Начсмены заходит спереди, все еще держа картонку перед собой. Мы тоже подходим посмотреть. У сердца консервного цеха, закаточной машины, покорежено захватывающее устройство. Покалеченными щупальцами оно пыталось захватить банки, но они сминались и кромсались. В радиусе нескольких метров консервный цех похож на поле боя.
– Сахалинское рагу не пожелаешь и врагу! – философски изрекает кто-то из ребят, а потом все ржут.
– Все свободны до семи! – орет начальник, и через секунду в зале никого уже нет.
С моря дует ветерок, поэтому оно шумит громче обычного, волна ловит носок моего сапога, я не отступаю, смеюсь, даю ей поймать меня еще раз и еще. Где-то там, за кромкой океана встает солнце. Его пока не видно, но горизонт и море порозовели.
В темной воде сверкают светлые рыбьи спины. В путину они подходят к берегу близко-близко. Нерпы молчат. Может, спят, а может, занимаются своими важными ночными делами. Я сажусь на песок и думаю о нерпах, рыбе, закаточном автомате, штрафе, пока не восходит солнце.
Екатерина Владимирова. Неколочудотворицы
Вера умирала в казенном доме. Маленькая, высохшая, с запавшими глазами, с тонкими пергаментными руками в старческой гречке, она уже давно не вставала. Взгляд ее был обращен попеременно – на синий прямоугольник неба в белой, с застывшими потеками краски, деревянной фрамуге, на телевизор и внутрь себя. Сильно пахло хлоркой. Ее здесь толком не лечили, но и домой, конечно, не отпускали. А если бы и отпустили, уйти она никуда не могла, тонкие восковые ноги уже не держали.
– Вы здесь под наблюдением, бабусь, – говорили ей медсестры.
Каким еще наблюдением? Вот она сама себя наблюдает – это да. Все ее девяносто четыре – все при ней, этим сероватым простыням уже ничего у нее не отобрать.
Чаще всего вспоминала себя маленькую. Как папа щекотал ее, она извивалась и хохотала. Папа, громкий, большой, с рыжими колючими усами, смеялся и пел ей:
В синем небе светляки –
Не дотянешь к ним руки.
А один большой светляк
Изогнулся, как червяк.
Папа-изобретатель редко выходил из кабинета, но, когда выходил, всегда играл с ней и соседской Лялей.
Вот им с Лялей по семь лет, они несутся на санках с горы, снег забивается в глаза, в уши, они падают друг на друга и хохочут так, что от них валит пар.
– Лялька, что ж ты мне свой валенок в нос пихаешь, – кричит Вера, – не колочу до тво́рицы!
– Чего-чего? Что ты там не колотишь?
– Не колочу до творицы, – упрямо повторяет Вера.
– Какая ты глупая, Верка! Не такого слова!
– Сама ты глупая, – обижается Вера, – бабушка так говорит.
Той же зимой всю Лялину семью раскулачат и увезут вместе с другими, не дав никому взять с собой теплой одежды. Зачем-то Вера помнит это так ясно: вот папа бежит рядом с подводой и, будто сломавшись пополам, забрасывает в нее тюк с ватным пальто. Она бежит за ним, ей вслед что-то кричит мама, но Вера бежит по голубому укатанному снегу, пока дорога с размаху не бьет ее в живот.
Соседка по палате взяла пульт и вдавила мягкую кнопку:
– Прокуратура Чечни не выявила проявлений экстремизма в заявлениях главы республики Рамзана Кадырова. Ранее проверить его слова о «врагах народа» на экстремизм потребовал петербургский депутат Максим Резник.
Вера закрыла глаза. Враг народа. Папа – бывший управляющий имением в Задонске, конечно, его забрали одним из первых. Папы не было четверо суток. Потом он вернулся и запретил им с мамой спрашивать о том, что с ним было. Вера все равно лезла к нему с вопросами, но он молча уходил за свои чертежи. В войну папа с мамой умерли от голода, и спрашивать стало не у кого.
– Украина напоминает лайнер, который сорвался в штопор. Экипаж вместо того, чтобы взять штурвал на себя и жать на газ, один за одним глушит моторы, заводы и целые отрасли украинской экономики, – соседка накрутила громкость.
– Не колочу до творицы, – привычно вздохнула Вера. Ей было уже за шестьдесят, когда она вдруг приехала в Никольский храм в Каменке. И только там, подойдя к большой храмовой иконе в золотом окладе, вдруг поняла – Николай Чудотворец, боже ж ты мой, вот кого все время поминала бабушка и она сама – всю жизнь, по детской своей привычке.
Сразу на память пришел другой ребенок, уже не сама она, а маленький Саша, оставленный ими с мужем там, в мягкой киевской земле под яблонями. Жаль, что так никогда больше и не пришлось туда поехать. Лицо сына уже не могла вспомнить, как ни пыталась, видела только синюю жилку на шее. Скуластое лицо мужа помнила хорошо, всего-то восемнадцать лет как похоронила.
– Пока украинские майданщики безуспешно ищут пропавший после оранжевой революции золотой унитаз экс-президента Януковича, в нью-йоркском Музее Соломона Гуггенхайма уже почти год демонстрируется оригинальный экспонат – золотой унитаз под названием «Америка».
