На углу с Тверской улицей с 1901 г. находился антрепризный театр Шарля Омона, французского продюсера, умножавшего в Москве разврат и пошлость. Так, по крайней мере, аттестовал его Станиславский. А московские газеты писали, что «Омон насадил в Москве роскошные злаки кафешантана и француженок, стоящих на сцене вверх ногами и в этих прекрасных позах распевающих игривые шансонетки». Не раз в Московской городской думе поднимался вопрос о закрытии этого «вертепа разврата» и «очага безнравственности». Но благие намерения общественности повисали в воздухе. Уж очень был нужен состоятельным господам Шарль Омон с его молодыми танцовщицами.
В частности, балерина Наталья Труханова (будущая супруга красного графа Игнатьева, простоявшего полвека в строю) жаловалась на строгие порядки в театре Омона, иногда граничащие с эксплуатацией, причем определенного рода. Француз говорил: «Прошу без капризов и предрассудков. Вы начинаете работу в 7 часов вечера. Спектакль кончается в 11 с четвертью вечера. Мой ресторан и кабинеты работают до четырех часов утра. Напоминаю, что, согласно условиям контракта, дамы не имеют права уходить домой до четырех часов утра, хотя бы их никто из уборной и не беспокоил. Они обязаны подыматься в ресторан, если они приглашаются моими посетителями, часто приезжающими очень поздно».
Как видим, все довольно ясно. Безропотно исполнять прихоти всех этих Ипполитов Матвеевичей, гласных городской думы («Поедемте в номера!»), – вот в чем была главная задача актрис театра на Триумфальной площади.
Свои увлекательные представления театр под названием «Буфф» давал в специально выстроенном по проекту архитектора Модеста Дурнова (фамилия‑то какая!) каменном здании. Устройство театра‑варьете позволяло показывать представления и летом (на открытой веранде), и зимой. Дурнов достиг феноменальной гармонии между формой и содержанием. Такое случается редко. Если театр Омона называли просто пошлостью, то здание для него – пошлостью в квадрате: «К сожалению, это новое произведение искусства не только незаслуженно возбуждает восторги москвичей, но своей пошлостью вызывает гадливое чувство во всяком мало‑мальски художественно развитом человеке. Крайне обидно становится, когда узнаешь, что автором этого произведения является такой талантливый молодой художник, каким считается господин Дурнов. Тут положительно кроется какое‑то недоразумение», – расстраивались современники. Да что говорить – сам декадент Брюсов назвал здание «банально‑декадентским».
Театр Омона
А еще Дурнов хотел соорудить лестницы из стекла, отделать фасад белым фарфором, а вход изобразить в виде пасти огромного дракона, пожирающего публику (пошлость какая!). Но что‑то не сошлось. Говорят, московский губернатор не дозволил. Но даже без пасти дракона театр мог принять более чем тысячу зрителей, бесстыдно ломившихся в царство разврата.
Омон остался в истории Москвы и как организатор первого звукового сеанса с помощью биофонографа, сочетавшего возможности кинематографа и фонографа.
В 1902 г. в театре на Триумфальной площади показали кинозапись театрального спектакля «Проделки Скапена» Мольера, синхронно озвученную диалогами.
Как это не раз случалось в истории, бизнес накрылся медным тазом в один прекрасный день. Как‑то февральским утром 1907 г. сотрудники и актеры театра, пришедшие за зарплатой, не обнаружили своего директора. А он примитивно кинул их, бежав на историческую родину с остатками кассы от кредиторов и долгов. Пресса сообщала: «Из Москвы исчез г. Омон, которого в этот день усиленно разыскивал судебный пристав для получения от него подписки о невыезде. Услужливые друзья Омона говорят, что он уехал только на 11 месяцев, сдав на это время помещение театра г‑же Сытовой; в действительности же г. Омон еще осенью продал свое имущество Лидвалю и Ко, причем сделка совершена на имя клоуна Бома». В Париже Омон вновь взялся за старое, обосновавшись в кабаре «Мулен Руж» на Монмартре.
После 1917 г. здесь давал представления Государственный театр имени Вс. Мейерхольда, с которым мы подробно познакомились в начале нашей прогулки. Гибель режиссера в сталинских застенках заставила авторов проекта нового здания театра срочно переделывать его. В итоге в 1940 г. появился Концертный зал имени Чайковского. В это время проектом ансамбля всей Триумфальной площади занимался архитектор Алексей Щусев, он‑то и предложил свой вариант фасада театра – на тему венецианского Дворца дожей. Эта версия впоследствии и была воплощена в жизнь уже другими зодчими – Д.Н. Чечулиным и К.К. Орловым.
Что же касается клоуна Бома, то он выступал в стоящем рядом с театром Омона цирке братьев Никитиных. Михаил Булгаков увековечил Бома и его партнера Бима в «Роковых яйцах»:
«В цирке бывшего Никитина, на приятно пахнущей навозом коричневой жирной арене мертвенно‑бледный клоун Бом говорил распухшему в клетчатой водянке Биму:
– Я знаю, отчего ты такой печальный!
– Отциво? – пискливо спрашивал Бим.
– Ты зарыл яйца в землю, а милиция 15‑го участка их нашла.
