Лишь одно осталось от прежнего Джунара таким, как было: стены крепости.
Чудом казались они, эти стены, поднимавшие зубцы и башни на обрывистой скале, куда можно было добраться только по узкой тропинке, нависавшей над пропастью. Двое всадников не могли разминуться здесь. Сколько же лет, обливаясь потом и кровью, трудились рабы, чтобы перетащить огромные глыбы камня и сложить из них укрепления и дворцы? Сколько сотен тысяч человеческих жизней стоил Джунар?
Никитин невольно подумал об этом, разглядывая город сквозь пленку начавшегося дождя.
В самую крепость купцов и прочих проезжих не пускали. Останавливаться приходилось в ближних подворьях, среди глинобитных и бамбуковых домишек местного люда, ютившегося у подножия скалы. Хасан город знал, отвел в тихое место. Сразу стали устраиваться спать. Подворье было мусульманское, но и тут появились веселые женки, притащили воды для мытья, принялись взбивать подушки.
— Экий балованный народ! — покачал головой Никитин. — Негоже так, Хасан. Скажи, пусть уходят.
Хасан кивнул, но возразил:
— Все равно ты будешь платить за них, ходжа. Это не дхарма-сала. С женщин в султанских подворьях берут налог.
— Ну, а коли не нужны они мне?
— Все равно, дай им что-нибудь. Они же служат тебе.
Усталый с дороги, Никитин быстро уснул под сильный, ровный плеск воды за открытым оконцем каморы. А проснулся — словно и ночи не было: за стенами все так же хлестало, шумело, булькало. В оконце виднелось серое небо. После давешней жары наступившая погода казалась прохладной. Надев халат, Афанасий пошел проведать коня. На дворе от водищи трудно дышать было. Добежав до навеса со скотиной, Никитин промок до костей. Конь повернул голову, заржал. Ливень пробивал пальмовый навес, конь вымок, вздрагивал. Афанасий долго растирал его полами одежды, успокоил, накормил, потом отправился переодеться. Шагнул в камору и отскочил: на ковре, где спал, клубком свернулась змея, на переплете оконца шипит другая.
Прибежали Хасан и народ из соседних камор, длинными палками одного гада убили, другого столкнули во двор.
А пригляделись — по углам на полу кишмя кишит мерзкими тварями фалангами и скорпионами. От мысли, что спал, а они возле ползали, по коже мурашки побежали.
— Откуда? — вырвалось у него.
— Дождь! — коротко ответил Хасан. — Бегут от дождя. Не бойся. Они в это время смирные.
— Дави их! — свирепо сказал Никитин. — Дави! Они этак каждую ночь наползать будут.
Хасан промолчал, а когда народ разошелся, вздохнул:
— Скорпионов вымету. Не они страшны. Моли аллаха, ходжа, чтобы не встретиться с Хусейном.
— Уедем отсюда.
— Скоро не уехать. Всюду ливень и грязь. Дорог нет. Надо ждать, пока кончатся дожди.
А муссоны, в этом году немного запоздавшие, казалось, наверстывали упущенное. Несколько дней и ночей небо над Джунаром раскалывалось, грозя рухнуть от непрерывных ослепительных молний и грома. Потом хлынули дожди. Это были не русские, приносящие свежесть и прохладу ливни, а оглушающие потоки теплой воды, пробивающие пальмовые навесы, крыши, заполоняющие улицы, затопляющие жилища, но не дающие облегчения от жары. Тронуться в дорогу было невозможно.
С утра до вечера приходилось сидеть в дхарма-сала, воевать со змеями, скорпионами и фалангами, наползающими в комнаты, бегать проверять коня, отощавшего за время жары.
Тут и случилось несчастье.
Как-то днем, сидя у себя и записывая в тетради дорожные события, Афанасий услыхал громкие голоса, брань Музаффара, крик Хасана:
— Господин! Господин!
Афанасий выбежал во двор. Пятеро чужих людей, по одежде и оружию воины, окружили посреди двора его коня, вели к воротам, отталкивая Музаффара и Хасана.
Афанасий подбежал, схватился за узду:
— Стой! Куда? Мой конь!
Чернолицый воин сильно ударил его ножнами сабли. Рука у Никитина повисла. Музаффар бросился на чернолицего, воины выхватили ножи.
— Музаффар! — крикнул Никитин. — Погоди! Почтенные! Почему коня берете?
— Ты кто? — грубо спросил воин в красном тюрбане.
— Купец хорасанский, Юсуф…
— Ага. Ты нам и нужен. Ступай за нами.
— Куда? Зачем?
— Опора трона, правитель Джунара, гроза неверных Асат-хан повелел взять тебя и твоего коня. Иди. Прочь вы, собаки!
Хасан, уронив руки, побледнев, глядел на Никитина. Музаффар, двигая скулами, невольно отступил на шаг. Любопытный народ перед воротами живо расползся.
— Иди! — повторил воин и подтолкнул Никитина в спину.
— Не трожь… Сам пойду! — сведя брови, ответил Никитин.
Он оглянулся на своих недавних попутчиков, хотел было попрощаться, но лишь кивнул головой и шагнул к воротам.
В этот день дождь немного утих, проглядывало солнце, и на улицах Джунара было многолюдно. Воины, торговцы солью с озера Самбар, жители Ориссы, уроженцы Инда, пришельцы с Гималаев — все, кто застрял тут в непогожее время, толклись под вольным небом, пользуясь передышкой от дождя.
Афанасий шел, как выскочил на крик: без сапог и без чалмы. На улицах было грязно, вдобавок его толкнули в воротах, и он увяз по колено в луже, выпачкал халат, забрызгал лицо и бороду.