– Ох, не колочу до творицы, грехи мои тяжкие, – Вера вспомнила, как им подвели к дому канализацию и у них с мужем впервые в жизни появилась уборная прямо в доме. Не нужно было больше ходить за сараи и там балансировать на подгнивших досках, не нужно делать выбор между тем, чтобы морозной ночью идти во тьму или оправляться на ведро. Хотя свое нынешнее положение лежачей вместе с твердым судном она охотно бы сменяла на зимний двор с большой масляной луной.
Когда ее увозили в дом престарелых, тоже было холодно, и луна, седая и изрытая, только проглядывала в ранних сумерках.
Вдруг что-то у Веры в груди зазвенело и распахнулось, как от сквозняка, и механический завод кончился: предсердия, желудочки, внутренние шестеренки, пробуксовав, остановили свой долгий ход. Вера опять увидела смеющегося папу, папа распахивал руки и громко пел:
– В синем небе светляки – не дотянешь к ним руки.
– Вся средняя полоса России будет находиться под влиянием антициклона, который обеспечит высокое атмосферное давление, а также ясную и морозную погоду.
Полина Репринцева. Выбор Ванька
Пип-пип. Вот уже двадцать лет Ванек просыпался от забавного звука. Звук означал «покорми меня», источником его был розовый тамагочи, который исправно будил хозяина. Истинное же значение пиканья было куда шире, чем просьба о еде.
Пип-пип: училка выгоняла с урока, потому что «снова отвлекся на любимую игрушку». Пип-пип: самая красивая девочка во дворе смеялась над ним, потому что он «убирал электронные какашки» вместо того, чтобы гонять мяч по футбольному полю, как нормальные пацаны. Пип-пип: папа крутил пальцем у виска. Пип-пип: мама разводила руками. Пип-пип: как много в этом звуке!
Пип-пип: ушла жена. Пип-пип: уволили с должности инженера. Пип-пип: Ванек разработал революционное мобильное приложение для любителей виртуальных питомцев и зажил как полагается. Никто не понимал, зачем обеспеченному мужчине поддерживать популяцию цифровых собачек.
Уход за игрушкой не был трудоемким, за исключением тех случаев, когда необходимо было быстро заменить батарейки в устройстве и перезагрузить зверя. День икс наступал раз в несколько месяцев: Ваня вскрывал пластиковое яйцо со скоростью мангуста, чтобы не потерять прогресс. Вставить новые батарейки было не так просто: руки дрожали, ритуал требовал точности. От Ивана зависело целое поколение животных.
Ванек становился раздражительным в эти дни, находиться с ним в одном помещении было невозможно. Его подруга Линочка предпочитала собрать рюкзак и махнуть на дачу, пока Иван спасал виртуальный собачий клан от исчезновения. Дотрагиваться до игрушки было запрещено: «Лина! Положи на место. Место, я сказал!» Ретромания Ванька не смущала девушку, пока тот оплачивал ее походы в салон красоты. К тому же двадцатилетний опыт общения с тамагочи намекал на прекрасные отцовские качества.
Лина зачастую пикала громче, чем тамагочи. С одной разницей: виртуальный питомец Ванька не раздражал. А она, с этими пухлыми губами, с этими татуированными бровями, в кофточке цвета гнилой малины от Пако Рабана (или Рако Пабана, Ванек точно не помнил), все время чего-то хотела. Требовала какой-то любви. Из-за ее капризов Ванина собачка однажды заболела. Он едва успел сделать укол.
Иногда ему казалось, что больше нельзя рисковать. Что нужно жить одному. Но Линочка готовила отличный чай и напоминала ему любимую игрушку своей одутловатостью. Особенно сейчас, когда фигура ее смешно округлилась. Прямо яйцо на ножках. Раньше хоть на дачу ездила: денек-другой покоя. А теперь ни в какую. Осень, говорит, застужу живот. Да кто ж виноват, что тебя так разнесло! Съездила бы, грядки прополола, глядишь – и похудела б. Нет же, лежит на диване, жрет все подряд да взвешиваться бегает три раза в сутки.
Каждой смены батареек Ваня ждал, как первого секса, – со сладостным трепетом и страхом облажаться. Результат, однако, удовлетворял его гораздо больше: собачка продолжала жить, вот от чего можно было кончать бесконечно! Может, для кого-то питомец и был так называемой виртуальной реальностью. Но для Вани собачка была существом целиком зависящим от его чуткого слуха и терпеливых рук. Что может быть более настоящим, чем эти отношения? И вот они, батареечки, кругленькие, лежат на столе под лампой, ждут своего часа. Неужели это не греет сердце? Вот сейчас он распакует их, и…
Так. Почему коробка открыта? Где батарейки? Он же тыщу раз говорил, не трогать. Придется запасные брать. Так. А где запасные?
«Лина!» – зашипел Ванек.
«Что случилось, Мася?»
«Где мои батарейки? Батарейки где?»
«Я же для весов, я не специально», – заскулила она.
«Отдала! Быстро!»
«Они того, сели», – Лина попятилась в угол от наступающего Ванька.
«Совсем рехнулась! Мне Люсю пора ресетить!»
«Я истратила всего две. Или четыре. Ты же знаешь, мне взвешиваться нужно», – Линочка смотрела на него влажными виноватыми глазами. Тамагочи запищал.
«Сука!» – командным голосом произнес Ванек и замахнулся на Линочку. Та забилась в угол, закрыла глаза и тихонько взвыла. Игрушка снова дала о себе знать. Ваня кинулся к столу.