Но так шло только до тех пор, пока не появился сборщик налогов Хильджи — надменный, редкозубый человек с темной бородкой и крючковатым носом. В хижину Гафура Хильджи пришел вечером, перед закатом солнца, когда между холмами вокруг деревни уже синело, джунгли четко чернели на фоне алой зари. Только что пригнали коров. Крестьяне возвращались к домам.
Сборщик, видимо, уже знал, что в доме Гафура нашли приют неверные. Он подошел неторопливой походкой, остановился шагах в пяти от сидящего Никитина, несколько секунд нагло, в упор, рассматривал его, потом окликнул хозяина, загонявшего во двор баранов:
— Эй, Гафур! Что это за люди?
Гафур быстро обернулся, поклонился сборщику налогов.
— Селям, достопочтенный! — ответил он. — Это проезжие.
— Почему они здесь? Что им нужно?
Никитин медленно поднялся с камня, на котором сидел. Лицо его, исхудавшее и пожелтевшее, порозовело.
— А тебе что нужно? — резко спросил он, не дав Гафуру времени ответить. — Что ты здесь потерял, почтенный? И не лучше ли для тебя говорить со мной?
Сборщик налогов обернулся, окидывая Афанасия презрительным взглядом. Широкие плечи проезжего и его жесткие светлые глаза умерили пыл самоуверенного сборщика налогов. Однако Хильджи сознавал свою силу.
— Я говорю с тем, с кем хочу! — отрезал он. — Гафур, ты ответишь за этих людей! Они подозрительны!
Сборщик налогов ушел не оглядываясь. Никитин испытывал желание догнать этого мерзавца и крепко поговорить с ним, но умоляющие глаза Гафура принудили Афанасия разжать стиснутые кулаки.
На другой день стало Известно, что Хильджи подговаривал некоторых крестьян избить кафиров и отнять их имущество.
Гафур был удручен.
— Плохой человек Хильджи! — вздыхал он. — Хильджи говорит, что за это никому ничего не будет… Ах, плохой человек!
— Спасибо тебе за приют, Гафур! — сказал Никитин. — Я думаю, что лучше перестать искушать этого шакала. Рангу, завтра же едем.
Ночью он распорол заветный пояс, достал белый агат и положил его под один из глиняных горшков в хижине Гафура. А утром, чуть свет, сам запряг быков и разбудил Рангу. Гафур еще не просыпался, деревушка мирно почивала, когда повозка Никитина выехала из нее. До копей Голконды оставалось не более четырех дней пути.
Много слышал Никитин о сказочных копях Голконды, но, увидев унылые острые холмы и низкорослые джунгли — обычный пейзаж Декана, — готов был разочароваться. Однако ломаная линия шатров мусульманской стражи, перерезавшая вдали открывшуюся взгляду равнину, и волнение Рангу говорили, что легендарный край уже перед ним.
В ближайшей роще виднелась чья-то палатка, вился дымок. Они направили быков к пальмам. Навстречу вышел длиннобородый мусульманин. Прикрыв глаза от солнца, он вглядывался в подъезжающих.
Мусульманин не назвал своего имени, об алмазах говорить не захотел, держался неприветливо. Но Рангу это не смутило. Он остался доволен.
— Значит, все по-прежнему! — объяснил он Никитину. — Это скупщик алмазов. Сразу видно. Нас он боится. Значит, алмазы носят. Надо разбивать шатер, а потом я поищу знакомых.
Но искать знакомых не пришлось. Пока Никитин и Рангу разбивали свой шатер, их, видимо, заметили, и вскоре возле кустов, где трепыхалась ткань походного жилища, появился тучный воин.
Взгляд его был неприветлив, рука лежала на рукояти меча.
— Убирайся прочь! — сказал воин Никитину. — Тебе здесь нечего делать, если только ты не соскучился по колу.
— Почтенный! — начал было Никитин, но воин оборвал его:
— Убирайся! Или я позову своих людей…
Рангу вынырнул в этот миг из кустов, сияя ослепительной улыбкой.
— Благочестивый Рашид! — окликнул он воина. — Разве ты еще здесь?
Лоб воина перерезала жирная складка, потом и он расплылся в улыбке.
— А, бидарец! — сказал он. — Это ты?
— Я, я, почтенный. Наши быки устали. Вот мы и решили отдохнуть немного. Как жаль, что мы смутили твой покой, и какое счастье, что мы увидели тебя!
Воин снял руку с эфеса, вытер потный лоб рукавом кафтана.
— Проклятая жара! — обыденным голосом произнес он. — Долго ехал, Рангу? Что нового в Бидаре?
Минуту спустя все трое сидели в шатре возле кувшина с вином. Рангу не пил, но Рашид себя упрашивать не заставлял.
— Живите! — благодушно разрешил он. — Но времена изменились, Рангу. Платить придется больше. У нас новый начальник, а он очень любит золото. Заплатите два золотых мне и пять ему.
Рангу попытался торговаться, но Рашид ленивым жестом остановил его.
— Тсс, тсс… Мне не нужны лишние деньги. Но если вы хотите жить спокойно, платите без спора.
— Мы заплатим! — сказал Никитин.
Воин одобрительно посмотрел на него:
— Я сразу почувствовал к тебе расположение, купец. Вот и хорошо. А чтобы вы тут не скучали, я порой буду заходить к вам.
И он рассмеялся, сощурив узкие глаза и тряся толстым животом.
Получив деньги, Рашид собрался уходить.
— Да! — вспомнил он, уже подняв полог палатки. — Здесь развелось много волков. Смотрите за быками. Селям!
После ухода Рашида Рангу покачал головой.
— Много стали брать! — задумчиво произнес он. — Много… Ну, ничего. Зато на Рашида можно положиться. Он не подводит тех, с кого берет.
— Как скупать алмазы-то? — спросил Никитин. — Куда идти?
— Они придут сами! — усмехнулся Рангу. — Пойдем собирать хворост. Нам нужно варить рис.
Ночь упала на Голконду черная и глухая. У шатров стражи краснели точки костров. Где-то тявкали шакалы, дурным голосом захохотала гиена.
— Пора! — сказал Рангу.
Он подбросил в еле тлеющий костерок охапку сухих веток. Приглушенное на миг пламя вцепилось в щепу, в костре затрещало, и длинный язык огня вдруг взметнулся ввысь, доставая до синего неба.
— Костер должен гореть ярко! — пояснил Рангу. — А мы будем ждать.
И, обхватив руками колени, уткнулся в них подбородком, чутко прислушиваясь к ночным звукам. Никитин тоже молчал, слушая, как разговаривает огонь, как брякают колокольцы быков, как с легким шорохом скользит над головой ночная птица.
Он устал за эти дни. Видимо, здоровье ослабело не на шутку. Да. Не миновал и он индийских бед. Вспомнился умерший красильщик.
— Какие порты, кроме Чаула, еще есть? — нарушил молчание Никитин.
— Гоа, Дабул…
— А к деревне Ситы который ближе?
— Дабул… Ты думаешь уезжать?
— Да, Рангу.
— Я провожу тебя.
— Ну, что ты… В такую даль!
— Разве я не стал тебе другом?
Никитин пересел к Рангу, обнял товарища за плечи, и они остались сидеть рядом, глядя в черный безмолвный мрак.
— Скажи, о чем ты думаешь, Афанасий? — тихо спросил Рангу после долгого молчания.
— Учит религия моя, — медленно заговорил Никитин, — что должны все люди братьями быть. Когда я молод был — горячился, всякую ложь у себя в Твери обличал. Перенес из-за этого много. Увидел, что у знатного да богатого правды не сыщешь, — затосковал. Стал по свету бродить, глядеть, как люди живут, ума набираться. Ходил в северные земли, в немецкие, побывал в турской земле, до Царьграда плавал — и везде одно… Вот добрался до вас. А и у вас горе не слаще нашего. И вижу: всюду человек о счастье мечтает, в каждой земле по-своему на бога уповает, утешения себе выдумывает. Можно бы вроде всякую веру в добро потерять. Но прислушаешься к себе — нет, живет вера! И знаешь почему? Потому, что несчастливы люди повсюду. А коли так, должны же праведный путь найти, которым к счастью придут. Я того пути не ведаю. Не открыт он мне. А думается все же, что хоть разные нынче боги у нас и много различий меж нами, а тот праведный путь к счастью для всех будет один, как одно у людей горе…
Рангу неуверенно кивнул.
— Мысли твои высоки, — ответил он. — Но мы же по-разному понимаем счастье…
— Нет! — горячо возразил Никитин. — Нет! Люди одно чувствуют: война беда, голод — беда, засилье богатого — беда… Разве не верно?
— Верно. Это верно, — проговорил Рангу.
Увлеченные разговором Афанасий и Рангу забыли о костре. Он слабел. Пришлось подкинуть в него веток и раздуть уголья. Дули оба. Пламя загудело. Тогда Никитин поднял раскрасневшееся от жара лицо. Сначала он ничего не видел. В глазах плыли огненные круги. Потом из кругов вырисовался человеческий скелет. Скелет стоял на коленях с другой стороны костра и смотрел на Афанасия глубоко запавшими, бесстрастными, но живыми глазами. Рангу обошел костер, потрепал скелет по плечу, вытянул ладонь.
Скелет что-то ответил. Рангу скривил губы.
— Что? — спросил Афанасий.
— Это глотатель, — непонятно ответил Рангу и стал накладывать ночному гостю рис.
Афанасий подошел к ним. Голкондский раб как завороженный следил за руками Рангу. Шея его судорожно дергалась. Он был невероятно тощ, и казалось удивительным, что это сочленение костей — живой человек.
Протянутый ему рис раб проглотил мгновенно, облизав пальмовый лист.
Уходивший в палатку Рангу вернулся с какими-то снадобьями. Раб покорно проглотил поданные корешки.
Афанасий глядел удивленно.
А раба начало корчить. Глаза его выкатились, он захлебывался…
Через несколько минут все было кончено. Рангу, повозившись у костра, побулькав водой, окликнул Никитина:
— Иди сюда!
Афанасий подошел. На ладони Рангу лежали два камня. От блеска костра камни были кровавыми. Раб, не глядя на людей, опять ел. Но теперь он старательно жевал, насыщался медленно и серьезно.
— Как же… Неужели так всегда? — спросил Афанасий.
— Нет, — отозвался Рангу. — Есть другие. Те подрезают кожу. Прячут камни в раны. Но глотать вернее. Никакая стража не обнаружит. Конечно, возиться с ними неприятно и риса на таких уходит больше, но что поделаешь?
— Жутко! — сказал Никитин. — Черт знает что! А если поймают его?
— Убьют…
— Значит, из-за горстки риса человек на смерть ходит?
— Ну… Ведь рабы умирают с голода. А так они тянут. Другие, окрепнув, даже бегут.
— Вот, значит, как дешевы алмазы тут. Не знал я! — произнес Никитин. Не знал!