– Га‑га‑га‑га, – смеялся цирк так, что в жилах стыла радостно и тоскливо кровь и под стареньким куполом веяли трапеции и паутина.
– А‑ап! – пронзительно кричали клоуны, и кормленая белая лошадь выносила на себе чудной красоты женщину, на стройных ногах, в малиновом трико».
Братья Дмитрий, Аким и Петр Никитины – это не акробаты и не эквилибристы, как может показаться на первый взгляд, а профессиональные организаторы циркового дела в России. Когда‑то, еще в 1860‑х гг., они исколесили вместе всю страну: Дмитрий играл на балалайке, Аким жонглировал, Петр глотал шпаги. Но затем они сами принялись устраивать балаганы, причем стационарные. Где они только не открывали свои цирки – в Саратове, Киеве, Астрахани, Баку, Казани, Нижнем Новгороде, Харькове, Одессе, Минске, Орле и других городах. Московский цирк Никитиных считался одним из лучших и имел вращающийся манеж.
В 1920‑х гг. цирк уступил свое помещение мюзик‑холлу, ставшему затем Театром оперетты. Частым гостем мюзик‑холла был Михаил Булгаков, живший, как известно, неподалеку, на Большой Садовой, и писавший «Мастера и Маргариту». Не случайно, что то самое варьете, в котором Воланд устроил свой злополучный сеанс, интерьером напоминает бывший цирк Никитиных: «Голубой занавес пошел с двух сторон и закрыл велосипедистов, зеленые огни с надписью «выход» у дверей погасли, и в паутине трапеций под куполом, как солнце, зажглись белые шары».
А в черновом варианте романа говорится: «Кабинет был угловой комнатой во втором этаже здания, и те окна, спиной к которым помещался Римский, выходили в летний сад, а одно, по отношению к которому Римский был в профиль, на Садовую улицу. Ей полагалось быть в это время шумной. Десятки тысяч народу выливались из «Кабаре», ближайших театров и синема. Но этот шум был необычайный. Долетела милицейская залихватская тревожная трель, затем послышался как бы гогот. Римский, нервы которого явно расходились и обострились, ни секунды не сомневался в том, что происшествие имеет ближайшее отношение к его театру, а следовательно, и к нему самому, поднялся из‑за стола и, распахнув окно, высунулся в него».
Как видим, первоначально писатель рассчитывал сделать местом действия одного из самых таинственных эпизодов романа не варьете, а кабаре, что значительно ближе по смыслу к мюзик‑холлу. Иную фамилию автор поначалу дал и Степе Лиходееву: «Степа Бомбеев был красным директором недавно открывшегося во вновь отремонтированном помещении одного из бывших цирков театра «Кабаре».
В окончательном варианте «Мастера и Маргариты» слово «цирк» не встречается ни разу, а вот в черновиках – пожалуйста. Вот почему все меньше сомнений вызывает версия, согласно которой бывший цирк Никитиных на Триумфальной и стал местом проведения «сеанса черной магии с полным ее разоблачением». А с 1965 г. и по сей день здесь работает Театр сатиры, сохранивший от старого здания цирка разве что купол. Что весьма символично.
В процитированном ранее отрывке из черновика романа глазами финдиректора Римского мы видим и сад «Аквариум» (в его дебрях ныне Театр имени Моссовета), и бывший кинотеатр Ханжонкова, открывшийся на Триумфальной в 1913 г., и прочие театры. А их было множество, что позволяло назвать площадь еще и второй Театральной.
Напротив цирка Никитиных стоял дом купца Гладышева 1860‑х гг. постройки, где до 1917 г. был театр‑варьете «Альказар». Его в 1927 г. сменил Театр сатиры, после него – Театр эстрады, и, наконец, последним театром в этих намоленных стенах был легендарный «Современник». Снесли купеческий дом в 1974 г.
Не забудем и еще один театр – Кукольный под руководством Сергея Образцова, стоявший на месте нового выхода из станции метро «Маяковская» с 1937 по 1970 г. До него здесь был театр Николая Охлопкова.
Приехавшим в Москву туристам‑театралам можно было бы и вовсе не покидать Триумфальную площадь, посещая каждый вечер тот или иной театр. А остановиться было где – в гостинице «Пекин», а обедать – в ресторане «София».
Дом Ханжонкова. 1935 г.
Триумфальная площадь не обойдена вниманием каменных истуканов. В 1918 г. на площади установили памятник А.Н. Радищеву работы скульптора В.О. Шервуда. Это была копия с такого же памятника, поставленного у Зимнего дворца. На установке копии всячески настаивал Ленин. Но простоял памятник, как тогда водилось, недолго. Материалы использовались дешевые и недолговечные. Тогда (с 1920 г.) площадь носила имя М.П. Янышева, начальника Московской ЧК.
В 1940 г. к десятилетию со дня смерти В.В. Маяковского в центре площади был заложен памятник «виднейшему советскому поэту, певцу Октябрьской революции, певцу Страны Советов». Еще раньше, в 1935 г., в честь Маяковского была переименована и площадь.
Среди очевидцев закладки памятника была и Лидия Либединская. Именно ей было назначено самое первое у этого памятника свидание с поэтом Николаем Асеевым:
«Наверное, телефон звонил очень давно, потому что, когда я, заспанная и босая, взяла трубку в полутемной передней, голос в трубке был сердитый: