Возле дома Никитин подметил два раза католического монаха. Первый раз монах был один, второй раз с каким-то усатым молодцом. Они смотрели на Афанасия…
Что-то подсказало Никитину — это неспроста, и он не ошибся.
На рассвете второго дня после посещения Афанасием церкви Пречистой девы в дверь мазанки деда Левки забарабанили сильные кулаки. Приподнявшись на локте, Афанасий смотрел со своей лавки на вошедших. По одежде узнал иноземцы. Насторожился. Вошедший первым бритобородый и пухлощекий мужик, не то монах, не то купец, угодливо улыбался, низко кланялся Афанасию, которого кое-как разглядел в полутьме пропахшей овчинами мазанки.
— Имею ли я счастье и честь видеть сеньора Никитина? — на ломаном языке, сладчайшим голосом спросил бритобородый.
— Я Никитин, — ответил Афанасий. — Пошто пришли?
— Позволю назвать себя. Я секретарь нунция его святейшества, наместника Христа, папы Александра.
— Ну, добро. Чего хочешь?
Сладчайшего секретаря покоробило от грубоватой прямоты никитинского вопроса. Но он лишь заулыбался еще шире.
— Нунций прислал меня узнать о здоровье сеньора, о его нуждах и просил передать, что он был бы счастлив побеседовать с русским путешественником.
Афанасий оглядел посланцев папского посла, быстро прикидывая в уме, как поступить. Видно, услышали про Индию. Плохо. Город как-никак в польских руках, кругом католики. Как бы не навлечь отказом какой-нибудь беды. Но и встреча с папским послом может не привести к добру… Что же делать?.. Решил выбрать из двух зол меньшее.
Никитин кивнул.
— Спасибо нунцию за заботу, — спокойно, словно ждал прихода подобных гостей, сказал он. — Здоровье у меня отменное, нужды ни в чем не знаю. А что до беседы — вот управлюсь, зайду. Куда идти-то?
Секретарь нунция в наклоне махнул рукой по неметенному полу:
— Сеньор не должен беспокоиться. Кони ждут его.
— Ну, что ж, — сказал Никитин. — Погоди, обуюсь вот.
И спустил из-под овчины босые ноги. Секретарь нунция скромно потупил глаза.
Папский посол сидел в хорошо протопленной просторной келье монастыря бенедиктинцев и, сдерживая зевоту, слушал речь настоятеля, толковавшего о нуждах своей братии. Посол ехал из Москвы. Миссия его была неудачна. Некогда, сватая московскому князю греческую царевну Зою Палеолог, римский престол надеялся тем самым склонить русского государя к католичеству, к союзу с западом. Но Рим просчитался. Зою в жены русский князь взял, однако в католичество не перешел, никаких уступок римской церкви и западу делать не думал.
Посла посылали напомнить московской царице об ее обязанностях. Ведь папа когда-то пригрел последних византийцев и теперь вправе был требовать от царицы ответных услуг.
Но в Москве послу пришлось туго. К беседе с царицей с глазу на глаз не допустили, на все заигрывания отвечали чуть ли не с издевкой и, хотя содержали богато, ни в чем из еды и питья не отказывали, однако дали понять: чем скорее посол уедет, тем для него же будет лучше.
Посол возвращался из Москвы в унынии. Представлял себе недовольство папы, косые взгляды придворных и всю дорогу до Киева тоскливо цыкал застуженным на русском морозе зубом, готовый расплакаться от острой зубной боли и жалости к самому себе. В Киеве больной зуб послу выдрали. Стало полегче. И совсем неожиданно случилось нечто, способное в корне изменить результаты нунциевой поездки на Русь. Нунций узнал, что в Киеве живет русский путешественник, побывавший в Индии.
Путешественника следовало немедленно увидеть, вызнать, верно ли был он в сказочной стране, которой бредят все королевские дворы Европы, и если это так — увезти с собой. Человек, знающий дорогу в Индию и самую страну, сможет сослужить престолу папы хорошую службу.
Нунций не стал терять времени даром, а немедля послал людей проведать, где живет русский, каково живет, собрать о нем достоверные слухи. Нунцию донесли, что русский живет у христианина, живет худо, а в Индии, похоже, действительно был. Тогда и отправил папский посол своего секретаря звать Никитина на беседу.
Под жалобы настоятеля нунций думал о своем, прислушиваясь более к доносившемуся до слуха скрипу саней, чем к печалям братьев во Христе.
Внезапно его полное, помятое лицо с синеватыми мешочками под глазами, лицо человека сластолюбивого и хорошо пожившего, оживилось. Настоятель, уловив эту перемену, обрадовался. Он как раз просил нунция пособничества в защите монастырских интересов. Но папский посол оборвал настоятеля на полуслове:
— Хорошо, хорошо, я подумаю… Мы решим. А сейчас дела престола господня зовут меня. Амен, брат.
Настоятель смиренно вышел из кельи, притворив беззвучную дверь. Высокий сан папского посла не позволял монаху поступить иначе. А нунций, едва дверь затворилась, встал с кресла, потер руки, и на его бесстрастном дотоле лице появилось выражение добродушной приветливости и благожелательного интереса. Нунций сделал шаг вперед, и почти тотчас в дверь постучали. Папский секретарь с поклоном пропустил в келью русского путешественника. Нунций, улыбаясь, протянул вперед обе руки. Путешественник произвел на него впечатление. Он был рослым, крепким и, хотя чувствовалось, что недавно перенес тяжелую болезнь, не казался слабым.
