Дребезжат раздвижные стекла-двери. Резинка снова потеряна.
– Мамочка, какую сахарницу доставать? – дочка разглаживает на столе белую скатерть.
– Большую, папа любит сладкое, – Тоня открывает шкатулку, – да и какой чай без шоколада?
Александра Степанова. Мне не страшно
Подвеска 2:1. Скорость – 1,6 км/ч. Набережная, плавучий грунт. К гадалке не ходи – чертова новостройка дала такую просадку, что небесам стало жарко. Левый поворотник, зеркало, пропустил летящий навстречу «Шевроле» и пошел, пошел, пошел. Пошла трещина, сместился блок. Противовес зацепился за шов тюбинга. «Пап, подержи бублик!» – «Лен, это тюбинг». – «Пап, я боюсь!» – «Думаешь, я не боюсь? Но вместе справимся». Кто-то до сих пор делает лифтовые шахты по такой технологии? Значит, делает. Кольцо на кольцо. Только тут оно квадратное. Как правильно назвать квадратное кольцо? Третье транспортное всегда в пробке, будь оно трижды неладно. Выдерните из детской пирамидки стержень. Держится? А теперь запустите по центру лифт. Малейшее отклонение блока – и все с пылью и скрежетом отправляется к праотцам. Включая горе-строителя.
«Только попробуй забыть или опоздать, Лена месяц к этому концерту готовилась, она тебя ждет, Соколов, пожалуйста, напиши, что ты уже едешь!» Да, рассудком. Вырвало блок? Разрушилась ось? Многоцентнерная дура противовеса с головокружительной высоты обрушивается в приямок, бомбардируя кабину и всех, кто в ней. Чертов объект. Чертовы люди, на кой ляд вам сдалась эта набережная? Новостройка. Ничто не предвещало…
Возле двери подъезда курил белый Барышев.
– Сокол, – прохрипел он, наплевав на субординацию. – Там все. Статья нам, Сокол. Я монтировал, ты принимал.
– Кто?
– Ты.
– Да нет… В кабине был кто?
– Ф-фарш в манто… Девчонка м-маленькая. Забрали. Долго ты ехал…
– …Не маленькая она уже, десять лет. Поймет. Ну не могу я с тобой больше, Степа, глаза на тебя не глядят! Мы с тобой живем на разных планетах за миллион световых лет. Нам даже за ужином не о чем поговорить, Степа. О чем с тобой вообще можно разговаривать? О штихмасах и высотах?..
– То есть, ты уходишь и Ленку забираешь из-за того, что тебе со мной скучно.
– Вот ты к чему это сейчас говоришь? Других аргументов не придумал? Ты за десять лет один раз сводил ее в дурацкое шапито, после которого она неделю плакала, и раз в задрипанном парке на ватрушке укатал до воспаления легких.
– На тюбинге…
– Герой! Ты хотя бы знаешь, что у нее одни двойки по английскому? А имена ее подруг? А как она какао называет, знаешь? Какаушко! Они все сейчас так говорят.
– Отвратительно.
– А по-моему, мило. Видишь, даже тут ра-зош-лись…
– Ну-ка, разошлись! Нечего толпиться! На лестницу, на лестницу! Что за идиоты…
– Люди, – коротко сказал он, с тоской глядя в окно, за которым начинали разъезжаться ненужные кареты «Скорой помощи». Пожал протянутые руки, разогнал ребром ладони клубившуюся перед глазами белесую пыль.
«Пап, я боюсь!» – «Думаешь, я не боюсь? Но вместе справимся. Ты сядешь вперед, я – назад. И буду тебя держать. Когда держат, не так страшно».
– Я документы привез. Паспорт лифта, монтажные чертежи… – Он сунул молоденькому следователю сувенирный кожаный дипломат с логотипом обслуживающей организации. – Вещи мои в машине… Можно забрать?
Развернулся – что-то хрустнуло под подошвой кеда. Смятый картонный стаканчик с цементным крошевом внутри. Он наклонился, подобрал его и крепко сжал в кулаке.
– Три, два, один… – На внутренней поверхности опущенных век появилась Ленка. Она вышла из-за алой шторы и остановилась, тревожно вглядываясь в зал. – Ну же… – прошептал он сухими губами. – Я здесь. Покажи им всем. – И забормотал, подсказывая слова: – «Ну, пошел же, ради бога! Небо, ельник и песок – невеселая дорога… Эй! Садись ко мне, дружок!..» – которые она знала без запинки, потому что учила с папой.
…Он бросился вниз, оскальзываясь на ступенях, покрытых илом, он бежал, хватая руками воздух, бежал и – левый поворотник, зеркало, пропустил летящий навстречу «Шевроле», – он бежал, ведь когда держат, становится не так страшно, вот только он не смог удержать… Она садится вперед, он – назад, и они берутся за руки, до боли сцепляют пальцы, потому что тогда не так страшно…
Анастасия Горлова. Боренька
– Катюха, тебе у нас понравится. Я ремонт недавно сделала. Наследника тебе покажу. На обормота моего хоть посмотришь, – Маринка трещит, орудуя ключом.
– Боренька! – рокочет она, распахнув входную дверь. – У нас гости!
Маринка вплывает в залитый светом коридор и, отдуваясь, сбрасывает с отекших ног туфли. Двухметровый Боренька, подняв большие грустные глаза от пылесоса, кивает мне:
– Добро пожаловать!
– Катюха, заходи! – командует Маринка и, плюхнувшись на диван, шумно вздыхает. – Наконец-то выходные! Боренька, что же ты стоишь? Принеси гостье воды!
