— Из одного нашего цеха двое и оба Петра Ивановича.
А когда кончили доклад и председатель заводоуправления начал раздавать подарки, в числе первых был вызван Петр Иванович Самойлов. Он чуть выше стола, и это вызвало движение в зале, легкий, хороший смешок. И вдруг поднялись такие аплодисменты, что на время прекратили собрание. И больше всего шумели и аплодировали ребята своему герою из деревообделочного цеха. А старшие, видя необычайно маленького героя производства, поддержали ребят. Зал затихал, но вспыхивал где-нибудь в одном углу один-другой хлопок, и зал снова шумел, аплодировал, кричал.
Председатель заводоуправления пожал руку Петру Ивановичу-младшему, показал глазами на зал:
— Видал, как чествуют! Придется тебе, парень, однако, выступить и поблагодарить их за такое к тебе внимание.
Петр Иванович огляделся и несмело сказал:
— Если полагается, так что же…
И, не дожидаясь предложения председателя, вышел вперед стола президиума, и сразу стало страшно. Но вгляделся в глубь зала, увидел своих. Чуть усмехнулся и шагнул к самому краю сцены.
— Очень уж вы хлопаете мне много… А только это неверно. Хлопать надо всем нашим ребятам сразу. Наш цех передовой, так и в приказе указано. Значит, я не один, а они все… — И он провел рукой по залу. — А почему он передовой? Вот я спрошу, а кто руководит им? Петр Иванович — очень замечательный человек. Хоть он и сердитый с виду, а ребят любит здорово и горой за них стоит. Ну, и мы его, конечно… любим… А за подарок спасибо… Будьте уверены, не подведем. За всех ребят говорю, не за себя.
Повернулся и пошел к своему месту.
Зал гудел от аплодисментов.
Утром голос Петра Ивановича-младшего гудел на все общежитие:
— Вставай… День мировой… Золотой… А солнышка сколько… За год его столько не было…
Ребята повскакали с постелей, хотя после вчерашнего торжественного заседания, концерта и кинокартины хотелось еще спать и было очень рано.
Вскакивали и бежали умываться. Завтрака еще не было — рано.
Высыпали на площадку перед общежитием, как воробьи на жердочке, расселись по бревнам, раскатанным возле дома.
— Я так полагаю, — рассуждал Петр Иванович-младший, — двора нашего на пять домов хватит. Кончаем мы работу в восемь, а летом солнышко без малого до одиннадцати бывает… Если нам тут волейбольную площадку организовать, так мы еще после завода поиграть можем. Правильно, ребята?
— Футбол лучше, — возразили с соседнего бревна.
— Футбол, — запротестовал Самойлов, — ему тут простора мало… Его туда, — он показал на поле за территорией двора. — Только ведь, ребята, за нас никто ничего делать не станет. Самим придется площадку готовить.
— Ну и что?
— А то, что приниматься за это дело надо будет.
— Два праздника у нас.
Петр Иванович-младший задумался.
— Отставить!.. Праздник для отдыха… Предлагаю после завтрака уйти всем в лес. Щеглы там, ребята, птицы разные… Поют…
Глаза сразу загорелись, весь подался вперед, зашептал:
— Тут за лесом озерко есть. Рыба в нем водится… Утки бывают. Может, подстрелим одну или две, и рыбы половить можно… У меня вот что есть!.. — И он вытащил из кармана большую новую рогатку. — Если бы подстрелить утку, суп можно сварить, а то столовская затируха надоела.
Помолчав, добавил:
— А вечером площадку ладить станем.
Вдруг сорвался с места.
— За мной, ребята! Звонок на завтрак был.
И первым ворвался в столовую.
Праздничные дни мая, промелькнувшие так солнечно и ярко, ушли далеко, забылись. А в те дни ребята бродили по лугам, жгли костры у озерка, лазили в камыши в надежде подстеречь зазевавшуюся утку и подстрелить ее из рогатки. Вернулись с лугов только к вечеру, а после ужина строили площадку для волейбола. Раза два после праздников успели даже сыграть на площадке, и на этом кончилось все.
Каждое утро радио приносило все новые и новые, все более тревожные вести: враг идет по Украине, враг рвется к Волге, собирается захватить Кавказ. Советские войска отступали под его натиском, отступая, требовали от тыла: «Снарядов! Вооружения! Боевых припасов! Скорее и больше!»
— Слыхали? — спрашивал каждое утро начальник цеха, и они отвечали только кивками головы, молча расходясь по своим местам.
Как-то получилось само собой, что в эти дни ребята начинали работу минут за десять-пятнадцать до гудка, а в обеденный перерыв со всех ног бежали в столовку и возвращались так же до гудка и без отдыха становились на свой пост. А бывали такие дни, когда обед приносили им в цех, и ребята ели его тут же у станка, без перерыва работы. Гудок объявлял конец дня, но его не слыхали: работа продолжалась.
На доске показателей в эти дни появлялись новые цифры, которых раньше не знавал цех: 160, 163, 165, 169… И в отдельных клетках: 190, 201, 217… Впереди, как всегда, был Петр Иванович Самойлов.
Он похудел, осунулся, под глазами появились синие круги, и в то же время он рос, вытягивался. Короткими становились брюки, широкими стали в поясе, отчего все время приходилось подтягивать их.
Ребята смеялись:
— Срежь у пояса, подшей внизу, будет как раз…
А радио продолжало волновать, приносить тревожные слова: «Страна в опасности! Враг рвется к Волге, к Сталинграду! Враг на Кавказе!»
Заводоуправление требовало:
— Напрягайте силы! Больше продукции для фронта!
В иные дни приходилось забывать, что кончился день и начинается ночь. Бывало, что ребята отдыхали каких-нибудь полчаса-час и становились на ночную смену.
— Какой ты красивый! — неожиданно для себя самого однажды вскрикнул Петр Иванович, заметив ввалившиеся глаза, бледные щеки своего тезки.
Озорная улыбка пробежала по лицу младшего. Сощурил глаз и, будто не обращаясь ни к кому, ответил:
— Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?
— Это ты к чему? — опешил старик.
— Насчет красоты… Поглядели бы вы, товарищ начальник, в зеркало… Соревноваться с вами могу… Тоже, лучше не надо…
— Думаешь? — растерялся старик.
— Вижу, Петр Иванович.
Старик махнул рукой:
— Нам с тобою не жениться. Ладно и таким. Фронт бы вовремя обеспечить нашей продукцией, вот что важно.
В августе Петр Иванович-младший пришел в закуток к старшему. Тот заметил в глазах тезки необычный огонек, как будто произошло что-то большое, а может быть, даже торжественное. Тепло спросил младшего:
— Сказать что-то хочешь?
— Очень хочу.
— Садись… Поговорить по-людски и то некогда.
— Не могу сидеть.
— Волнуешься?
— Не знаю… Может, и так.
— А ты спокойнее… Ну и в чем дело?
— Вчера, Петр Иванович, меня приняли в комсомол.
Мастер опустил очки, положил обе руки на плечи мальчика, глубоко, серьезно посмотрел ему в глаза и сказал:
— Честным будешь. Верю в тебя.
— Я, Петр Иванович, хотел согласовать с вами одно дело.
— Ну?
— Решили мы с ребятами мою бригаду перевести на фронтовую и дать обязательство выполнять все задания не меньше как на 180 процентов… Прошу принять нашу заявку, — он подал мастеру свои обязательства.
Петр Иванович посмотрел листок, подумал, спросил:
— А Медведев как?
— Не пойму… Комсомолец, а нас сторонится, разговаривать не хочет со мной…
— А с комсомолом согласовал это? — переспросил мастер.
— Да. Мне предложили перейти с бригадой на «фронтовую» и вызвать на соревнование другую такую же бригаду. Какую — не знаю еще…
— Может, Медведева?
— Не пойдет у нас дело с ним, Петр Иванович. Он глядит на меня, будто враг я ему, выскочкой хочу быть… В таком разе у нас не соревнование будет, а склока… Толку что? Говорят, хорошая бригада есть в сборочном цехе, может, ее мне вызвать? Там такие же, как и мы.
— В добрый час, — похлопал по плечу младшего старший… — В добрый час, а что касается меня, так всегда помогу…
В тот же день вечером в цехе впервые вышла «Молния». В ней говорилось о создании новой фронтовой бригады в цехе, что эта бригада вызывает на соревнование такую же бригаду из сборочного цеха и что 21 августа в помещении комитета комсомола назначается встреча обеих бригад для обсуждения условий соревнования.
«Молния» призывала молодежь:
«Организуйте комсомольско-молодежные бригады! Своей замечательной работой старайтесь завоевать почетное место на заводе».
Листовка кончалась стихами:
Клянемся священными именами
За Родину павших героев своих
Нести высоко комсомольское знамя
И множить великие подвиги их!
Трудно забыть Петру Самойлову и его бригаде этот день двадцать первого августа, когда они прямо из цеха после работы вместе с Петром Ивановичем и представителями молодежи цеха прошли в помещение комитета комсомола, где их ожидала бригада сборочного цеха, тоже во главе со своим начальником.
Расселись по разным сторонам комнаты, не соприкасаясь, не вступая в разговоры, как будто собрались две враждующие стороны. Петр Иванович-старший подсел к столу секретаря комитета комсомола и что-то подсчитывал на листке бумаги. Петр Иванович-младший шептался со своими друзьями. В сторонке, в полутемноте сидел Медведев, равнодушный ко всему, не связанный ни с кем. Бригадир сборочного цеха Андреев переговаривался со своими ребятами. Видно было, что обе бригады волнуются и не могут скрыть своих чувств, а может быть, не знают, как начать разговор, встречу.
Но вот поднялся со своего места секретарь комитета комсомола, вышел на середину комнаты, где стоял длинный стол, покрытый синим тяжелым сукном, улыбнулся дружески всем, как старый знакомый.
Разбросил руки, как бы приглашая тех и других к столу.
— Что ж, товарищи бригадиры, будем начинать. Прошу, товарищ Самойлов, сюда, на эту сторону стола со всеми членами бригады, а вас, товарищ Андреев, сюда.
Поднялись бригадиры, поднялись члены бригад, все такие же неуверенные, не знающие, что делать дальше. Секретарь взял бригадиров за руки, сблизил их, сказал: