Петр Иванович взял деталь, чертеж, циркуль. Проверил по чертежу, посмотрел на тезку.
— Третьего, говоришь, разряда?
— Не заслужил? — с тревогой переспрашивает младший.
— Заноза, — отвечает старший. — Третьего, спрашиваю?
— Третьего.
— Заслужил.
— Значит, можно действовать?
— Действуй!
— Нарядик бы, товарищ начальник! У нас без этого не полагалось.
— Есть, — отвечает Петр Иванович-старший и смотрит поверх его головы. — Сколько же тебе дать?.. Ладно… — Он подает лист младшему. — Сыпь…
Младший выходит в проход. Он настолько мал, что его почти не видно из-за станков.
Петру Ивановичу некогда думать о шустром пареньке. Он снова идет в обход, всматриваясь в работу ребят, вслушиваясь в ход станков, проверяя готовые детали, сложенные ребятами на доски возле станков. Беря деталь, спускает очки на нос, часто кивает головой, но молчит и шагает дальше, усталый, утомленный бессонной ночью, бестолковым первым днем работы с ребятами. Он чувствует, что пока еще ничего не может сказать определенного, как будто среди ребят есть такие, с которыми можно работать; это его тезка — Петр Иванович, это высокий парень, который назвал себя Медведевым, это еще два-три, а дальше что? Дальше он пока ничего не видит и не знает. Целый день он расставлял, расспрашивал, объяснял… Среди «списочного состава» оказалось три девочки — Петр Иванович расставил их на подсобные работы, одну, особо шуструю, определил в табельщицы.
Стало для самого себя неясным, а что он скажет заместителю директора, если тот вызовет его и спросит: «А ну, как?»
Определенно подумал только о своем тезке: «Парнишка с хваткой. Из этого толк должен быть…»
Так он доходит до конца цеха одной стороной: возвращается обратно другой стороной, и у него создается впечатление, что его в чем-то обманули: вчера ему дали определенный брак, он шумел, кричал, отказывался принимать его, и вдруг это оказался совсем не брак. Выходит, что его обманули собственные глаза, которым он верил в течение шестидесяти трех лет.
Петру Ивановичу становится стыдно, он круто сворачивает из прохода в свой закуток, садится на табурете, завертывает папироску и глубоко затягивается. Чувствует страшную усталость.
Поднимает глаза, перед ним Петр Иванович-младший.
— Ты чего?
— Кончил.
— Кончил? — Петр Иванович-старший даже приподнялся с табурета. — Кончил?
— Так точно, товарищ начальник.
— Да я же тебе дал дневное задание.
— Уж больно хорошо станок поет, товарищ начальник, так вот и получилось.
— Сядь! — показал ему старый мастер на ящик.
Младший сел.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
— На работе сколько?
— Год.
— Где же ты навострился так?
— Война научила.
— Верно, — соглашается старший. — Многому она научит.
Посмотрел на часы.
— Давай собираться, тезка, гудок скоро.
И вдруг ожил цех, зашумела, загудела ребятня, замелькали шапки.
Петр Иванович почти выбежал в проход, закричал:
— Не разбегаться! Чтоб у каждого станок был в порядке.
Торопливо шел между станками и видел: все как полагается. Пожал плечами.
— Ну, что ты скажешь? Не умею я с вами… Да ну вас…
Стало стыдно во второй раз. Боялся посмотреть на ребят, а те кричали со всех сторон:
— До свиданья, товарищ начальник.
Петр Иванович распрямился, поднял обе руки и только одними кистями махал им. И мелко, мелко смеялся про себя.
— Ну чего я с вами, чертенятами, делать стану. Не цех, а птичник… Галчата и только…
Петр Иванович не ходил больше в контору. Не хотелось встречаться с Александром Владимировичем. Стыдно было явиться к нему: накричал тогда Петр Иванович на него, а прав-то все же был он — Александр Владимирович.
Петр Иванович видел это теперь совершенно ясно. «Списочный состав» жестоко подвел его, но в хорошую сторону. Петр Иванович в тайнике души надеялся, что ребята сорвут у него работу и дирекция завода избавит деревообделочный цех от «списочного состава», а этот «списочный состав» оказался подлинно рабочим составом, с которым можно работать и хорошо работать.
Прохаживаясь по цеху, Петр Иванович останавливался возле каждого.
Петр Иванович не раз замечал, что многие ребята работают упорно и молча. Он остановился у станка одного из таких угрюмых, взял деталь, проверил ее размеры, положил деталь обратно, посмотрел на парня и спросил:
— Какие-то вы такие, словно кто вас обидел?
Парень удивленно вскинул на него глаза и коротко ответил:
— Немцы.
— А ты видал их когда-нибудь живыми?
— Добрая половина наших ребят смоленские… Все были под немцами.
— Вы? Были?
Он не сказал больше ни слова, не спросил ничего. Постоял еще немного и медленно пошел вдоль цеха.
Вечером этого дня заместитель директора спросил его:
— Ну, как?
— Свыкаться, как будто, начинаем.
Заместитель прищурил глаз.
— Может быть, недоволен чем?