Боренька, бросив нерешительный взгляд на пылесос, направляется в кухню.
– И мне тоже! – догоняет его раскатистый Маринкин баритон.
– Жарища, – поясняет Маринка.
В гостиной работает кондиционер, прохладно. Все сияет модным дизайном, с кресла-качалки глядит огромный дымчатый кот, под потолком болтаются разноцветные гелевые шары, видимо, оставшиеся от детского праздника.
Боренька возвращается с подносом. Смотрит заинтересованно. Залпом осушив стакан, Маринка нежно улыбается мужу:
– Спасибо, зая. Так, а почему до сих пор не убрано в доме?!
Боренька обреченно возвращается к пылесосу.
Из-за угла выглядывает наследник и, быстро оценив меня сквозь смешные круглые очки, направляется к отцу:
– Здрасьте… Пап, у меня там все зависло.
Маринка, со скрипом приподнявшись с дивана, сгребает сына в охапку:
– Солнце мое, папа сейчас занят, иди к маме! Так, а в чем джинсы? Ты так весь день ходишь? Почему папа тебя не переодел?!
Папа, молниеносно включив пылесос, ретируется в коридор. Маринка делает выразительные глаза и качает головой:
– А ты говоришь, мужики…
Я ничего не говорю. Я пью воду. Вода едва уловимо пахнет мятой, в ней плавает долька лимона и льдинка в форме сердечка.
К ужину в гостиной накрывают большой стол. Салат «Мимоза», крабовые палочки, селедка в аккуратных луковых кольцах – все как двадцать лет назад у Маринкиной мамы.
– Боренька, ну что ты вышел к столу в этой майке? У нас же гости! Иди надень рубашку!
– Зая, рубашки все мятые…
– Ничего, посидишь в мятой.
Боренька покорно исчезает в спальне, а Маринка кивает на салаты:
– Налетай, Катюх, а то совсем кожа да кости. Питаешься всякими сушами… Замуж тебе надо, тогда и готовить начнешь. Ну вот, совсем другое дело! – это она уже не мне, а явившемуся в голубой рубашке мужу.
– Боренька, мы забыли лобио! Принеси, пожалуйста, оно в холодильнике.
Маринка разливает вино, заботливо налив Бореньке поменьше.
– Ну, за встречу! Катерина, встречаться надо чаще, время-то летит. Так, Боренька, а вы что на обед ели?
– Котлеты! – отвечает Боренька не без гордости.
– И сколько ж вы их съели? Ты посмотри, у ребенка совсем аппетита нет! Оставила с отцом в кои-то веки…
Боренька грустно накладывает себе салат, но вилку до рта донести не успевает.
– А что ликер на стол не поставил? У нас такой ликер есть, с ума сойдешь, из Израиля привезли. Боренька, и рюмки захвати!
В прихожей Маринка церемонно целует меня в щеки.
– Спасибо, дорогая моя! На следующей неделе в театр, как договорились! Боренька, до угла проводи, и сразу назад. И смотри не кури, я все равно учую!
Идем, шуршим сентябрьской листвой. Боренька, пару раз затянувшись, выбрасывает сигарету и неловко улыбается.
– Не любит Марина этого, и правильно. Вред один. Я и сам понимаю. Она вот молодец, уже три года как бросила. У нас в институте ведь международка вся на ней, доктора нервы треплют, стресс колоссальный… Но ты же знаешь, если уж Марина чего решила, то это железно…
Дойдя до угла, тепло прощаемся, и потом я почему-то долго смотрю долговязому Бореньке вслед. Он бежит домой рысцой, вжав голову в плечи. На ходу что-то достает из кармана. Наверно, жвачку.
– Марин, ты чего? Что стряслось?
– Борька скотина. Изменяет мне, представляешь? Случайно нашла переписку, этот идиот телефон забыл дома.
– Погоди, мать, не может быть…
– Может, как выясняется. С его кафедры потаскуха. Три месяца уже… Ты бы знала, что она ему пишет! Сейчас, погоди… Вот, слушай, тварь какая: «Так тонко чувствовать, как ты, умеют немногие. Ты научил меня по-другому смотреть на мир… Я хочу быть всегда с тобой, поддерживать тебя во всем, мой самый любимый, мой самый лучший мужчина на свете!» Да я эту пигалицу в порошок сотру!
В трубке нецензурная брань и шипение, потом Маринка, всхлипнув, тихо и растерянно говорит:
– Почему? Я ведь все для него… Все в дом… Столько лет… Он благодаря мне диссертацию защитил, книгу написал, человека из него сделала, а он… Почему?
Я молчу. Ей и так больно.
Маринка, высморкавшись, продолжает:
– Я знаю почему. Старая я стала. Говорили мне девки, ботокс надо делать, на массаж ходить… Дай мне своего косметолога, а? А то ведь им, мужикам, всем только одно и надо…
Ольга Лушникова. Повседневное
Гоша сидел за столом и неторопливо ел, то и дело отвлекаясь на экран телевизора.
Алиса поела быстро и теперь пила черный кофе, курила в вытяжку над плитой, собиралась мыть посуду, отвлекалась на Гошу.
Гоша провел весь день на работе, а сейчас отдыхал, переключая каналы телевизора.
Алиса провела весь день дома, навела порядок, приготовила ужин, а сейчас собиралась отдохнуть. Она курсировала из кухни в комнату и из комнаты в кухню, что-то раскладывая по местам по дороге, отвлекалась на Гошу.
Гоша ел неторопливо, но громко стучал вилкой, смеялся над шутками комиков, ставил телевизор на режим mute и пересказывал Алисе шутки.