утили: «Женщина-программист, как морская свинка, не имеет отношения ни к свиньям, ни к морю». Теперь опять, для коллег – она слишком мать, и недостаточно мать для кумушек вроде Алены… Алена! Надо ей перезвонить.
Но Алена перезванивает сама. Опять. Стряслось что? Не хватило детских комбинезонов на распродаже? Новый рецепт тыквенного пирога оказался неудачным? Или перевелись на нетфликсе сериалы? Как и зачем смешливая отличница Алена, самая креативная, самая подающая надежды, превратилась в скучающую хранительницу очага? Мужняя жена по иммиграционному статусу или состоянию души? Однажды Сереже станет не о чем с ней разговаривать.
– Настя, наконец ты ответила, Настя! Настя, я не знаю, что делать. Сережа ушел от нас. Совсем, навсегда ушел… Пятнадцать лет, трое детей, все перечеркнул, растоптал, выбросил. Куда я без него, без него я – никто, ничто! – бормотала Алена, слушая длинные гудки в трубке. Наконец раздался щелчок.
– Алька, давай только быстро, я прям с работы мчу в сад, уже почти доехала… Алло?
– …Настюш, ты помнишь, в субботу мы празднуем – Сонечке годик. Будут малыши и несколько детей постарше с мамочками. Ты придешь с Павликом?
Галина Бабурова. Прояви твердость
Грохнула дверь подъезда. Никита вжал голову в плечи. Не придержал, забыл. Но скандальная бабка с первого этажа – как там ее зовут, баб-Люся, что ли? – ругаться не выскочила, наверно, ушла куда-то.
Вторая дверь была открыта. Никита перешагнул порожек, помедлил у почтовых ящиков. В детстве ему очень нравилось заглядывать во все подряд, совать палец в круглые дырки снизу, проверять, есть там что или нет. Как-то раз мама заметила, что он шарит по чужим ящикам, и отругала. Сказала, что так делать некрасиво. С тех пор Никита проверял только свой. Ждал, что придет письмо от отца. Когда мама увозила Никиту в свой родной Белгород, то обещала, что папа будет часто ему писать и даже приедет в отпуск. Но ящик почти все время был безнадежно пуст. Изредка в него кидали только всякую ерунду вроде еженедельных газет и квитанций за квартиру. Иногда, чаще всего под Новый год, попадался желтый квиток – уведомление о посылке. Бабушка с дедушкой, родители Никитиного отца, слали из Красноярска вещи и книжки. Сверху всегда лежала открытка. На ней – мультяшный медведь или заяц под новогодней елкой, с обратной стороны – несколько поздравительных слов и подпись: «От бабушки с дедушкой и от папы». Мать каждый раз замечала:
– А почерк-то бабушкин! Тоже мне, отец! Даже открытку подписать ребенку тяму не хватило.
Что такое этот самый «тям», которого не хватало отцу, Никита не знал. Но понимал, что это плохо.
Вспомнив любимую мамину фразу, Никита с горечью хмыкнул. Наверное, этот самый «тям» передается исключительно по наследству, причем по мужской линии. Вот и у него сегодня, кажется, не хватило…
Странно в тридцать два возвращаться в тот самый подъезд, где прошло твое детство. Не просто к маме в гости, а навсегда. Ладно, не навсегда, а пока все не устаканится. «А там видно будет». Еще одна мамина фраза.
Что ж, в подъезде целый день не простоишь. Надо подниматься. У каждого своя Голгофа.
Маленький Никита одно время завел себе привычку громко топать, поднимаясь на пятый этаж, – скрашивал себе длинную дорогу. Он представлял, будто он – сказочный разгневанный великан, который только что вырвался из пещеры…
Оленька любила его сказки. Олька-фасолька. Олька-карамболька.
Марина хотела назвать дочку каким-нибудь необычным именем – Амалия или Беатриса. Никита стоял насмерть. Посмотри на нее, сказал он жене. Это же Оленька. Марина тогда уступила – в единственный раз.
Если бы знать, как все сложится. Может, и лучше было бы назвать дочку Беатрисой. Как она там, в Германии, с русским именем?
Интересно, быстро она освоится? Заговорит по-немецки, забудет отца с бабушкой…
Все повторяется, да? Кто бы мог подумать. «Он ничего не хотел от жизни», – сказала мать, когда повзрослевший Никита все-таки нашел в себе тяму спросить, почему они с отцом развелись. Может, Марина тоже о нем так думала? Только чего нужно хотеть? У них ведь было все, а главное – Оленька…
Утром мать бросила ему вслед: «Хоть раз в жизни прояви твердость!» Но что Никита мог сделать? Отказаться подписывать документы? И так было противно вспоминать, как презрительно Марина поджала губы, когда он спросил:
– Как там твой Гюнтер?
Гюнтера, конечно, звали иначе. Это Никита его так прозвал. Нового Марининого мужа. Мелкая, детская месть!
Мать говорила – не надо было отпускать Марину на работу, тем более в командировки, вот и доездилась. Но как можно куда-то не отпустить взрослого человека? Тем более Марина твердила, что дома зачахнет. Да и вообще. «Кто в силах удержать любовь»? Никита почему-то навсегда запомнил эту строчку. Еще с того дня, как они на уроке читали «Цыган» по ролям. Хотя он, кажется, читал за Алеко. Как там дальше: «Чредою всем дается радость, что было, то не будет вновь?» Ну-ну…
Никита вошел в квартиру. Мать стояла в кухне лицом к окну и даже не обернулась – старушка, старушка, повернись к окну задом, ко мне передом! Пошути он сейчас, вряд ли улыбнется, хотя обычно отзывалась на шутки легко и радостно. Притворно грозила пальцем, возражала: «Да мне всего пятьдесят шесть». Теперь вот закаменела. Стоит, дожидается приговора.
Она курила, одной рукой придерживая створку. В последний раз Никита видел, что мать курит, лет пятнадцать назад. В щель залетали мелкие снежинки. Кружились, плясали, оседали на подоконник. Никита прошел к ней, не разуваясь. На коричневом линолеуме остались мокрые следы. «Мама, я все подписал», – сказал он.
Арина Остромина. Теплое пальтишко
Если меня спросят, почему я хочу там работать, что я скажу? Что Макс снял отличную квартиру неподалеку? Очень трогательно, приготовьте ваши носовые платки!
В щель между шторами лезет серое утро, смешивается с желтым светом лампочки. По стальному полу галереи, куда выходит наше окно, стучат шаги. Они все ближе, и вот уже в замке скрежещет ключ. Это Макс пришел с работы.
– Привет. Помоги разобраться, – я открыла карту города. – Смотри, я сюда пойду.
Макс увеличил карту, начал перечислять улицы. Я торопливо допивала горячий чай, он больно царапал нёбо и казался безвкусным. Незнакомые названия свистели и приплясывали у меня в голове.
– Давай еще раз.
Макс продиктовал, я записала. Налево до конца нашей улицы, направо до собора, потом третья улица слева. За полчаса дойду.
Зашумела вода, падая на дно чайника. Макс спросил:
– Тебе не пора?
– Ой, да, я побежала.
Мягко закрылась дверь галереи, пролетело вдоль винтовой лестницы эхо шагов, переулок встретил меня бликами солнца на подмороженных лужах и шелестом шин по булыжной мостовой.
Холод пробирался в широкие рукава вязаного балахона, пощипывал локти. Вчера Макс смотрел старый фильм. Мужчина жалобно пел, что у него нет теплого пальтишка. А ведь и у меня нет! Если я получу эту работу, что я буду делать? Как буду жить в этом холодном северном городе?
А город уже захватил меня в плен, толкал в спину ледяным ветром, вел мимо старинных домов, безлюдных скверов, деловито меняющих окраску светофоров. Улицы чудили: пересекались не там, где нужно. Петляли, уходили в сторону, прятали таблички с названиями.
Полчаса давно прошли, но моей улицы нигде не было. Я не выдержала, позвонила Максу:
– Извини, что разбудила. Я опять заблудилась. Можешь посмотреть карту?
– Сейчас, – в трубке заскрипели ступени: кровать у нас под самым потолком, а ноут лежит внизу. – Ты где?
Я стояла на перекрестке, и табличка на доме не успела спрятаться, как все остальные, а висела на видном месте. Оказалось, я давно прошла нужный дом. Что за чертовщина? Я все время смотрела на стены: надписей с названием улицы не было. А теперь они висели почти на каждом доме и ухмылялись своими белыми буквами на синих жестяных мордах.
Но заблудиться я везде смогу, у меня талант. Кстати, о таланте. Без него меня на эту работу не возьмут. Ну, положим, он у меня есть. А вот теплого пальто нет.
Перед входом в нужный дом стояла темная фигурка, сгибала руку в локте, подносила ко рту, потом откидывала в сторону широким жестом. Курила. Я подошла ближе, девушка сказала:
– Поспеши, там уже начинают.
Дверь с улицы вела в небольшой зал с круглыми столиками, барной стойкой и длинными диванами вдоль стен. Как будто я в кафе зашла, а не работу ищу. За дальним столиком лицом к залу сидели мужчина и женщина. За остальными – мои конкуренты. Или будущие коллеги, это уж как повезет.
С одинокой вешалки в углу темным водопадом свисала одежда. Я бросила кофту на диван и села за единственный свободный столик. Мужчина порылся в бумагах и заговорил – рассказал о компании, потом начал называть фамилии. Мы, как в школе, по очереди поднимали руку – хорошо хоть, вставать не надо было – и представлялись. Каждому задавали много вопросов, собеседование затянулось.
Наниматели объявили перерыв и скрылись за дверью в конце зала.
Около барной стойки возник гибкий юноша в черном, больше похожий на мима, чем на работника социальной службы. Откуда он взялся? Не под стойкой же прятался. Бесшумно двигаясь, расставил чайники и чашки. Потом так же бесшумно выплыл из-за стойки с подносом в руках и раздал печенье. Я налила чаю, ощутила сильный запах жасмина – мой любимый! – и начала пить, обжигая язык.
Вскоре вернулись наниматели, назвали шесть фамилий. Включая мою.
– Остальные свободны.
Когда проигравшие ушли, нам подробно рассказали, что мы будем делать в ближайшие дни.
– Начинаем завтра в полдень!
Я накинула свой балахон, вышла за дверь. Декабрь обхватил мои запястья ледяными наручниками. Вечерние улицы стекались к рождественской ярмарке, россыпям сувениров и запаху глинтвейна. Гремела музыка, на нее нанизывались мои мысли: «завтра-в-полдень, завтра-в-полдень». Слоги незаметно изменились: «где-мой-город, где-мой-город».