— Как все. Через отдел кадров.
— А до?
— В школе училась. Окончила — и на завод.
— После средней школы — и в снабжение? Ого! И давно?
— Недавно.
Марина поднялась со стула. К чему беспредметный разговор? Надо возвращаться к делу.
— Ладно, детка, я тебе карьеру не испорчу. Бери! — Человечек пнул палкой большой конверт на письменном столе. — Бери оттуда бумагу. Пиши! «Уважаемый товарищ П. О. Марков!» Это я. Петр Осипович Марков. Меня тут некоторые «Помарков» зовут. Что ты скажешь, какие остряки-самоучки. Написала? «Прошу вас дать указание заводу-поставщику отгрузить в счет вашего лимита заводу искусственного волокна сто двадцать — в скобках сто двадцать — тонн купоросного масла». Написала?.. Ого, быстро! Значит, после школы — на завод? Молодец!.. Дальше пиши: «Обязуюсь сразу же по получении купоросного масла дать телеграмму заводу-поставщику, чтобы сто двадцать тонн были бы вам возвращены из наших фондов при первой же возможности». Написала, детка?.. И знаешь, почему я тебе даю? Ты честный человек, детка, это видно… А не хочешь к нам? Я бы взял… Не пойдешь? Правильно!..
Через неделю на завод поступили две дополнительные цистерны с купоросным маслом, а на следующий день еще одна.
Марков сдержал слово.
Надо было отправлять обещанную телеграмму. Марина побежала в машинное бюро отпечатать текст. Возвращаясь обратно, еще в коридоре, она услышала шум, доносившийся из общей комнаты отдела снабжения. Кто-то громко и весело поносил все курорты на свете. «Ковшов», — догадалась она и открыла дверь.
Начальник отдела снабжения, загорелый и похудевший, стоял посреди комнаты.
— Здравствуйте, Степан Сергеевич! С приездом вас. Что так рано?
— А ну их к чертям! — махнул он рукой. — Замучила медицина… Режим! Отбой, подъем. Не выдержал. Удрал… Как у вас тут дела? Пошли в кабинет, доложишь.
Марина рассказала Ковшову о своей командировке.
Он смотрел на нее, улыбаясь.
— Вырвала, значит? У самого Маркова? Ты знаешь, кто такой Марков?.. У-у-у… Здорово, здорово! Научил я тебя все-таки уму-разуму. Провести такого старого волка…
— Почему — провести, Степан Сергеевич? Мы ведь отдадим. Вот телеграмма.
Ковшов пробежал глазами текст. Аккуратно сложил бумагу вдвое и не спеша разорвал пополам. Еще и еще, пока бумага не превратилась в мелкие клочья.
Бросил их в корзину.
— Что вы делаете! — воскликнула Марина.
— Вот где ей место, твоей телеграмме. Ничего мы им не отдадим. Только дурак отдает то, что само в руки приплыло.
— Но ведь я обещала!
— Беру этот грех на свою душу, Ты обещала, а я запретил.
— Нет, Степан Сергеевич, так нельзя.
Ковшов сдвинул брови.
— Указывай мне еще тут, чего можно и чего нельзя… Что ты за человек, Марина, не понимаю. Только я приехал — сразу в драку. Иди работай! Дай хоть денек прожить спокойно.
Но Марина не уходила.
— Надо отправить телеграмму, Степан Сергеевич, — настаивала она с упорством отчаяния.
— Убирайся ты отсюда прямым ходом! — вскричал выведенный из себя Ковшов. — Сказано — нет!
Нет?.. Этот смешной старый Марков пошел ей навстречу. Он считает ее честным человеком. А она…
Нет, если сейчас уступить Ковшову — значит кончено. Если есть вообще какая-нибудь граница, дальше которой нельзя идти, то вот она, эта граница, — здесь!
Снова отпечатав на машинке текст телеграммы, Марина понесла ее на подпись директору завода. Может быть, удастся обойти Ковшова.
— А почему я? — удивленно посмотрел на нее директор. — Есть же начальник отдела.
Знает уже, что Ковшов приехал!
— Он не хочет.
— Странно… Он не хочет подписывать, а вы несете ко мне?
— Иван Васильевич, если вы не подпишете… Если вы не подпишете…
У Марины дрожали губы.
— Что случилось?.. Что вы молчите?.. Ну-ка, садитесь сюда. Выкладывайте, что произошло…
Больше часа просидела Марина у директора завода.
Несколько раз в кабинет заходила секретарша, напоминала, что директору надо ехать в горисполком, но он только нетерпеливо отмахивался.
А когда Марина ушла, неся в вытянутой руке, как боевое знамя, подписанную директором телеграмму, он вызвал секретаря и сказал:
— Позвоните в горисполком и сообщите, что я приеду позже. И вызовите ко мне Ковшова. Немедленно!
Ковшов вернулся от директора после конца рабочего дня. В отделе снабжения уже никого не было. Одна Марина возилась с бумагами: она решила дождаться начальника отдела.
Ковшов остановился напротив нее и, заложив руки за спину, долго стоял и молчал. Марина не решалась поднять головы.
— Так, — процедил сквозь зубы Ковшов. — Так… Значит, жаловаться, кляузничать… На меня… Значит, все, что я для тебя сделал, побоку. Так…
Он бросал в нее слова, словно тяжелые камни.
