Сита так же внезапно отскакивает, изгибает над головой руки и, плавно покачиваясь, кружится на одном месте.
Я пошла за водой,
повстречала тебя,
я всю воду расплескала,
но запомнила тебя!
Меня дома бранят,
нерадивой зовут,
и никто, никто не знает,
что любовь не расплескать!
Услышав озорную, задорную песню, из дома выходит Рангу. Они переглядываются с Джанки.
— Почему не пришел Афанасий? — спрашивает Рангу.
— У него дела в городе.
Джанки вздыхает.
— О чем ты вздыхаешь, Джанки? — присаживается перед ней Сита.
— Так.
— Нет, скажи! Скажи!
— Жаль, что он не верит в наших богов. Он очень хороший.
— Разве брамин Рам Лал меньше уважает его за это?
— Ах, нет… нет… Но я подумала, что Афанасий мог бы стать твоим мужем, девочка, родись он у нас. А так это невозможно. Мы же не знаем его касты.
Сита вспыхивает, вскакивает на ноги, в глазах ее слезы.
Рангу недовольно обрывает жену:
— Ты говоришь глупости, Джанки!
И снова колышется розовый мазхар. Вдоль стен, опустив лицо, медленно, разбитой походкой идет Сита. Человек неизвестной касты… Человек неизвестной касты… Его волосы как солнечные лучи, и кожа его белей, чем у брамина… Но каста его неизвестна…
Неумолимые, беспощадные законы веры, законы, которые хорошо известны Сите, заставляют ее сжиматься от ужаса.
Девушка, полюбившая мужчину низшей касты, изгоняется родичами как собака. Ее убивают камнями. В будущей жизни ее ждут одни мучения…
И розовый мазхар все ближе и ближе жмется к пышущим зноем глиняным оградам.
О великий Рам! Когда же, наконец, она сможет упасть к алтарю Шивы, когда же решится ее судьба?
Живя в Бидаре, Афанасий почти не вспоминал о гератце Мустафе. Ну, сукин сын и сукин сын. Не хочет отдавать долга, как его поймаешь? Да и долг не так велик, чтобы за Мустафой бегать. Однако Мустафа о Никитине помнил. Раза три, завидев Афанасия, воин сворачивал в проулок, затесывался в толпу. Жалко было возвращать деньги. А кроме того, у Мустафы находилось и оправдание такому поведению. Гератец твердо убедился, что с русским купцом не все чисто. Отдавать же долг врагу султанского трона просто глупо. А Мустафа не хотел оставаться в дураках. Нет! Тем паче, что Мустафе была известна тайна, узнай о которой его повелитель хан Омар, начальник султанской конницы, давно бы гнить гератцу где-нибудь в джунглях, где рыщут шакалы…
Иногда Мустафу лихорадило от сознания опасности и от алчности. Счастье само свалилось в руки, он не знал только, как им воспользоваться. Кто бы поверил ему на слово? Никто. А доказательств нет. Он может лишь рассказать то, что видел, и передать слово в слово то, что слышал.
А видел и слышал Мустафа такое, что самому сначала не поверилось.
На третьей или четвертой неделе поступления на службу к хану Омару Мустафу послали в дворцовый караул. Его дело было ходить вдоль стены сада хана Омара по дальней песчаной аллейке, куда никогда никто не заглядывал, кроме начальника дворцовой стражи. Потому-то Мустафа туда и попал: накануне он угощал этого самого начальника, оба напились, и начальник стражи сделал Мустафе поблажку. У него самого голова трещала, как ему не понять было, что Мустафе тоже хочется спать… Пройдясь раза два по аллее и убедившись, что вокруг тишь, Мустафа, преодолевая невыносимую боль в висках и затылке, полез в гущу кустов. Найдя укромное прохладное местечко, он вытянулся на земле и с облегчением вздохнул. Милосерд аллах к своим верным рабам. Мустафа лежал с закрытыми глазами и старался уснуть, но его мутило и сон не приходил.
Тогда он и услышал голоса. Один из них — низкий, грубый — был голос самого хана Омара, а второй голос был не знаком.
В первое мгновенье Мустафа подумал, что его ищут. Он сжался в комок. Хан Омар не щадил нерадивых воинов.
— Я пришел к тебе от махараджи-дхи-раджи, хан! — услышал Мустафа.
— Покажи знак.
— Вот он.
Наступило молчание. Потом голос хана прохрипел:
— Говори…
Чуть повернув голову, Мустафа сквозь густую поросль заметил широкую спину хана и как будто знакомое лицо немолодого индуса. Этого индуса Мустафа где-то видел… Где же? Где? А! Он вспомнил. На базаре, вместе с русским ходжой Юсуфом. Мустафа ловил каждое слово.
Индус сложил руки.
— Великий хан! Махараджа-дхи-раджа посылает эти камни в знак уважения к тебе и твоему славному роду. Прими их и знай, что слава опережает твои шаги. В Виджаянагаре умеют ценить мудрых и смелых…
— Что ему нужно?
— Ничего, о великий хан! Махараджа велик и бескорыстен. Он повелел лишь передать, что уважает благородных противников и всегда готов служить им, если захотят принять его услуги…
Хан Омар хмыкнул.
— Ну?.. Чем же он готов служить? И зачем?..
— Да простит мне великий хан, что я скажу правду. Войска султана не успокоятся на Кельне. Махараджа знает, что Махмуд Гаван хочет идти на Виджаянагар. Жертвовать собою будут тысячи бесстрашных, знатных воинов. Но в случае победы добыча и слава пойдут малик-ат-туджару, а вина в случае поражения падет не на него…
— Вся его слава завоевана нами!
