Дорога начала петлять. Поворот, другой, третий, и вдруг лес отступил, открыв Катиному взору довольно широкую равнину, покрытую снегом, и прямо по средине, словно бы перечеркивая это белое пространства, чернела тонкая ниточка железной дороги. Дошла!
И только когда Катя, перейдя поле, подошла к рельсам, она поняла, как ошиблась в своих предположениях. Железная дорога вряд ли спасет ее – в обе стороны до далекого горизонта тянулись бесконечные рельсы, и больше Катя не увидела никаких признаков присутствия человека – ни нарисованного ее воображением домика путевого обходчика, ни полустанка, ни деревни, ни станции…
Можно было пойти по рельсам, они неминуемо привели бы ее к людям, но сколько придется так идти, десять километров, сто, пятьсот? Катя не знала…
Она села на рельсы и задумалась. Радость, возникшая в ее душе в тот момент, когда она увидела железную дорогу, постепенно улетучилась, знобкий вечерний ветерок вызывал дрожь во всем теле, а голодный организм настойчиво просил пищи. Ночь стремительно опускалась на мир, а Катя по прежнему была одна в этом, чужом ей, лесном краю…
Поезд она услышала, а может, скорее почувствовала по вибрации рельсов задолго до того, как там, где сошедшиеся в серебренную ниточку рельсы терялись из поля зрения, появилась движущаяся точка.
Катя вскочила и не помня себя побежала по заснеженным шпалам навстречу поезду, надеясь на какое-то невероятное, но, как ей казалось в этот момент, вполне реальное чудо – вдруг остановиться, вдруг машинист заметит ее и притормозит ход…
Машинист и в самом деле заметил Катю – метров за двести тепловоз загудел, но поезд не только не сбросил скорость, но и наоборот, как показалось Кате, прибавил ее. Она отскочила с рельсов, успев заметить удивленное лицо за стеклом высокой кабины локомотива, и сразу же грохот колес ударил ей по ушам, в лицо полетела снежная пыль, запах креозота и колесной смазки заполнил все вокруг, и перед Катей замелькали освещенные окна купейных и плацкартных вагонов.
Там, за серенькими шторками с синими эмпээссовскими штампами, ехали в тепле и покое несколько сотен человек, спали, ели, смотрели в грязноватые окна, пили чай, скучали, но самое главное – они были там все вместе, а она тут – одна…
Поезд пронесся мимо, и вот уже Катя увидела удаляющиеся красные фонарики последнего вагона. В воздухе еще стоял неповторимый железнодорожный запах, запах, всегда так раздражавший Катю, а сейчас казавшийся ей самым желанным, самым родным из всех ароматов мира. Он, словно последняя, самая тонкая ниточка, связывал ее с миром людей, с цивилизацией.
Но вот и запах растаял в холодном воздухе, а вместе с запахом исчезли и серенькие сумерки, плавно и незаметно перешедшие в ночь. На западе небо еще светилось ультрамариновым, прозрачно-зеленоватым светом, а на востоке, над угрюмыми верхушками леса уже сгустилась настоящая ночная темень.
Катя сидела и плакала. У нее не было шансов – не волки, так голод и холод доконают ее в эту ночь, и все… Жизнь, в общем-то только начинающаяся, только-только наладившаяся, сгорала быстро-быстро, как церковная свечка, и не было сил и возможностей поддержать угасающий огонек…
«Мой последний шанс – любой ценой остановить следующий поезд!», – как заведенная, повторяла про себя, а может быть, и вслух, Катя. Время утратило для нее свой привычный, понятный ход, сгустилось в круглые, маслянистые шарики, плывущие внутри холодной, безжизненной воды. «Я должна остановить следующий поезд!»…
Я не заметил, как задремал, и очнулся от забытья, когда вертолет ухнул в воздушную яму, и по всей винтокрылой машине прошла судорога дрожи.
Хосы молча показал мне на часы, потом полпальца – стало быть, до ориентировочной цели было еще полчаса. В салон вертолета вошел пилот, нагнулся к Хосы, что-то спросил у него, перекрикивая рев винта, махнул рукой в сторону кабины. Руслан Кимович кивнул, встал, наклонился ко мне:
– Они говорят, пора кому-то из нас следить из кабины, чтобы не пропустить место посадки! Я пойду, а ты посиди пока!
Я утвердительно кивнул, проводил Хосы взглядом, повернулся к иллюминатору. Внизу чернели сплошные леса. Не было видно ни огонька, ни просвета. «Как мы тут найдем эти Комоляки?», – в очередной раз подумал я и тут же погнал от себя эту непрошеную мысль – должны найти! Просто обязаны, иначе…
О том, что будет иначе, я старался не думать…
Вертолет еще пару раз тряхнуло – машина набирала высоту. Я встал, подошел, прижался лбом к окну в двери, ведущей в кабину пилотов, и застыл, вглядываясь в темноту за выпуклыми окнами.
Пилоты и Хосы о чем-то говорили, пользуясь внутренним переговорным устройством. Обветренный вертолетчик достал карту, развернул, что-то показал на ней, кивнул вниз. Хосы помотал головой, повел рукой, словно очерчивая район поисков. Вертолет слегка накренился, поворачивая, и пошел по огромному, в полсотни километров, кругу. Поиски Комоляк начались…
В нетерпении я мерял шагами пустой салон вертолета. Уже час мы «утюжили» ночь, пытаясь разглядеть внизу признаки человеческого жилья. Пару раз Хосы выходил из кабины, советовался со мной, спрашивал, что я чувствую, потом все повторялось. Наконец, решено было взять восточнее, и проверить район вдоль железной дороги.
