Сегодня Даша – красавица. Паричок, черные волосы, острое каре, вместо бровей – жгучие татуировки, реснички приклеила, да и грудь – гляньте-ка! – вроде на месте. Значит, успела уже в магазин сгонять, все нужное подобрала – и бюстгальтер со специальными кармашками, и то, что в эти кармашки кладется. В общем, красотка. Молодец, не сдается.
Никому из своей хмурой палаты Даша не призналась, что врачи дают ей от силы год. Но она намерена прожить его так, как всегда мечтала, – бурно, с размахом и весело. «Ну что, девчонки, как я вам?» Девчонки захлебываются от восторга.
– Новенькая? – смотрит на Ларису.
– Новенькая.
– Без молока?
– Без.
– Тоже небось книжку эту прочитала, где написано, что если у тебя рак груди, так надо исключить все молочные продукты, и вылечишься?
Лариса опускает голову: точно, прочитала. А после кофе рассказывает: «Вы ж посмотрите на эту грудь! Даже найдешь ее не сразу, такая маленькая. Но троих детей выкормила, а тут вдруг – рак! Где ему тут уместиться?» Муж директор гимназии, два мальчика и дочка. Каждое воскресенье Лариса гладит 15 белоснежных рубашек – мужу, Васе и Диме на неделю. Устала. Говорит – просто хотела отдохнуть, все думала: вот бы уехать дней на пять, чтобы ни семьи, ни рубашек, ни обедов с пирогами. Нет, вы не подумайте, муж хороший, мальчишки замечательные, Ириша растет красавицей. Просто устала от рубашек этих, отдохнуть хотела. Кто ж мог подумать, что здесь…
Надя разгадывает спортивный кроссворд. Ей лет 65, несуразные очки, застенчиво-извиняющийся взгляд. И нежданная при такой внешности любовь к спорту. С ходу может назвать результаты всех футбольных матчей за последний месяц – что в Лиге наций, что в английской Премьер, что в немецкой Бундес. Если делает ставки, почти всегда выигрывает. Но ставит «по маленькой» – чтобы удачу не спугнуть. Когда только пришла, нервничала, как Лариса. А посмотрите на нее сегодня: завтра операция, а она кроссворды щелкает. «Ставки пару месяцев делать не буду, – говорит. – Нельзя мне сейчас удачей разбрасываться». Значит, все-таки волнуется.
Старшая медсестра Света, знаменитая чувством юмора – не поймешь, когда шутит, а когда всерьез, – инструктирует: «Завтра не едим, не пьем, надеваем кружевные трусики, остальное снимаем, ждем, когда за вами придут и отвезут в операционную».
Надя растерялась, вынырнула из тумбочки: «Что же делать? У меня нет кружевных. Без них на операцию не возьмут?» Девятая палата хохочет, хмурные тетки в коридоре недоумевают: ну как можно здесь смеяться, как можно? Лариса думает: «Повезло мне с палатой, все будет хорошо».
Когда свет уже погас, но еще никто не спит, Валя признается, что на всякий случай – все, конечно, будет хорошо, но на всякий случай нужно подумать и об этом – нашла мужу «хорошую женщину». «Он же без меня не сможет. Кто ему будет готовить, кто стирать? Так я с Тамарой, она через два дома живет, договорилась: если помру, придет она к моему Петровичу жить. Мужик он хороший, меня любит, но один не сможет, баба ему нужна». В девятой Петровича видели: приезжает каждый день, за руку держит, в глаза заглядывает – боится.
Ларису прооперировали через два дня. Опухоль небольшая, сантиметра полтора всего, никаких осложнений быть не должно. Да, видно, случились: три часа, четыре прошло, а ее все не привозят. «Наверное, в реанимацию забрали», – решили в девятой палате. Муж ее – красивый, статный, по взгляду из-под модных очков видно, что начальник – пришел через два дня. Поздоровался глухо – и сразу к ее тумбочке. Что-то достает, бросает в сумку. А рубашка на нем – мятая, неглаженая.
Андрей Федоров. Встреча
Спешу домой из храма, впереди – мужчина. Весь какой-то помятый. Пальто нараспашку. Взгляд слегка затуманенный. Но в походке – решительность. Двигается мне наперерез.
Подходит, бухается на колени, руки сложил на груди. Хочет земно поклониться. Мне неловко, но не мешаю. Поднявшись, начинает с места в карьер:
– Бать, погоди, слышь, в общем, это… мы развелись!
И, увидев мой недоуменный взгляд, спохватывается:
– Ты меня, вообще, помнишь?
– Не очень, – отвечаю уклончиво.
– А-а-а, ну понятно, – чуть разочарованно протягивает он. Но не успокаивается. – Счас расскажу… Ну, в общем, да, поженились мы с ней… с Мариной Леоновой. А она от меня ушла! Сама ушла! – он особенно нажимает на слово «сама».
Мне самому тоже хочется уйти. Но какое-то уж больно несчастное у него лицо… остаюсь, слушаю дальше. Мужчина притоптывает, вертит головой по сторонам, прищуривает и открывает глаза, по всему видно – хочет, чтобы его поняли.
– Ну а я… короче, слышишь, сошелся с девочкой одной… моложе гораздо. Живем с ней… уже долго живем, до-олго… ну, то есть как… месяца три. И вот скажи, бать… что мне дальше-то делать?
Я открываю рот, чтобы ответить, но он тут же перебивает:
– Нет, погоди, вот смотри, короче… разошлись мы с Маринкой… ушла она… к этому… неважно, короче. А ведь я знал, что она уйдет, пред-чувствовал (это слово он произнес как-то раздельно, четко, будто смакуя). Ничего не мог поделать. А он, гад, ее не любит. Не любит, но – имеет. Да какая теперь разница. Ни-ка-кой, – трижды стучит мне кулаком в грудь, не сильно, но с чувством. – И вот что мне теперь? Жить с этой девчонкой? Или как?
– Вам надо самому принять решение, – назидательно отвечаю я.
– А ведь я… ты знаешь, бать, – не слушая меня, продолжает, – я ведь все равно ее люблю… Не могу разлюбить. И знаю, что уже никак, а все равно… Как засело тут, – он показал почему-то на живот, – так и сидит… Мучаюсь, веришь… не могу!
– Надо сначала перестать пить, – говорю. – И тогда уже что-то можно будет решать.
– Пить? Это да! – он радуется, как будто услышал, наконец, что-то спасительное. – Бросить пить… само собой брошу… не пил я раньше… вот как ушла она… к нему… а она, стерва, сама никого не любит! Ее первый, Дима, воспитал их ребенка… один… представляешь! Он мне говорил всегда: «Не любит она тебя, слышь, не любит… любит не тебя, а медвежонка… Ей игрушку надо! Вот! Пока у них хорошо получается – играть!..
Речь свою мужик перемежает матерком, а я стою и думаю, делать ему замечание или не надо. А может, все-таки уйти, хватит уже?
– И вот, слышь, – мужик вновь тыкает меня в грудь кулаком, – я вот думаю, если мне повенчаться… стой, погоди, послушай… ну вот допустим… Хотя… да… с Маринкой ведь я был венчан… Ты представь! – вдруг заговорил он с жаром. – И расписан был, и венчан был, а она, стерва, все равно… Да она в церковь зайти не может и в Бога не верит! Не верит она в Бога, понимаешь?!
– В общем, надо вам, наверно… – я пытаюсь произнести завершающую фразу, одновременно делая движение по направлению к дому, но он загораживает дорогу и быстро говорит:
– Ты погоди, постой, я хотел спросить… а может быть, как-нибудь само… ну вот как-нибудь… если мы распишемся…
– С кем распишитесь? – уже в раздражении спрашиваю я.
– Ну с этой… с Танькой, девчонкой моей… допустим, распишусь, потом повенчаюсь… в церковь тре-езвый приду… и потом сделаю ей… чтобы забеременела… может, тогда все получится у нас? Все будет хорошо? А?
– А вы любите друг друга? – задаю вопрос. Как-то глупо он звучит…
– Любим? Какое там любим… – он как-то сразу потух, помрачнел. – Нет тут никакой любви. Так живем. Ну ты понимаешь… Вот я и хотел спросить… а вдруг?
– Не знаю. Может быть… – бормочу я, делая шаг в сторону, потом еще один и еще… неужели вырвался?
Мужчина вновь падает на колени, складывает руки… как мне надоела эта комедия и неудобно – люди смотрят…
– И это… Погоди, еще хотел спросить: ведь не стоит делать то, что я задумал… я ведь, знаешь, бать, скажу тебе честно, решил взять фотографию стервы этой, Мари-инки, и выколоть, вы-ко-лоть ей глаза! Не надо ведь так делать, да?
– Не надо, – облегченно вздыхаю я, чувствуя – финиш.
– А лучше пойти в церковь, да?
– Да, конечно, конечно, только трезвым!
– Трезвым, трезвым, само собой, и поставить за нее свечку, да? Бо-ольшую свечку!
– Да-да, правильно, все правильно, – повторяю я, чуть обернувшись, и с каждым шагом расстояние между нами увеличивается.
– Ну спасибо, бать, – кричит он мне вдогонку, – и прости! Весь фасад твой отбил. Прости…
Елена Кривоносова. Дела семейные
Вечер субботы понемногу успокаивается и сходит на нет. Утром будет самолет домой из Хитроу, а пока я сижу на полу небольшой комнаты на пятом этаже хостела в Кенсингтоне. Лондон доносится извне звуками машин и разговорами других постояльцев под окнами.
Раньше я никогда не ночевала в одной комнате с незнакомыми людьми, но курс национальной валюты и страсть к приключениям подтолкнули освоить новые горизонты.
Изначально мой план выглядел совершенно иначе. Зайти, поздороваться и лечь спать. Коротко, четко, предполагает много отдыха. По мне так идеальная комбинация для конца большого приключения и ночевки с незнакомцами.
…Я появляюсь в разгар беседы. Две женщины общаются так увлеченно, будто старые подруги на кухне в рассветный час. Одна сидит на кровати, другая на полу. Мне неудобно игнорировать их живой интерес к новому человеку, и я очень быстро падаю в водоворот их разговора. Именно так я оказываюсь сидящей этим вечером на полу дешевого номера.
Вместе со мной американка лет пятидесяти, прилетевшая из Индианы, и девочка, моя ровесница, из Южной Африки.
– Да, я из Южной Африки, и я белая, – первое, что она говорит, как только я захожу в комнату.
Еще с нами должен ночевать какой-то итальянец, но он приходит совсем поздно, так что мы успеваем только пожелать друг другу доброй ночи.
Мне нравится, как люди в Великобритании реагируют на то, что я приехала из России. Они так широко улыбаются и почти все произносят одно и то же:
– О, ты так далеко от дома!
Да, я очень далеко от дома. Дальше я себя ощущала только в Америке.
Мы разговариваем около трех часов. Про беременность, татуировки, любовь, гордость, боль, смерть и семью. Как и многие, они поначалу думают, что мне лет двадцать и я приехала на студенческие каникулы или просто развлекаться.