Выбирать дорогу не приходилось: воины, бестолку галдя, заставляли его шлепать по самой вязкой части улиц.
Народ поворачивался, ухмылялся, перемигивался, кое-кто не ленился брести рядом.
— Вор!
— Коня украл! Вор! — слышал Афанасий.
Комок грязи шмякнулся ему в грудь. Второй залепил щеку.
— Басурмане проклятые! — процедил он сквозь зубы. От боли, от обиды, от сознания бессилия перед этой тупой, безразличной толпой, гогочущей вслед, дышалось трудно. Гнев застилал глаза туманной пеленой. Но он шагал, сдерживая себя, не опустив головы.
Его провели через город. У крайних домишек народ отстал. Тут начинался подъем к крепости. Один мусульманин пошел вперед, ведя коня. Остальные растянулись цепочкой. Никитина погнали посередине.
"Это Хусейновых рук дело, — лихорадочно соображал Афанасий. — Хорошо, что не дрался и не бежал. Могли бы убить. Да и куда мне без коня? Пропаду… Дело, видно, серьезное. Ишь, какой срам терпеть заставляют. Ну, надо выкручиваться. Обиженным прикинуться? Пользы не будет. Да и врать лиходеям противно. Нет, не буду таиться. Будь что будет, а порадоваться унижению своему не дам. Не дам!"
Тропа, скользкая, каменистая, петляя, вела вверх. Поскользнись, оступись — ухнешь вниз, на камни. Тут ночью небось не ходят…
Возле узких арочных ворот играла в кости стража. Заметив идущих, стражники прервали игру, сгрудились, глазея на Никитина.
Он заметил — ворота в толстой стене двойные, на железных петлях.
Не глядя на стражников, шагнул под сырые, затхлые своды.
Солнечный свет ударил в глаза, осветил грязное никитинское лицо, замызганный халат.
— Стой! — приказали ему.
Он остановился. Стражник в алом тюрбане, придерживая саблю, побежал куда-то. Афанасий смотрел перед собой. Прямая, выстланная пестрым мрамором, обсаженная пальмами улица вела к трехъярусному, с затейливыми башнями, со множеством переходов, в мозаике дворцу. Перед дворцом были водометы: десять мощных струй радужной воды падали в беломраморные пруды. На окнах дворца разглядел тонкие узорчатые решетки. По пестрой мраморной улице гуляли павлины.
Воин в тюрбане выскочил, махнул своим: ведите сюда!
Афанасия повели не ко дворцу, а направо — в рощу не в рощу, в сад не в сад — по простой брусчатой дороге.
В роще оказалась площадка. Вокруг площадки водили коней, покрытых разноцветными сетками и попонами. Каждого коня держал под уздцы особый конюх. Подведя коня к разукрашенной беседке, конюх сгибался до земли и не расправлял спины, пока ему не махали:
— Ступай!
Афанасия втолкнули на площадку. Круг коней и людей застыл. Караковая кобылка под зеленой сеткой, кося на жеребца, нежно заржала. Жеребец ответил храпом, горячим зовом, ударил ногой.
Красный тюрбан, униженно кланяясь, приложив руки к груди, засеменил к беседке. Афанасий, прищурив глаз, выпрямившись, шагнул следом.
В беседке, на горе подушек, покрытых коврами, сидел, скрестив ноги в золотых туфлях, чернобородый мужик с прямыми бровями, крупным носом и припухлым ртом.
На мужике, как у всех бояр, тонкая фисташковая сорочка и синий, шитый белыми и желтыми цветами кафтан. Голова обвернута зеленой фатой, в фате рубиновое перо. В левом ухе — большая серьга с камнем. На больших короткопалых руках — запястья и кольца.
Рядом с мужиком — толстенький мальчик лет десяти, кудрявый, с огромными, обведенными синевой глазами. Мальчик смотрит с туповатым любопытством. За мужиком и мальчиком — негры-рабы с опахалами из страусовых перьев, при коротких мечах.
У ног мужика кафир-писец. Слева и справа какие-то служивые, на одном высокий колпак, будто на купце новгородском.
Никитин догадался: разодетый по-павлиньи мужик — сам Асат-хан. Про мальчика подумал — сын, а про остальных решил — вроде дьяков думных и бояр они. Красный тюрбан опустился на колени, ткнулся лбом в камни.
Мужик пошевелил рукой, приоткрыл похожий на куриную гузку рот, о чем-то распорядился.
Никитина живо подтолкнули вперед, нажали на плечи: согнись. Он стряхнул руки стражи. Но сзади его ловко шибанули под коленки, сбили наземь, заставили стоять так, глядеть на владыку Джунара снизу вверх.
Афанасий скрипнул зубами, поднял потемневшие глаза, стал смотреть прямо.
Асат-хан, столкнувшись со взглядом Афанасия, нахмурился, перекосил рот,
— Имя? Откуда пришел в город? — резким жестяным голосом спросил он. Зачем?
Афанасий, улучив миг, быстро поднялся, оттолкнул стражей, расправил плечи. Его схватили за руки. Он напрягся, швырнул воинов в стороны, шагнул, задыхаясь, вперед:
— Русский я… Вели, хан, воинам отстать. Не вора поймали.
Подоспевшая стража уже висела на нем.
— Силой говорить не заставишь, — выдираясь из цепких рук телохранителей, крикнул Никитин. — Не стану… Пусти, чертово племя! Ну!
Его опять повалили. Ворочаясь под грудой насевших воинов, Афанасий все же заметил: думные подались к Асат-хану, что-то советуют, мальчик-толстячок перепугано отодвинулся назад, а сам владыка Джунара положил на колено стиснутую в кулак руку, гневно кричит…