— Тебя там директор вызывает, — сообщает мне тоном секретаря, недовольного жизнью.
И не уходит, продолжает стоять в дверях.
Я бросаю многозначительный взгляд на Марью Ивановну, а та, недолго думая, подхватывает с подоконника горшок с белым цветком и начинает водить им из стороны в сторону. Раз. Другой. Третий. Активно так. И все в виде креста.
— Срочно, — добавляет Таня и с круглыми глазами поспешно уходит, не забыв плотно прикрыть за собой дверь.
— Вот! — Марья Ивановна с гордостью возвращает цветок на подоконник, и нежно поглаживая листочек, поясняет свои внезапные шаманские мансы. — Работает же!
Ну ладно, пусть так. Пора и мне поработать. Иду в кабинет руководства, раз вызывали.
Фрол, как и прежде, стоит у столешницы, скрестив руки. Внимательно следит за тем, как я захожу в кабинет, останавливаюсь в нерешительности и изо всех сил стараюсь смотреть куда угодно, но не на его губы.
— Привет, — нарушаю молчание.
Он кивает, не сводя с меня взгляда.
— Цветы, которые ты подарил Марье Ивановне, очень красивые, — добавляю я.
— Я подарил их тебе, — он слегка пожимает плечами. — Ты же не хотела, чтобы на работе кто-нибудь догадался, вот я и придумал, как это обойти.
— Кофе, конфеты, цветы, — перечисляю с улыбкой я. — Идешь по ускоренной программе.
— Просто знаю, чего хочу.
— И… — я поправляю воротничок, который мешает дышать, — что дальше? Совместный ужин?
Он усмехается, что делает его в разы притягательней. Медленно, жестом заправского фокусника, достает из кармана рубашки какие-то разноцветные карточки и, отделив две из них, говорит:
— Когда ты узнаешь, смеюсь ли я над клоунами и заглядываю ли под юбку гимнасткам… — кладет эти карточки на стол позади себя, достает другие и продолжает: — Когда ты узнаешь, прячусь ли я за спину впереди сидящего на фильмах ужасов и сколько извожу платков на мелодрамах… — кладет четыре карточки так же на стол и достает еще две. — И когда ты пару раз поднимешь меня с холодного льда, обнимешь сама и захочешь согреть…
Он кладет эти карточки к остальным, приближается ко мне, уже привычным жестом приподнимает мой подбородок, чтобы видеть мои глаза, и уверенно говорит:
— Я приглашу тебя на ужин. Наедине. И обязательно запру дверь, чтобы ты не сумела сбежать, пока я буду узнавать тебя тем способом, которым давно хочу.
Заметив хитринку в его глазах, задаю зудящий вопрос:
— А… все билеты на сегодня?
— Я же говорил, — отвечает он с коварной улыбкой, — что все важное обо мне ты уже знаешь.
Заметив, что вместо него я смотрю на карточки на столе, он делает шаг в сторону, чтобы мне было видно получше. Один, два, три… восемь… — машинально считаю я.
— Оля, — слышу вкрадчивый голос уже позади себя.
Но обернуться мне не позволяют — руки мужчины ложатся на мой живот, а губы дразнятся, поглаживая мочку уха.
— Что-то не так? — невинно интересуется он, когда я вздрагиваю.
— Да нет, — бормочу неуверенно я, — просто мне кажется, что твой способ «знакомства поближе» не сработает с первого раза.
— Ты во мне сомневаешься? — усмехается Фрол, делая плавное движение бедрами и вжимаясь в меня напряженным пахом.
— Я в себе сомневаюсь… — густо краснею, но не отталкиваю и не вырываюсь, мне нравится ощущать его желание, нравится делать большие глотки его запаха. — Просто… даже если мы успеем посетить всего два мероприятия из четырех запланированных, я усну, не дождавшись ужина.
Смешок в мое ухо приятно щекочет нервные окончания.
Руки Фрола, огладив мой впалый живот, плавно поднимаются вверх, минуют грудь, довольствуясь тем, что я плотнее прижимаюсь к мужчине, пытаясь избежать этой ласки, поднимаются к вороту блузы и по-хозяйски расстегивают верхнюю пуговицу.
— Меня устроит, если ты уснешь рядом со мной, — его голос становится глуше и более хриплым, а пальцы расстегивают еще одну пуговицу. — И если ты наденешь одну из этих блузочек, которые хочется снимать медленно… чтобы ты привыкала ко мне, чтобы видеть, как темнеют твои глаза и то, как ты дрожишь от каждого моего прикосновения… даже если ты будешь спать…
— Очередная фантазия? — несмотря на все старания, мой голос все же срывается, когда пальцы мужчины застывают возле очередной пуговички и прокручивают ее, как бы раздумывая: расстегивать или оставить хоть какие-то рамки приличия.
— Нет, — возражает Фрол непривычно мягко. — Пункт плана, который мы с тобой обязательно выполним.
Плана…
То есть, все, что он сейчас делает — это тоже всего лишь пунктики плана…
И я в том числе.
— Уверен? — замираю в его руках.
И он, видимо, чувствует мое напряжение, чувствует, как я ускользаю от него, хотя пока остаюсь в объятиях.
Разворачивает к себе, всматривается в глаза и уже другим тоном, строгим, чуть резковатым, ставит вопрос:
— В себе и своих желаниях я уверен. А чего хочешь ты, Оля?