— То же говорит махараджа. Он мудр. Он не хочет войны. Он готов договориться мирно. Но с Махмудом Гаваном он говорить не станет. Он не хочет иметь своим владыкой выскочку… Он не поверит ему.
— Кому же он готов верить?
— Любому знатному военачальнику. Ваш султан еще мальчик. Он под влиянием визиря.
— Это так.
— Махараджа согласен верить тебе, великий хан. Он готов подчиниться опытнейшему и благородному. Готов послать ему на помощь свои войска.
Минуты две хан Омар молча стоял перед индусом, потом вымолвил:
— Иди за мной…
Подождав, когда стихнут голоса, Мустафа подхватил щит и на карачках быстро пополз прочь от того места, где лежал. Он ободрал лицо о какие-то колючки, но не чувствовал боли. Вылупив побелевшие глаза, гератец полз и полз. На аллее он отдышался.
Измена! Измена! Что делать? Куда бежать? Кому сказать? Начальнику стражи, воинам, кому-нибудь из султанских слуг?
С похмелья он соображал туго, но природная осторожность все же помогла ему.
И когда начальник стражи Рагим, приведя смену, укоризненно покачал головой, вымолвив:
— Ну и рожа! — Мустафа лишь пробормотал:
— Упал…
Рагим ворчал, что Мустафа подводит его, что с таким лицом стыдно показаться людям, и гератец с виноватым видом слушал его, хотя внутри у него все кипело от сознания собственной значимости. Он решил до поры до времени молчать. И он молчал, приглядываясь к людям и не решаясь ни с кем поделиться тайной.
Он узнал имя купца-индуса. Купца звали Бхавло. Купец этот был знаком с русским, связан с раджой Виджаянагара, был подослан к хану Омару и сговаривался с ним…
Мустафе мерещилось, что он открывает измену султану, хана Омара казнят, а ему передают команду над конницей, дворец и джагир[85] хана Омара. Он дрожал, представляя богатства и почести, которые посыплются ему в руки. Но кому скажешь? Где доказательства?
Мустафа порой готов был заплакать от обиды на судьбу. Неужели он так и останется ни с чем? Проклятие!
Как назло, он однажды плохо вычистил коня, и хан Омар приказал влепить ему двадцать плетей. Теперь всякий поклеп хан мог объявить местью обиженного воина. Разговора хана с индусом никто не слыхал, а окровавленный зад Мустафы видело полсотни человек. Свидетели! Мустафа скрипел зубами, не находя выхода.
Но, проходя как-то по крепости, он увидел хазиначи Мухаммеда.
Хазиначи был близок Махмуду Гавану. Он шиит. А хан Омар суннит. Хазиначи пришелец в Индию, а хан Омар из старинного деканского рода. Вряд ли между такими людьми может быть дружба. О вражде старой знати с людьми Махмуда Гавана все знают. Правда, хазиначи покровительствует русскому. Но о русском можно и умолчать. Во всяком случае, перс единственный человек в Бидаре, вхожий в покои вельмож, которого знает Мустафа.
И Мустафа решился.
…Сначала хазиначи не хотел его принять, но Мустафа просунул в приотворенную рабом дверь ногу и потребовал, чтоб о нем передали. У него очень важное дело.
В конце концов его впустили. Хазиначи даже не встал с тахты, остался сидеть, как сидел в одних белых штанах, покуривая кальян, небрежно кивнул, не сказал ни слова.
— Пришел проведать тебя, ходжа! — льстиво сказал Мустафа, кланяясь персу.
Мухаммед молчал, поглядывая на гератца, пускал дым.
— Сопутствует ли тебе удача, ходжа? — продолжал воин. — Хорошо ли твое здоровье, успешны ли дела?
Мустафа не знал, как приступить к делу. Холодный прием не озадачил его, но молчание хазиначи мешало найти повод к разговору.
И вот Мухаммед заговорил:
— Я вижу, удача улыбнулась и тебе. Ты в войске хана Омара?
— Да, почтенный.
— Ты произнес это как будто с огорчением. Разве хан Омар плохо платит?
— Нет. Но он суннит…
— О! Давно ты стал разбираться в сектах? — Мухаммед насмешливо фыркнул.
Но ответ гератца прозвучал неожиданно серьезно и загадочно:
— С тех пор, как я в Бидаре, ходжа. Здесь это помогает… тем, кто видит.
Хазиначи медленно выпустил клуб дыма, последил за ним.
— Что же ты увидел?
— Многое, ходжа… Многое. Но я очень маленький человек…
Гератец, казалось, брел ощупью, впотьмах. Он смотрел испытующе, словно ждал поощрения.
— Садись, — пригласил Мухаммед. — Ну, ну, расскажи о себе… Ты шел сюда… с русским?
От Мустафы не укрылась недоброжелательная усмешка, прозвучавшая в последнем вопросе перса. Видимо, хазиначи и Афанасий не такие уж друзья. Мустафа решил прощупать почву.
— Да. С ним. Только здесь я его не вижу.
— Напрасно… Он ведь разбогател.
О! Это уже было произнесено с раздражением.
— Я знаю. Он продал коня хану Омару, — осторожно заметил гератец. — Хан Омар щедро заплатил.
— Трудно ли платить, имея такой джагир! — буркнул хазиначи. — Не всякий честный шиит имеет десятую долю того, что хан Омар… Впрочем, это твой господин…