Комоляки мы заметили сразу, все вместе, хотя я стоял в салоне и наблюдал за местностью оттуда.
Посреди сплошных лесов, на небольшой поляне виднелись несколько тусклых огоньков. Судя по полетной карте, которая была у пилотов, в этом месте ничего быть не должно. Не должно, – а было! Ну, вот и нашли…
Вертолет медленно снижался. По настойчивой просьбе Хосы вертолетчики сажали машину в трех километрах от обнаруженной базы, прямо в лес. И Руслан Кимович, и я прекрасно отдавали себе отчет в том, что обитатели Комоляк наверняка нас засекли, услышали шум от вертолетного двигателя, и фактор внезапности как бы утрачивается, но с другой стороны – за то время, которое мы будем идти от места посадки вертолета до Комоляк, тревога должна поутихнуть – ну, пролетел вертолет и пролетел, мало ли чего в небе летает…
Снизившись до полусотни метров, вертолет завис над лесом. Руслан Кимович, я видел это из салона, что-то настойчиво доказывал летчикам, махал руками, горячо жестикулируя. Наконец вертолет качнулся и пошел ниже.
В иллюминатор было хорошо видно приближающуюся землю, черные на фоне белого снега деревья, большую проплешину в лесу, видимо, одно из указанных на карте болот. Вертолет садился прямо на снег.
– Значит, так! – Хосы и пилоты стояли по колено в снегу перед так же увязшим вертолетом, словно бы лежащим на пузе – стойки шасси полностью утонули в белой каше: – Мы уходим часа на четыре. Сейчас двадцать один сорок… Если к двум ночи мы не вернемся, заводитесь и уходите назад! Все… Сергей, пошли!
И мы пошли. Особо продуманного плана у нас не было с самого начала, Руслан Кимович просто сказал тогда, еще на даче своего приятеля, где мы отсиживались, скрываясь ото всех на свете: «Доберемся до этих Комоляк, а там, на месте, сориентируемся, что и как! Может, там и делов-то…»
Направление после посадки вертолета мы взяли верное, и теперь спешили – трехкилометровый пробег по рыхлому снегу, помимо траты драгоценного времени, еще и трата сил, а раз их все равно приходится тратить, по крайней мере надо сделать это быстро.
Я бежал левее Хосы, и то и дело отставал – деревья, словно специально опускали ветки, высовывали из-под снега корни, какие-то коряги, в то время как Хосы бежал, как по проспекту – не задев ни одной веточки, ни разу не чертыхнувшись.
Минут через двадцать сумасшедшего бега впереди показались огоньки и замаячил высокий, весь в сугробах, деревянный глухой забор-частокол.
– Стой! – вполголоса приказал Хосы: – Теперь идем медленно и тихо! Подойдем к забору, оглядимся. Только бы у них собак не было, иначе поднимут хай – все, придется штурмовать с криком «полундра»!
Мы, пригибаясь, прячась за деревьями, крались к забору, и я пытался представить, что же ждет нас там, впереди. Нет, собаки, сторожа, танки, пушки… – это все ладно. Меня волновало другое: как там Катя, что с ней, только бы она была жива, только бы…
Руслан Кимович первым подобрался к забору, жестом показал мне – пригнись! Я уперся руками в колени, нагнулся, почувствовал, как нога шефа уперлось спину в спину. Хосы ухватился за заостренные верхушки частокола, несколько секунд оглядывался, потом бесшумно сполз с моей спины, сел в снег, приложил палец к губам – тихо!..
– Там несколько избушек, в двух горит свет. Собаки есть, целая стая… – одними губами прошептал Руслан Кимович, покрутил головой: – Что делать будем, а?
Я осторожно опустился в снег рядом с Хосы, достал пистолет, снял его с предохранителя:
– Хорошо бы было захватить кого-нибудь… кого-нибудь разговорчивого!
– Исключено! – отрезал Хосы: – Все строения стоят слишком далеко от забора, скрытно не подобраться – собаки учуют. Идеальная охрана. Если бы мы не против ветра подошли, они бы нас уже обнаружили и лаяли бы сейчас у забора всей сворой. Думай, Сергей Степанович, и я буду думать, ничего другого нам не остается!..
Мы молча сидели, привалившись спиной к забору, и в голове у меня как-то уж очень лениво ползли мысли. Эх, сюда бы человек двадцать! Пятнадцать устроили бы штурм с одной стороны, отвлекли комолякинцев, а пятерка оставшихся под шумок… Даже не пятерка – и двоих бы хватило…
И тут я вдруг даже не просто понял, а как бы увидел внутренним зрением, что мы должны сделать. От неожиданности у меня даже перехватило дыхание, и я едва не закашлялся, забывшись. Кое-как справившись с кашлем, я повернулся к Руслану Кимовичу и зашептал:
– Есть! Нужен отвлекающий маневр! Мы подожжем лес и забор с одной стороны, а когда они все повылезают тушить, или хотя бы проверить, что там твориться, осторожно проберемся с другой стороны, и собаки нам не помешают – они все равно будут носиться туда-сюда, как угорелые, собаки на пожаре всегда ведут себя так, страх перед огнем у животных в генах, я видел! Ну как?…