— А вы знаете Константина? — спросила я у Елены. — Вы его видели? Говорят, раньше он был одним из лучших учеников. Прекрасно рисовал. И вдруг начал увлекаться наркотиками, перестал учиться, забросил рисование. Вы его видели?
— Да, — тихо ответила Елена. — Конечно, я его видела. Он к нам иногда заходил. Он и этот азер, как его зовут? Икрам, кажется.
— Азербайджанец?
— Да. Но мой отец был против их дружбы. Он считает неестественными подобные отношения. А вот против Кости ничего не имел. Хотя и знал, что тот полукровка.
— Я не совсем понимаю, при чем тут национальность мальчиков?
— У отца свои взгляды на это. Он прошел все горячие точки. Был в Карабахе, Осетии, Дагестане, Чечне. Два раза был ранен, контужен. Ему сейчас шестьдесят пять, и он уже давно на пенсии, но делами внука живо интересуется. После Чечни мой отец вообще всех кавказцев терпеть не может. Даже слышать про них не хочет. На базаре специально у них ничего не покупает. Ищет только русских и украинских продавцов. Не любит он их. Я думаю, его можно понять. Говорят, что после Отечественной войны многие вернувшиеся с фронтов не могли даже слышать немецкий язык.
— Мне трудно такое понять. Извините…
— Наверное, трудно. Но у Кости ведь мать осетинка. А отец болгарин. Мы знали про его родителей. Костя иногда к нам приходил. Они с Антоном дружили. Такой воспитанный, хороший мальчик.
— Вы знали, что он наркоман?
— Потом узнала. Мой тоже немного баловался, но дед взял ремень и хорошо прошелся по его спине. С тех пор Антон, по-моему, завязал.
— А почему не отец?
Кажется, я задала глупый вопрос. Елена помрачнела, отвернулась. Потом глухо отозвалась:
— Отец с нами не живет.
Так вот откуда такое ожесточение. Теперь я начала ее понимать. Конечно, ей тяжело. Очень тяжело. Как бы ни помогал бывший супруг. А сейчас еще тяжелее в несколько раз. Дочери уже лет девятнадцать или двадцать, и наверное, алименты на нее отец уже не выплачивает. А поднимать одной двух взрослых детей очень трудно. Да еще и отец сидит у нее на шее.
Я взглянула на нее с пониманием и сожалением.
— Мы развелись восемь лет назад, — устало поведала Елена. — Я переехала сюда к отцу. После смерти матери он жил один. Здесь четыре комнаты. В двух жили наши, а в двух других — соседи. Мы выкупили у них эти комнаты и сделали одну большую четырехкомнатную. Мне удобно, а дети стесняются. Говорят, что в таких домах уже никто не живет. Может, и не живут. Зато просторные комнаты и в доме всегда тепло. Он ведь из кирпича и камня построен. Сейчас дома из панелей строят. И у нас два своих камина. Но вам, наверно, меня не понять.
— Почему? — возразила я. — Очень даже понимаю. Я тоже развелась с моим первым мужем, который бросил меня с маленьким сыном.
Елена молча посмотрела на меня, кажется начиная что-то понимать. Теперь я уже не была ей совершенно чужим человеком, адвокатом, который пришел мучить ее сына, а такая же брошенная женщина, как и она сама.
— Трудно было? — вдруг спросила меня Елена.
— Нелегко, — призналась я, — но ничего. Справились. Самое главное — не нужно все время держать на него обиду. И детям ничего про него плохого не говори. Только хорошее, особенно сыну, — позволила я себе дать совет.
— Антон все понимает. А его старшая сестра вообще не хочет даже слышать про своего отца. И видеть его. Он несколько раз звонил, хотел увидеться с ними, но дети отказываются. Мы ведь не просто с ним развелись. Он как только стал главным инженером комбината, у него сразу появилась подруга. Лет на пятнадцать его младше. Вот он к ней и ушел. А дети его простить не могут. Эта особа только на несколько лет старше Анны. Стыд-то какой — связался с малолеткой! Хотя та тоже себе на уме, сразу поняла, что его можно захапать со всеми деньгами.
Обычная история последних пятнадцати лет. В молодости мужчина женился на своей сверстнице. Вместе с ней растил детей, делал карьеру. А когда ему исполнилось сорок лет, он достиг пика своей карьеры. В последние десять—пятнадцать лет у многих к тому же появились шальные деньги. И бывшие жены, уже состарившиеся вместе с ними, перестали их устраивать. Им понадобились молодые супермодели. Желательно лет на двадцать или тридцать моложе. Поэтому стали бросать своих жен, брать вместо них вот такие «модели», не понимая, какими обреченными будут чувствовать себя в старости. Ведь они, по существу, покупают себе новую любовь и новую семью. А как только здоровье или деньги начнут уплывать, рассчитывать на понимание новой жены не придется. Старая осталась бы с ними до конца. Новой нужен только здоровый и богатый. Нет, не так. Богатый и здоровый. Вот так правильно.
— Мой тоже изменял, — поведала я Елене. Мы незаметно перешли на «ты».
— Насчет парня ты верно сказала, — вздохнула она. — Костя действительно в последнее время немного был не в себе. Они все немного не в себе были. Сейчас подростков трудно понять. А мой без отца растет. И дед не всегда прав бывает. Антон иногда срывается, конфликтует с нами, из дома уходит. Но сегодня должен вернуться. Ты его дождись, раз такое дело, поговори с ним.
— Мама! — закричала Анна из другой комнаты. — Мы уже опоздали.
— Ты дождись Антона. Он скоро будет, — повторила Елена, вставая. — Извини меня, мы должны с дочкой ехать. У нас важное дело. А ты Антошу дождись. Я попрошу отца напоить тебя чаем. У него хороший чай есть. Он его специально для гостей держит. С травкой ароматной. И мед у нас домашний. Только не уходи.
Я кивнула в знак согласия, и она вышла из комнаты. Я почувствовала себя уставшей, словно выжатый лимон. Каждый разговор отнимает много сил. У каждой семьи свои проблемы, свои секреты, тайны, обиды, горе. Никогда не знаешь, что скрывается за входной дверью в квартиру. Но теперь я поняла и раздражительность Елены, и почему у нее красное неухоженное лицо. Остаться в тридцать два или в тридцать три года с двумя детьми и без денег — такое не каждая выдержит. Даже если отец присылает детям жалкие гроши в виде алиментов. А Елена, похоже, выстояла. Если бы я ей не сказала, что сама разведена, она не разрешила бы мне остаться в их доме. А теперь я сижу на стуле и жду, когда придет Антон. И когда его дед принесет мне свой хорошо заваренный чай с домашним медом.
ГЛАВА 9
Ждать пришлось недолго. Дедушка принес мне чай в большой белой кружке и мед в небольшой чашечке, очевидно, предназначенной специально для таких целей. Поставил все на стол, строго посмотрел на меня. Затем молча вышел на кухню и принес еще одну темную кружку для себя.
— Пей, — сказал он, словно приказывая.
Я послушно начала пить.
— Значит, ты адвокат, — начал он разговор. Видимо, его дочь что-то рассказала ему, перед тем как уйти. Поэтому он стал обращаться ко мне на «ты».
— Да. — Чай действительно был вкусный. С какой-то приятной травой.
— Вкусно? — строго спросил Григорьев.
Я молча кивнула.
— С Кавказа привез, — поясняет он. — Иногда прошу знакомых, они мне тоже привозят. Это чабрец, горная трава. Ее в Азербайджане и в Дагестане особенно любят.
— Вы знаете Икрама? — вспомнила я. — Это азербайджанский друг вашего внука.
— Знаю, — мрачно ответил Григорьев. Стариком я его назвать не могу, язык не поворачивается. А называть дедушкой — слишком претенциозно. Поэтому буду называть его Григорьевым. Я ведь не знаю, как его зовут по отчеству. Нужно, конечно, спросить.
— Вы чем-то недовольны? — Я по его лицу поняла, что он недоволен этой дружбой внука с Икрамом.
— Конечно, недоволен, — сразу ответил мне Григорьев, — а ты как думаешь? Понаехали всякие черномазые, их уже столько в Москве, что скоро они автономию будут требовать в рамках одного города. И ничего с этим не поделаешь.
— Ну до этого еще далеко.
— Ничего не далеко. Ты на базары ходишь? Наверное, нет. А я хожу. И вижу, как количество их растет с каждым месяцем, с каждым годом. На строительстве у нас одни таджики, на базарах — только азеры, а в казино — грузины. Скоро здесь будет филиал кавказцев.
— Таджики не кавказцы, — попыталась я восстановить справедливость.
— Какая разница? Все равно не наши. Напрасно их пускают к нам в город. Мы их пока не замечаем, а потом поздно будет. Я такого в жизни насмотрелся. Врагу не позавидуешь.
— Тяжело вам было на войне?
— А кому легко? Я ведь не на одной войне был. Еще в Афганистане побывал. Потом нас перебросили в Фергану. Ты уже, наверное, не помнишь, что там было. А потом в Карабах, в Осетию, в Абхазию. Запылало везде, уже не остановить. Затем Чечня, Ингушетия, Дагестан. Мы воевали лет пятнадцать, не меньше. Немцев быстрее победили. А нашему поколению пришлось хлебнуть этого дерьма по самую макушку.
Я понимала, что он прав. Понимала, что им пришлось пройти через настоящие испытания, через все эти региональные войны, которые происходили по всей территории нашего бывшего Союза. Честное слово, люди, которые говорят, что наша страна распалась без крови, как Югославия, просто откровенно врут. Крови было столько, что ею можно было бы залить всю Югославию. И в Таджикистане во время гражданской войны, и в Карабахе во время азербайджано-армянского противостояния, и в Грузии во время ее региональных конфликтов, и в Приднестровье, я уже не говорю о Чечне и Дагестане. Теперь мы все знаем, но все равно в газетах иногда читаем, что распад Советского Союза обошелся без крови. Мне хочется в таких случаях просто посмотреть этим журналистам в глаза.
— Не любите вы кавказцев? — спросила я у Григорьева.
— Почему я их должен любить? — ответил он достаточно рассудительно, без злости и без напряжения. — Я живу в своем городе. А вот они пусть убираются к себе на юг и живут в своих странах. Так будет справедливо.
— Сейчас так не получится, — возразила я. — Сейчас другое время. В любой стране нужны рабочие руки, мигранты, которые будут строить, торговать, работать, создавать. И везде идет перемешение наций. Вы же должны это понимать.