— Благословение божие да пребудет над тобою! — произнес нунций на русском языке. — Войди с миром!
— Спасибо тебе, — ответил Никитин. — Да спасет Христос и тебя.
Афанасий быстрым взглядом обвел келью. Она мало походила на монашескую. Пол застлан ковром, на постели с балдахином атласное одеяло, стольцы с резными спинками, стол под бархатной алой скатертью. Нунций, по-прежнему благодушно улыбаясь, сделал жест в сторону кресла. Никитин прошел вперед, сел. Нунций, подбирая полы лиловой мантии, опустился в столец против Афанасия.
— Человек подвержен слабостям, даже если он близок к престолу наместника Христа на земле! — легким тоном, показывающим, что он видит в Афанасии равного, способного оценить шутку человека, начал нунций и чуть-чуть прищурился. — Любопытство, погубившее род человеческий, живет и в нас, грешных. Но нынче я благословляю его, ибо оно вселило мне в душу желание увидеть путешественника, о котором идет столь много толков.
Афанасий усмехнулся:
— Не так уж я любопытен, отче. Слухам верить не стоит. Наговорят всякого.
— Но слухи подтверждены твоим богатым даром православной церкви. Нет, нет! В сердце моем нет упрека и неправедных помыслов. Уважение к вере радует каждого истинного служителя господа бога. Я хочу только сказать, что люди знают о твоем путешествии в Индию. Об этом много говорят. Вот я и захотел увидеть своими очами человека, побывавшего там, куда мы еще не знаем пути. И я рад нашей встрече.
Афанасий нагнул голову:
— Коли так, и я рад, отче.
— Правда ли, что ты был… в Индии?
— Да.
Нунций быстро потер руки.
— Сын мой! — торжественно произнес он. — Мы люди разных церквей. Но веруем мы в единого бога. Как брату по вере скажи мне, не ослышался ли я? И ты можешь подтвердить свои слова?
— Нет, ты не ослышался. А подтверждать свои слова не буду. Сроду не врал и сейчас не вру. Хочешь верить — верь, не хочешь — как хочешь…
Нунций огорченно возвел очи горе.
— Да не обидят тебя мои слова. Сожалею, что произнес их. Язык наш враг наш. Он не в силах передать истинных чувствований и движений души. Ведь Индия… Ведь Индию… Скажи, сын мой, верно ли, что столь сказочна сия страна?
Афанасий, смотревший в оконце, перевел взгляд на взволнованное лицо посла.
— Да, сказочна, — ответил он наконец.
Нунций сидел как на угольях. Он почувствовал внезапно, что осип, потер жирное горло мягкими, толстыми пальцами, сделал несколько глотательных движений, покашлял и лишь тогда обрел силы попросить:
— Сын мой! Расскажи мне об этой стране… Живут ли там христиане?
— Нет.
— Одни язычники?
— Там много вер, отче. Долго объяснять тебе.
— Но праведной веры там нету? Ведь так?
— Вопросом отвечу тебе, отче. Скажи, в чем венец желаний человеческих?
Нунций приподнял брови:
— Странен твой вопрос. Желания наши тщетны. Одно достойно лишь желание: удостоиться божественной благодати и заслужить рай.
— Есть в Индии веры так же, как ты, отвечающие, но верящие в другого бога. А есть такие, что признают мир юдолью страданий, но учат, что человек себя сам при жизни спасти может. А есть и ислам. Видишь, мой вопрос был не так уж странен.
— Так, так, так…
— Да. И свои мудрецы, свои святые, свои отшельники есть. Вот в Джунаре-городе видел я факира. Шесть лет на луну смотрел, почти пищи не принимал: избавлялся от мирского, созерцанием в мире раствориться хотел, божество познать. Такие люди, по индийскому поверью, сквозь стены видят, чужие мысли читать могут, любой предмет из ничего создать способны или с места на место одним словом перенести… Как наши подвижники, отче.
Нижняя мясистая губа нунция отвисла. Подметив взгляд Афанасия, посол быстро подобрал губу, странно при этом хлюпнув, словно слюну проглотил.
— На луну?.. — озадаченно переспросил он. — С места на место? Любопытно… И это язычники?! И… богата страна эта?
— Земля очень богата. Три урожая в год дает. Плоды и фрукты, звери и птицы такие, как там, разве что только в раю еще есть. Это земля. А страна… еще вопрос тебе задам, отче. О ком спрашиваешь? О народе или о правителях его?
— О правителях и о народе.
— Тогда раздельно отвечу. Правители в роскоши несказанной тонут, а народ нищ и гол. Доволен ли ответом, отче?
— Сын мой! — нунций снова простер руки к Афанасию, глядел на него, как на родного. — Сын мой! Прости мое любопытство. Но оно естественно. Возьми на себя труд поведать мне об этой земле подробней. Ты рассказываешь удивительные вещи…
Никитин не стал отказываться. Он много говорил о змеях, о львах, о гиенах, о маленьких, но свирепых индийских волках, о крокодилах, о быстроте рек, о густоте лесов, о каналах.
Но папского посла больше интересовало другое. Его привлекали индийские султанаты и княжества, он хотел знать об их армиях.