Петр Иванович спокойно ответил:
— Пока ничего. Поспешишь — людей насмешишь. В прошлый раз погорячился, а сейчас обожду. Посмотрю, тогда и разговаривать стану.
И больше об этом разговора не начиналось.
А дни шли.
Без четверти восемь распахивались двери, и весь галчатник разом врывался в цех, с шумом, криками приветствуя Петра Ивановича. Петру Ивановичу давно бы пора было привыкнуть к этому шуму, но он всегда вздрагивал, и ему казалось, что это ворвались не ребята, не его рабочий состав, а какая-то взрывная волна, готовая все смести и разнести на своем пути. И он выходил из закутка, вернее, выбегал с раскинутыми руками, словно стараясь предотвратить неизбежную гибель всего цеха. Потом махал рукой и ворчливо отзывался на приветствия ребят:
— Потише бы вы! Эк, как расшумелись!
А ребята расходились по своим местам, к своим станкам, подносили материалы, выкладывали инструменты, просматривали задания на день.
И ровно в восемь цех вступал в жизнь.
А к концу дня Петр Иванович с обычным для него волнением подходил к доске показателей. Вихрастая девчонка из «списочного состава» подводила итоги. И если отбросить самые первые дни, когда Петр Иванович распределял ребят по станкам, проверял их работу, знакомился со всеми, то за последние две недели выработка ниже ста процентов ни разу не снижалась. Были такие ребята, у которых она доходила до 110—115 и больше. И впереди всех всегда шел Петр Иванович Самойлов — младший. Близ него стояло имя Медведева.
Петр Иванович-старший, взглянув на итоговую цифру, удовлетворенно переводил глаза на ту сторону, где должна быть фамилия младшего, и ребята замечали, как улыбка пряталась у него под усами. Значит — доволен.
У него стало привычкой несколько раз подходить за день к станку своего тезки и спрашивать:
— Идет?
— Как по маслу, Петр Иванович!
— Ну и хорошо.
Кивал бородкой, поднимал очки и отходил дальше.
Его тезка шел впереди, хотя ростом он был меньше всех. И в то же время Петр Иванович-старший замечал, что работа младшего идет скачками, неравномерно. Временами можно было видеть его вялым, забывчивым. Порою у него останавливался станок, и сам он будто проваливался куда-то, а потом появлялся вновь, и станок начинал гудеть напряженно, захлебываясь.
Как-то раз Петр Иванович из разговоров ребят услышал, что отец у его тезки был на фронте, но что с ним произошло — он недослышал. Расспрашивать не решился. Думал, что будет такое время, когда младший сам придет и расскажет ему все.
А Петр Иванович-младший все больше и больше свыкался с цехом, чувствовал себя здесь, как в семье. Петр Иванович-старший замечал, что в минуты особого оживления парень бросал станок, срывался с места, куда-то исчезал, и его звонкий голосок слышался то там, то тут.
Видя, что тезка вернулся на место, Петр Иванович подошел к нему:
— Другим мешаешь и дисциплину нарушаешь.
— И они меньше нужного не вырабатывают.
— Но могут сделать больше. Фронт требует от нас одного: давай, давай. Давай.
— Вам все больше да больше…
— Вон как! — удивился старший. — Фронт, значит, обожди.
Младший замолчал, но за этот день он выработал больше обычного.
И все же они поссорились.
Станок у младшего шел на полном ходу, а самого его не было. Петр Иванович заглянул за станок, но и там его не было. Прислушался: голос младшего звучал где-то в конце цеха. Петр Иванович прошел туда. Младший сидел на станине в окружении таких же ребят, чувствовавших себя настолько непринужденно, что они не заметили даже, как к ним подошел мастер. Младший, разводя руками, рассказывал что-то очень смешное…
— Понятно!..
Ребята повскакали с мест. Младший поднялся с пола, хотел что-то сказать, но промолчал. Он видел, как побледнело лицо начальника цеха:
— Там без снарядов, а мы хаханьки…
И пока младший шел по проходу к своему станку, Петр Иванович, следуя за ним, бубнил:
— Станок на ходу, без присмотра, а хозяин гуляет… Да я завтра же напишу твоему отцу, как ты здесь работаешь.
Малыш остановился, взглянул на своего начальника. Петр Иванович даже отступил: в глазах малого горела ненависть. Рывком он остановил станок и будто провалился куда. Петр Иванович огляделся кругом, заглянул за станок, в проход — нет. Петр Иванович прошел в уборную, в умывальник, вернулся в цех, заглядывая за станки, — младшего нигде не было. И только через несколько минут он все же нашел его: тот сидел на станине, вжавшись в станок, и все его маленькое тельце вздрагивало от беззвучных рыданий.
— Ну? — растерялся начальник и начал вытаскивать тезку из-под станка. — Эх, друг! Разве можно так?
Он не знал, что делать, как вести себя: быть ли строгим начальником цеха, обратиться ли в няньку. Заметив любопытный взгляд из-за соседнего станка, крикнул:
— Ну-ка, Сашок, дай сюда воды!
Напоил тезку, намочил ему голову, приказал пареньку:
— А ну, еще!..
Взял кружку, присел рядом с тезкой, теплым, волнующим голосом спросил: