Романовых. Собравшиеся на торжество царские вельможи, иностранные дипломаты не слышали стонов умирающих в московских больницах людей. Конечно, осиротевшим семьям кое‑чем помогли, одарив сотней‑другой царских ассигнаций. Тем же, кто оставался в больницах, разослали по бутылке мадеры, из числа не выпитых на коронационном банкете. Так или иначе, на пожертвованиях императорская семья не обеднела – на коронацию казенных денег ушло куда больше.
Следствие признало виновными в трагедии московских полицейских, обер‑полицмейстера и еще нескольких чиновников уволили. Самого же Сергея Александровича царь повысил, назначив еще и командующим войсками Московского военного округа.
1 января 1905 г. великий князь перестал быть московским генерал‑губернатором, а через месяц с небольшим грянуло возмездие. К смерти его приговорили наиболее радикальные представители российской оппозиции в отместку за Кровавое воскресенье 9 января 1905 г., когда мирная манифестация была расстреляна войсками Петербургского гарнизона.
Вот что писал один из свидетелей покушения на Сергея Александровича:
«Без десяти минут в три… я взглянул в окно и увидел следующее. К Никольским воротам подъезжал на карете великий князь… а навстречу карете, но по тротуару шел какой‑то человек с черными усами, одетый в суконную поддевку, черную шапку. На вид ему было лет около тридцати. Сначала он шел по тротуару, а потом при приближении кареты сошел на мостовую. Когда карета проехала мимо него, он быстро обернулся, выхватил из‑под полы какой‑то предмет, завернутый во что‑то черное, и с силой бросил его в зад кареты. Блеснул огонь, в котором скрылась карета, послышался страшный, оглушительный удар, и я отлетел от окна в глубь комнаты сажени на четыре и упал на пол. Задребезжали и посыпались стекла. Когда я встал и подошел к окну, то мне представилась следующая картина.
Прямо против окна лежала какая‑то груда. Снег был обрызган. Были разбросаны части рук великого князя и одна уцелевшая нога. Тут же лежала ось кареты и два колеса. Кучер, доехав до решетки, идущей от ворот до суда, здесь упал. Но потом поднялся, встал и оперся головой о решетку. В таком виде он был посажен, минут 5 спустя, на извозчика и отвезен [в больницу]».
Кучер князя скончался от полученных ранений 7 февраля в Яузской больнице, перед смертью он рассказал следователю: «Отъехав от Николаевского дворца, я пустил лошадей крупной рысью. Проезжая по Сенатской площади, мы мало кого встречали. Я вез великого князя в генерал‑губернаторский дом. Подъезжая к Никольским воротам, я направил лошадей немного левее считая от Николаевского дворца, чтобы быть как раз против ворот. Я видел, как стоявший на посту полицейский отдал великому князю честь. Вдруг что‑то точно разорвалось в воздухе, глаза мне закрыло облаком, и я почувствовал, что полетел вверх вместе с сиденьем. Боли я не чувствовал первое время никакой и не мог понять, что со мной происходит. Меня отнесло в сторону Окружного суда, и я крепко держался за решетку: мне представлялось, что я держу лошадей. Сиденье и передок кареты находились около меня. Все это продолжалось несколько минут, а после у меня закружилась голова, и я стал терять сознание».