Обыск закончился. Бориса уже куда то увели, возможно, за воротами омоновцев ждала машина. Мне снова, до ломоты в суставах, вывернули скованные руки, и тоже повели со двора, и тут я услышал сзади:
– Стой, Хомяков! Отбой! Ошибка вышла – сняли с него обвинение!
Я почувствовал, что руки отпустили, и медленно повернулся – на крыльце стоял Хосы, а рядом с ним командир ОМОНА, молодой, довольно симпатичный парень с задранной вверх маской и рацией в руке. Он кивнул:
– Отбой, отбой! Открой наручники и верни ему все – у него есть разрешение!
Пока Хомяков, сопя под маской, доставал ключи и открывал наручники, во двор ввели Бориса, у которого под глазом уже наливался синевой приличный синяк. Командир повторил приказ, и с Бориса тоже «расковали».
Я, растирая запястья, молча огляделся – за все время нашего захвата я не произнес ни одного слова. Злоба, ярость и ненависть к омоновцам, ни за что, деловито и цинично избившим меня, клокотала в душе, и я даже испугался – сейчас вот вернут мне пистолет, а я вдруг не выдержу и перестреляю тут всех?…
Однако – сдержался, и не смотря на дружелюбный тон омоновца, отдававшего оружие и «причиндалы», промолчал. Хосы и ворчащий Борис о чем-то разговаривали с командиром ОМОНа, стоя у крыльца, с которого испуганными глазами смотрела на все происходящее Лена.
Спокойно рассовав всю свою амуницию по карманам и клапанам, я так же спокойно оглядел стоявших вокруг омоновцев в масках, ища те самые, бычьи глаза, наливавшиеся садисткой радостью в моменты, когда их хозяин бил меня в живот. Наконец, вычислив здоровяка, я деревянной походкой подошел к нему, с мстительной радостью заметил растерянность и тень мысли, возникшие в глазах омоновца, и нанес ему быстрый и точный удар, носящий в одной из школ у-шу весьма образное название: «Единорог возмездия лишает насильника мужской сути.»
Омоновец, два метра здоровой, тренированной плоти, замер, а его коллеги вокруг толком ничего не поняли – они, выученные и вышколенные для групповых захватов, в которых им не было равных, вряд ли знали у-шу, древнее искусство жить в гармонии с окружающим миром, а у меня, наоборот, был хороший учитель…
Бычеглазый сломался пополам и рухнул на снег, туда, где пять минут назад лежал я. Из его глотки вырвался дикий вопль, переходящий в стон, а я уже подходил к крыльцу, и только тут омоновцы бросились на меня.
– Отставить! – рявкнул опомнившийся командир, пропустивший начало инцидента, и решивший, что лучшим все же будет свести дело к миру: – Тарасуль, Симонов – помогите ему встать, и все – в машину!
Недовольно ворча, омоновцы подобрали своего товарища и ушли за ворота. Командир повернулся ко мне:
– Обычно мы не прощаем тех, кто нас задевает! Имейте в виду! А что касается жестких мер при задержании – так это просто тактика упреждающего удара, не более! Прощайте, надеюсь, больше не свидимся!
Он сбежал с крыльца и легкой, упругой походкой вышел за ворота. Я проводил омоновца взглядом, сел на ступеньки крыльца, дрожащей рукой достал сигарету, закурил и сплюнул в снег. Мне хотелось плакать от обиды – явное несовершенство мира вновь проявило свое жестокое мурло, оставив свой отпечаток на моем теле и, что важнее и серьезнее, душе.
– Что, Сергей Степанович, не сладко? – мягко спросил Хосы, присев на корточки рядом, и наблюдая за мной со стороны: – Надо уметь принимать такие внезапные удары…
– Да пошел ты! – рявкнул я, отшвыривая сигарету и переходя от полноты чувств на «ты»: – Глаза! Ты бы видел, какие у этого ублюдка были глаза, когда он меня бил! Как у кабана во время случки! Он, наверное, кончил в тот момент, когда долбил меня в живот, сука!
– Успокойся, Сергей Степанович! – резко бросил Хосы, вставая: – Таких людей ты в своей жизни встретишь еще не мало, так научись не просто бороться, а – не встречаться с ними!
– Легко сказать – научись… – буркнул я, остывая, потом тихо сказал: – Извините, Руслан Кимович!.. Я сорвался, нервы ни к черту! Что вы сказали их командиру? Ну, почему все это вдруг кончилось?
Хосы улыбнулся, подмигнул подошедшему Борису:
– Минимум ума, максимум смекалки! Я взял себя в заложники!
– То есть? – удивился Я.
– Когда омоновцы ввалились во двор и начали вас, опешивших, ломать, я прихватил Лену и отступил в дом. Надо отдать им должное – они вошли буквально следом за мной, но было поздно – я успел достать пистолет и приставить его к виску. Тем самым у меня появилось возможность начать разговор с их командиром, в процессе которого я его убедил связаться еще раз с руководством и все уточнить. Это был наш единственный шанс, учитывая, что Урусов выполнил свое обещание уладить это дело. Оказалось – выполнил, буквально за двадцать минут до нашего захвата! Омоновцам еще не успели передать, что операция отменяется. А вообще-то они сидели тут, вокруг, с утра вчерашнего дня – параллельно с ребятами Урусова. Только те были в доме, а эти – снаружи! Ну, а когда все выяснилось, я показал омоновцам документы – у них были претензии в плане оружия, и все. Что я еще могу сказать: хорошо, что никого не убили, не покалечили – методы работы у них действительно зверские!..
Мы еще посидели на крыльце, обсуждая удачно закончившуюся передрягу, потом пошли в дом. Лена, с трясущимися губами, молча накрывала на стол, потом утянула Бориса в соседнюю комнату. Проговорили они там не долго, но вернулся Епифанов назад сильно расстроенным.
Молча поели. Потом зашел разговор о деле. Борис первым поинтересовался:
– Ну что, куда вы дальше-то? Есть идеи?
Я кивнул, повернулся к Борису:
– Борька, я уже говорил тебе по телефону – нам срочно нужны карты! Архангельская, Вологодская, Костромская области! Может быть, даже Коми!
Борис минуту поколебался, потом решительно тряхнул головой:
– А… ладно! Пошли!
Мы вслед за хозяином вышли из дому, по залитому солнцем двору, хлюпая талой водой, подошли к большому каменному сараю за домом. Борис отпер дверь, шагнул в темноту, через некоторое время послышался скрип отворяемой крышки погреба, и раздался голос Бориса:
– Мужики, сюда!
Следом за Борисом мы с Хосы спустились по железным ступеням в очень глубокий, сухой и холодный погреб. Вспыхнула лампочка, осветив сложенные из бутового камня стены, паутину в углах, и огромные дюралевые ящики, много ящиков, стоявших вдоль стен, словно бы в каком-то госхране.
– Ни чего себе! – удивленно присвистнул я: – Как у Скупого рыцаря! А что, это все… – я обвел рукой ящики: – Это все – карты?
Борис помотал головой:
– Нет, конечно! Тут много… разного. Эти ящики мой дед, генерал-танкист, после войны привез из Германии. Тогда многие высшие офицеры пригоняли на родину чуть не эшелоны с барахлом – после сорок пятого года наша армия еще несколько лет стояла в Германии, и офицерство жило в особняках всяких саксонских баронов и прочих баварских герцогов. Когда пришло время уезжать, то оставляли только стены – все остальное, в качестве контрибуции, вывозилось в союз. Ну, и дед тоже постарался. А когда приехал сюда, через год буквально – умер. Причем, по-моему, не сам… Был сорок восьмой, очередная волна репрессий. Бабушка говорила, если бы дед не… скончался, его бы арестовали! Семье пришлось выживать, все немецкое барахлишко, а там были, между прочим, очень ценные вещи, антиквариат, картины, мебель – все продали за бесценок. Бабушке надо было поднимать троих сыновей. Остались только ящики, вот эти. Они валялись в сарае, а уж потом я приспособил их для своих нужд – они дюралевые, склепаны на заводе «Мессершмидта», практически не гниют, не портятся – идеальная тара для хранения чего угодно! Серега, помоги мне снять вот этот, верхний…
Я ухватился за холодную ручку ящика, вдвоем с Борисом мы поставили его на мощеный бетонной плиткой пол. Борис поковырялся в замочке, с лязгом отворил крышку:
– Вот тут – весь север Европейской части России. Только смотреть все это придется тут!
– Почему? – удивился я.
– Кажется, я догадываюсь, почему! – улыбнулся Хосы, перебирая сложенные пестрые карты-миллиметровки: – Борис! Такие карты в мою бытность командиром батальона шли под грифом «Совершенно секретно»! Это военная топография, созданная на основе спутниковых фотографий и инструментальных съемок военных топографов! Сейчас-то они такой уж бешеной секретности не требуют – в Генштабе, в ГРУ и прочих заинтересованных ведомствах есть компьютерные карты, да и спутники теперь позволяют рассматривать земную поверхность и днем, и ночью, но все равно – ФСБ с радостью «обратало» бы вас, как шпиона, попадись им ЭТО в руки!
Борис лишь угрюмо кивнул, закурил, присев на один из ящиков.
Сидя на корточках, я разворачивал карты, шаря глазами по мелким буквам названий деревень, дорог, ориентиров, рек, оврагов. На картах были отмечены не только отдельно стоящие деревья – даже крупные камни! А уж малейшие понижения или повышения рельефа указывались со скрупулезной точностью.
Карты были огромными по величине – квадрат десять на десять километров на местности соответствовал бумажному полотнищу величиной с небольшой парус. Определить с ходу, какая это область, где тут что и как, неподготовленному человеку было очень трудно. Я крутил бумажные листы и так, и эдак, читал названия, искал следующие листы, в глазах рябило от всех этих «Забугоровок, Покровских, Советских, им. Ленина», но никаких Комоляк мне не попадалось.
– Что ж ты, Сергей Степанович, так на запад уклонился? – раздался вдруг над ухом голос Хосы. Руслан Кимович вгляделся в рассматриваемую мною карту, и хмыкнул:
– Следующий западный лист – пригороды Новгорода Великого! Не туда заехал. Давай-ка вот что – ты покури, а я сам тряхну стариной – помню, была у меня по «воентопу» в Академии пятерка…
Я отложил лист карты, встал, прошелся по подземелью, разминая ноги, потом присел на ящик рядом с флегматичным Борисом, достал сигарету. Борис посмотрел на меня, потом вопросительно кивнул в сторону склонившегося над картами Хосы. Я понял это, как вопрос: «Ему можно доверять?», и тут же утвердительно кивнул, успокаивая Бориса.