Вопрос неожиданно ставит в тупик.
— Только не говори банальность вроде — «мир во всем мире» и «пусть всегда будет солнце», — просит вдогонку Фрол. — Здоровье близких и родных тоже оставим вне этой темы. Это понятно по умолчанию. Чего ты хочешь еще? Ты. Для себя.
Вздыхаю.
Приходится думать по новой.
И Фрол точно не хочет облегчить мне задачу, потому что, выждав пару минут, говорит:
— У тебя есть хобби, которое ты бы хотела сделать любимым занятием, но почему-то не сделала. Ты хорошо делаешь работу, которая тебе безразлична. По этой же причине ты даже не пытаешься сойтись с коллективом и, не знаю, замечаешь ли сама, но буквально ищешь предлоги для увольнения.
— Начитался моего личного дела? — ворчу я. — Там, между прочим, фирмы закрылись.
О том, что я считаю отчасти виноватой себя, упрямо молчу. Все-таки это компания его отца, а тут вроде бы отношения начинаются, а вдруг он расстроится раньше времени и…
— Мне кажется, ты постоянно на кого-то оглядываешься, — добивает Фрол меня своей проницательностью. — Ты даже в машину вчера не села, пока не убедилась, что никто нас не видит. Нет, это не выглядит как простая предусмотрительность. У меня такое ощущение, что ты мечешься между тем, чего хочешь, и что тебе навязали, внушили.
Слова мужчины неприятно царапают что-то внутри меня и как будто стягивают с меня невидимые слои, за которыми спрятана правда.
Пытаюсь избежать этого, снова закрыться — так уютней, привычней, и, наверное, мне даже успело понравиться так…
Но душевный покой рушится осознанием, что он прав. Не знаю, как догадался, как понял, но прав.
Балетная школа вместо художественной… Мой первый парень, который нравился моим даже больше, чем мне… Уговоры к нему вернуться, несмотря на его предательство…
И то, что я торможу отношения с Фролом…
Хочу его так, что пытаюсь быстрее уснуть — и чтобы скорее рассвет. Хочу находиться рядом. Хочу отдаться безумию, которое иногда прорывается сквозь спокойный взгляд его глаз.
Но не делаю этого, прикрываясь тем, что мы мало знакомы, что серьезные отношения с этого не начинаются. Но кто так сказал? И кто даст гарантии, как будет правильно для меня?
Я так боюсь осознать свои желания, возможно, отличные, от чьих-то других, к которым привыкла, с которыми свыклась, приняв за свои, что малодушно пыталась спрятаться за словами Ильи, когда он сказал, что мы с Фролом — не пара. Вернее, что я не подхожу такому, как он.
Но откуда он знает?
Если мы сами не знаем этого.
— Так чего же ты хочешь, Оля? — повторяет вопрос мужчина.
Но теперь я знаю ответ, поэтому тяну за цепочку на его шее, и когда он склоняет лицо к моему, уверенно отвечаю:
— Тебя.
И делаю то, чего мне так не хватало ночью без сна — целую его.
Наплевав на то, что он — мой директор, что кабинет не закрыт и в любую минуту кто-то может войти. Не подсчитывая дни, когда мы впервые увиделись, и не гадая: прилична ли уже эта степень близости, именно это количество ударов в секунду и то, что я не хочу его отпускать и позволяю его пальцам скользнуть под мою блузу и накрыть ладонями мою грудь.
И не считая количество тихих стонов, которое мы вырываем друг из друга, как некое приглушенное обещание, и немое согласование планов, которые в данный момент совпадают.
Ближе…
Быть еще ближе друг к другу…
Глава № 20
Мне кажется, что он не целует меня, нет. Он словно рисует губами картину, на которой только мы двое, а вокруг вакуум, пустота, которая иногда взрывается яркими фейерверками.
Нет шумного города за окнами офиса, нет времени года, нет никого на сотни миль вокруг нас.
Только хаос, который вбирает в себя, кружит спиралью, стирая остатки сознания, условностей, страхов.
Я глохну от громких ударов своего сердца, слепну от темного взгляда мужчины, слабею от жадности его рук.
Хватаюсь пальцами за его рубашку, и она словно парус, помогает мне не падать на этих волнах, а нестись по ним дальше.
Медленно…
Как же медленно и неохотно лижет бриз мои скулы, перебирает волосы и остужает прохладной дорожкой шею…
И шепчет…
Что-то шепчет, но я не хочу вслушиваться, не могу, не разбираю слов.
Пока жар не спадает.
— Не так… — подкрадывается реальность голосом с хриплыми нотками, который еще целую минуту позволяет мне нежиться в забытье, а после тянет в привычный мир, где снова есть звуки и запахи.
Тяжелое дыхание мужчины у моего виска. Огненная арабика с перцем без сахара. Шины отъезжающих со стоянки авто.
— Солнце, — руки мужчины приподнимают мое лицо, ловят взгляд. — Не здесь и не так.
Пытаюсь отвернуться — не отпускает.
Застегивает пуговички на моей блузе. Поднимаю руки, чтобы сделать это сама, но опускаю их вниз: пальцы слишком дрожат.
Поправляет свою рубашку, но не дает ускользнуть, закрыться — смотрит в глаза, наблюдает, и как только я опускаю ресницы, прикасается пальцем к губам. Властно очерчивает верхнюю губу, спускается к нижней, приподнимает мое лицо, намекая, что хватит рассматривать пол.