— Ой, зачем вы так говорите, Степан Сергеевич!
— Значит, все побоку, — продолжал он с едва сдерживаемой яростью. — Значит, змею в отделе пригрел…
Чем дольше он говорил, тем смелее смотрела Марина ему в глаза. Он так неправ, так вопиюще неправ!
— И ты думаешь, что тебе все сойдет с рук? — говорил Ковшов, наклонив голову и чуть покачиваясь. — Ты меня еще плохо знаешь. Придавлю ногтем — и нет тебя.
Грузно ступая, он прошел к себе.
— Хромченко! — почти сразу же раздался оттуда его голос.
Марина вошла в кабинет. Ковшов сидел за письменным столом и тяжело дышал, держась за грудь.
— Вам плохо, Степан Сергеевич? — кинулась она к нему.
Он остановил ее движением руки.
— Я позвал вас, Хромченко, чтобы сообщить о новом назначении, — официальным тоном произнес Ковшов. — Вы хорошо поработали за время моего отсутствия. С завтрашнего дня я хочу вас назначить начальником группы химикатов. Пасечник переводится в другую группу… Директор не возражает… Согласны? Подумайте, Хромченко. Очень ответственная должность. Чуть недосмотрели — и завод останавливается. По вашей вине. Понимаете, чем это пахнет — остановка завода по вашей вине?
В глазах начальника отдела Марина прочла вызов и предостережение.
Отказаться? Ведь поскользнешься — пощады не будет…
Нет, нельзя! Дело не в ней, не в их отношениях. Главное — завод.
Марина глубоко вздохнула:
— Понимаю, Степан Сергеевич… Я согласна. Можно идти?
Марина повернулась и вышла из кабинета, почти физически ощущая на затылке тяжелый, сверлящий взгляд.
Борис Полевой
ПРАКТИКАНТ
Дело было ночью, когда со всех объектов строительства в приземистое здание управления поступили сведения о сделанном за день. В этот час начальник стройки, известный советский инженер, собирал у себя руководителей районов и своих ближайших помощников, чтобы наметить и обсудить главные задачи завтрашнего дня. Короткие ночные совещания и здесь назывались «заседаниями военного совета», и в шутливом названии этом была правда, ибо напряженная жизнь строительства напоминала картину наступления, и это мирное трудовое наступление, все нарастая и ширясь, велось день и ночь.
Так вот, в поздний час мы попросили у начальника дать человека, который мог проводить нас на один из объектов, где утром ожидались важные производственные события. Начальник потер большой, рабочей рукой высокий лоб и сказал задумчиво:
— А знаете, придется, пожалуй, ехать без провожатого. Весь мой народ должен быть тут, на совещании. Впрочем, — и в его спокойных больших, стального цвета глазах вдруг мелькнула лукавинка, — впрочем, есть один человек… очень серьезный товарищ… только…
Он позвонил и сказал пожилой секретарше, бесшумно возникшей в дверях:
— Пригласите ко мне практиканта. Если ушел, пошлите за ним машину, — и, обернувшись к нам, добавил: — Только уговор: вслух не удивляться и провожатого нашего вопросами о его личности не смущать. Я потом сам все объясню.
Усталое лицо начальника сохраняло прежнее холодно-деловое выражение, но глаза его смеялись уже откровенно.
В это время дверь открылась, и из-за портьеры появилась щупленькая фигура подростка в ватнике. Слишком большой по размеру ватник сидел на нем, как водолазная рубаха, а рукава его были даже закатаны. На вид вошедшему можно было дать лет четырнадцать, но лицо его, совсем еще детское, было необычайно серьезно, и это взрослое выражение как-то особенно не вязалось с носом пуговкой, густо поперченным крупными золотыми веснушками, с пушком на щеках.
— Вот, познакомьтесь — Константин Ермоленко, наш практикант. Костя, отведите товарищей на шестой объект. Все им покажете.
Необыкновенный практикант кивнул головой. По-видимому, выполнять подобные поручения было ему не в диковинку. Мальчишеским жестом он поддернул брюки и при этом серьезно сказал:
— Хорошо. Прошу за мной.
Проводник оказался бесценным спутником. Он всю дорогу рассказывал о строительстве; точнее, не рассказывал, а толково отвечал на вопросы, и ни один из них не застал его врасплох.
Строительство он знал отлично, и знал именно то, что могло показаться интересным новичкам. Память у него была поразительная.
Впрочем, относясь к своему делу очень ответственно, он не вполне доверял памяти и иногда лез в карман, извлекал замурзанную и истертую записную книжку и уточнял по ней названия и цифры.
Но особенно в нем подкупало то, что он как бы сросся со стройкой — думал о ней, как о чем-то своем, личном. На нас, людей, впервые попавших сюда, смотрел снисходительно и считал долгом все пояснять в популярных сравнениях.
Так мы узнали, что намывная плотина похожа на горный хребет, что машины бетонного завода переваривают в день больше, чем целый состав цемента, что если вытянуть в одну нитку всю металлическую арматуру, которую предстоит заложить в тело сооружений, то получилась бы стальная полоса, которой можно было бы опоясать земной шар.
На стройке его знали и, должно быть, любили. Кое-кто из встретившихся инженеров — правда, не без легкой усмешки — поздоровался с ним, а шофер тяжелого бензовоза, поравнявшись с ним, притормозил и, высунувшись из кабины, крикнул: