Этот великий Страх, который учишься чувствовать, напоминая себе о незавидных, гиблых перспективах, ожидающих тебя в конце времен, идет рука об руку с Доверием к Богу… Мы разучились этому доверию и даже не представляем, в большинстве своем, что оно подразумевает. Многие слова стали для нас полыми пробирками из разноцветного стекла, давно лишенными своего содержания. Они хорошо известны на слух, они частенько пережевываются устами, но глубины этих основополагающих слов давно уже скрылись от нас под водой, оставляя на виду лишь легкую рябь своего поверхностного значения.
Довериться Богу – это значит всегда, непреложно помнить, что все происходящее случается или по воле, или по попущению Божиему. Но в любом случае – не без Его ведома.
Не беспокойтесь ни о чем, ни о ком сильно. Сами себя и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим. Как часто напоминает нам об этом Святая Церковь, нам, маловерным, многопопечительным… С одной стороны, нужна и своя мудрость и осмотрительность, но главное – постоянное обращение за помощью к невидимому плотским человеком, но видимому духом Господу, обещавшему всем надеющимся на Него, что и «волос с головы их не падет, без воли Его». Уповая на Него, апостолы все претерпели, но победили мир – небольшое количество овец победило несметные стада волков. Разве это не доказательство силы и промышления Божия? (Игумен Никон (Воробьев)).
Довериться Богу – это за все скорби, и болезни, и нужды, и тяготы искренне, от всего сердца благодарить Его, уже не нудя, не понукая себя, как поначалу, а твердо веря, что всякая горькая микстура – к спасению нашему, и чем доверчивее и охотнее мы ее принимаем – тем ближе, тем гарантированней наше духовное исцеление.
Во всем действует самость, она все поправляет сама, оправдывает себя, очищается, вырывает душу несвоевременно из того состояния, куда поставило ее попущенное Господом обстоятельство, в котором она могла бы поучиться и самоукорению, и смирению, и самоотречению, если бы потерпела и пождала, как следует. (Игумения Арсения (Себрякова)).
Великий Августин часто молился со словами: «Господи, карай меня и наказывай в этом мире. Здесь тесни меня скорбями и предавай мучениям, только дай мне прощение в будущем веке».
А Моисей пошел еще дальше, прося у Бога единой судьбы с грешниками в уготованных для них мучениях: « Прости им беззаконие или изгладь меня из Книги Жизни».
Так, апостол Петр, лечивший немощных уже одной своей тенью, лишь по неоднократным просьбам учеников уврачевал больную дочь, дабы она им служила. А после служения вновь вернул ее в кровать с прежней болезнью, чтобы она не лишилась той пользы, которую телесная немочь дает душе.Довериться Богу – это молиться с непоколебимой уверенностью, что Бог тебя слышит и, зная наперед молитв нужды твои, поможет в необходимом и спасительном.
Неуверенность в получении просимого у Бога – хула на Бога. Приступая молиться Царице Богородице, прежде молитвы будь твердо уверен, что ты не уйдешь от Ней, не получивши милости. Так мыслить и так быть уверенным относительно Ее – достойно и праведно, а приступать к Ней в молитве без такой уверенности было бы неразумно и дерзко, а сомнением оскорблялась бы благость Ее… (Святой праведный Иоанн Кронштадтский).
Почему Петр смог сделать несколько шагов по воде, а Мария Египетская вообще всю реку перешла? Почему они смогли? Потому что нисколько не сомневались в Боге. (Протоиерей Димитрий Смирнов, «Не будь неверен, но верен»).
Довериться Богу – это, в конечном счете, отложив мирские попечения и желания, всецело просить Его лишь о стяжании Духа Святого, об укреплении веры, об очищении сердца от царствующего в нем греха, уподобляясь в молитвах своих мудрым старцам, подвижникам и преподобным.
…не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?.. Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. (Мф 6:25 , 32, 33).
Благий Бог прежде всего заботится о нашей будущей жизни и /только/ потом – о жизни земной. (Старец Паисий Святогорец).
Довериться Богу – это значит, не получая того, что просишь, и пересмотрев горячо ожидаемое: нужно ли оно сейчас? не введет ли его исполнение в грех самолюбования и превознесения? да и не чуждо ли вообще это желанное христианскому духу и образу жизни? – либо смириться и отказаться от сомнительного желания, либо молиться и дальше, твердо зная, что Господь попросту испытывает твое терпение и веру в Него.
Научитеся от Мене, яко кроток и смирен сердцем…
Уже само по себе терпение в наше время – экспонат воистину музейный. Мы привыкли перекусывать на скоростях, делать одновременно тысячу и одну вещь, делить горе и радость с ближним на лету, в переходе метро или на подъездной площадке, где судьбе будет угодно нас столкнуть.
И даже любить человека, совсем не теряя головы: быстро, конкретно, потребительски… (Впрочем, это тема особая!) Но это что касается терпения… Что уже говорить о том, что, помимо терпения, Его Возвеличеству Человеку нужно, смирив гордыню, о чем-то долго и слезно просить Того, в чьей всеохватной власти он находится, да еще с поясными и земными поклонами. Да еще и без малейшей гарантии, что просимое будет исполнено.
Православные отцы, написавшие кучи томов для вразумления нашей братии, утверждают, что эта гордыня – и есть самый главный порок, корень всех зол, из которого уже во все стороны тянутся ростки прочих, многообразных и многоликих грехов.
… всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится. (Як. 18:14).
Произносишь слово «смиренномудрие» – и сразу чувствуешь, до какой степени чуждо оно духу современности. Какое там смиренномудрие, какое там смирение, когда вся жизнь теперешняя построена на одном сплошном самолюбовании., самовосхвалении, на пафосе внешней силы и первенства, величия, иерархического могущества и т. д. Этот дух гордости и самовосхваления сверху донизу пронизывает собою не только политическую и государственную жизнь, но и личную, профессиональную, общественную… Христианство, проповедуя смирение, не умаляет, а возвышает и, главное, – уважает человека. Ибо только тот нуждается в самовосхвалении, кому не хватает чего-то, только уроду нужно приукрашать себя., только слабый постоянно похваляется мнимой своей силой. Там, где есть свобода, там не нужна пропаганда, где есть подлинная сила, там не нужны угрозы, где есть подлинная красота, там не нужна «убогая роскошь наряда». И потому смиренномудрие – это то, чего так не хватает современному миру, то, о чем, сам того не зная, но изнемогая в море лжи и самовосхваления, он тоскует больше всего… (Протоиерей Александр Шмеман, «Воскресные беседы»).
Одна моя подруга рассказывала о своей бабушке, женщине лет восьмидесяти, как однажды ночью, упав с кровати при попытке подняться и не в силах встать на ноги самостоятельно, она лежала на полу до утра, боясь потревожить сон сына и невестки, которым рано подниматься на работу… Человек, живущий исключительно своей семьей, ее заботами и чаяниями – и при этом абсолютно перечеркивающий самого себя, относящийся к самому себе жестко и без поблажек, бегущий как черт от ладана, от благодарности за свою сердечную любовь и заботу.
Как это не похоже на обычные внутрисемейно-торгашеские отношения, где: «ты мне – я тебе», а иногда даже циничнее: «мы – мне» настолько всосалось в нашу кровь, въелось в кожу, что лишь мощная чистка души от этой многолетней зашлакованности может явить нам наше первозданное «по образу и подобию», вызвать горечь, боль, ужас при осознании отстояния нас нынешних – от нас изначальных и истинных, какими нам заповедано было быть нашим общим Отцом, какими были наши предки в своем большинстве, к чему нам снова так важно, так необходимо вернуться.
Не о «сучке в глазу брата» моего – уже о бревнах, которым несть числа. Мои, твои, его, ее – наши…
Иногда – бывают такие светлые минуты – знаешь и головой, как надо, и горишь сердцем творить то, что из считаных «надо», как из пяти хлебов , преломляется в сотни, тысячи лучезарных «хочу». Но как не жизненны, не жизнеспособны такие минуты.Дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей. (Ф. М. Достоевский).
Как временные попечения и заботы нам застят вечность, так мы сами, всё, что в нас есть мирского и тленного, застим себе Божий мир… Былинка, подминающая под себя луг… Муравей, с высоты своей сантиметровой насыпи озирающий окрестности…
Неужели я буду еще, и еще, и еще в жизни видеть только себя самого, склонять слово «я» во всех падежах, сводить все только к тому, что для меня – отрада, для меня – страх, для меня – горе, для меня – скука? Неужели вся жизнь может свестись к этому? Как она на самом деле сводится, почему она и не жизнь, почему она – тоска, бесплодность для самого человека и для всех окружающих, почему нам так скучно с самими собой и другим так невыразимо скучно с нами? И вот первое, чему мы должны учиться, это – при всех обстоятельствах себе сказать: отойди в сторону, дай мне вглядываться в даль, в простор, в глубину! В этой большой, широкой, глубокой жизни и я найду себе место, но жизнь во мне не найдет места; человек может влиться в жизнь, но всю жизнь ограничить собой нельзя. (Митрополит Антоний Сурожский, «Духовная Жизнь»).
Кто-то из православных подвижников и учителей очень тонко заметил, что даже одним смирением (при неизжитости каких-либо других греховных «хвостов») человек может спастись и наследовать Царствие Небесное. Уже потому только, что единственно гордыней – противоположностью смирения – один из высших ангелов, Денница, отпал от Бога и, увлекая за собой кучку последователей, был низринут во тьму.