Истину до конца раскрывают ребята: «Сегодня он сказал: „Запираться уже бесполезно“». Дал разрешение, и они заговорили. Еще зимой, в тире, подхваливая их за то, как точно они бьют по мишени: «Настоящие мужчины!», Степан Ефимович вдруг спросил: «Ну, а кто из вас сможет слупить собаку?» Это был не просто вопрос. Это была проверка — им казалось, на смелость. На настоящих мужчин. Василь промолчал. Саша тоже — он и кролика дома ободрать не мог. А Юра, эдак ухмыляясь, эта его ухмылка всем в школе хорошо известна, пробасил: «А что, могу». Потом показал, какую именно собаку надо поймать. Собака оказалась большой, как теленок, очень красивой и с ошейником, они удивились, но как отступить? Храбрились — уже друг перед другом. И однажды поймали ее — проводив Люду, Тарзан собирался вернуться домой, — но Степан Ефимович сказал, что ему очень некогда, собирается ехать в областной центр, и подробно объяснил, что надо сделать. И они вместо ошейника натянули собаке вокруг шеи проволоку, концы привязали к столбам щита, высоко привязали, чтобы удобно было стрелять. Собака не стояла на задних лапах, почти висела. Долго висела. Пока не пришел военрук, не взял ружье, не спустился в тир и не выстрелил. Три раза. В эту, так удобно ему приготовленную живую мишень.
И ушел. А они стали сдирать с Тарзана шкуру. Саша, сославшись на то, что надо копать огород, сразу ушел, и Юра вряд ли ухмылялся, дома потом и обедать не мог, а Василь сказал, что, когда собака висела на проволоке, ему стало так ее жалко, что на переменке он принес ей из школьной столовой пряник.
Да, и пряник есть в этой истории, не только кнут. Ведь это, боясь Степана Ефимовича, ребята так долго и усиленно подтверждали разработанную учителем версию.
— Почему боялись? — удивился Саша. — Просто не хотели выдавать.
А он их — выдал. Поручил простое дело — не смогли сделать. Тихо, в лесу, без свидетелей — кретины!
И его, такого, они защищали. За что?
— Он научил нас стрелять, — сказал Саша.
«Мужество и жестокость — это большая разница. Мужество — это когда, например, пожарные едут на пожар спасать и ничего не боятся. А жестокость, это когда не спасают, а делают какую-нибудь пакость. Я очень презираю таких людей».
Анкета из трех вопросов была проведена сначала в пятом и шестом классах — ответы этих ребят и процитированы. А потом в 10-м «А». В ответах и здесь было много правильных слов, все ли искренние, правда, — судить трудно. Но главное даже не это. В двух анкетах на вопрос: «В чем разница между мужеством и жестокостью?» — было написано: «Не знаю». В семнадцать лет. После десяти лет школы. На пороге зрелости.
А, возможно, меткие стрелки!..
Парк. Памятник. Олеко Дундич. Один из первых командиров зарождающейся Красной Армии. Львиной храбрости и детской чистоты человек похоронен здесь. Было это в 20-м, и не наша в том вина, что и сегодня мы не можем спрятать в чехлы винтовки, что даже девочки-книжницы хотят научиться стрелять. Но грош цена тому умению, при котором не важно, в какую мишень бить, кого держать на мушке и что защищать.
…Запах первой чистой травы и омытого дождем камня. Как хорошо, что можно молча сидеть и думать не о жестокости, а о мужестве.
Татьяна ТэссДевочка и Найда
Этот дом называли «сердитым». Так его называл и начальник жэка и многие другие, кто когда-либо имел к нему касательство.
Из «сердитого дома» непрестанно поступали жалобы и заявления, жильцы жаловались друг на друга, придираясь к любой мелочи, многие давно и прочно рассорились и, проходя по двору, не здоровались ни с кем. Дом был старый, плотно заселенный, — одно из тех давным-давно построенных зданий, что еще сохранились кое-где в московских переулках. В просторном дворе росли прекрасные тенистые деревья, но под ними никто никогда не сидел.
Ссорились не только взрослые со взрослыми. Доставалось от взрослых и детям, которым запрещалось кататься по двору на велосипеде, играть в мяч, гонять шайбу. Едва собиралась ребятня, как немедленно из окна высовывался очередной блюститель порядка и раздраженно кричал:
— А ну марш отсюда! Играйте каждый у своего подъезда! А то, видишь, привычку взяли — всем во дворе собираться…
Уходить детям было неохота — куда интереснее играть вместе. Но сердитый дядя или тетя, не поленившись, выходили во двор и наводили порядок. Стая ребят разлеталась, во дворе наступала тишина.
Но больше всего взбудоражило «сердитый дом» происшедшее в нем чрезвычайное событие: девочка Катя завела собаку.
Когда Катя принесла за пазухой щенка, бабушка была больна. Воркотню ее девочка выслушала молча и стала поить щенка из соски. «Это Найда, овчарка. У меня есть на нее документы», — сказала Катя с гордостью. У самой Кати паспорта еще не было, ей недавно исполнилось пятнадцать лет.
Растила Катя своего питомца по всем правилам, и Найда с ошеломляющей быстротой превратилась из слабого, еле стоящего на лапах щенка в общительную и веселую молодую собаку.
Когда Катя впервые появилась с Найдой во дворе, дом замер, как перед началом сражения. До этой поры ни у кого из жильцов собак не водилось, и то, что ее завел не кто-нибудь, а Катя, соседи спокойно перенести не могли. Возмущение Катиной дерзостью было столь велико, что даже жильцы, давно не здоровавшиеся друг с другом, позабыли о прежних раздорах и оживленно советовались, что надо предпринять, чтобы добиться немедленного изгнания собаки.
Страсти подогревались еще одним обстоятельством: у девочки была в доме отдельная комната. У бабушки своя, а у Кати в другом подъезде — своя. Комната осталась Кате после смерти матери: на предприятии, где работала мать, помогли закрепить жилплощадь за сиротой. Жила девочка, естественно, с бабушкой, но за комнату исправно вносилась квартплата, и Катя иногда готовила там уроки.
Отдельная комната девочки не давала соседям покоя. Странным образом они забывали, что Катя из подростка скоро превратится в молодую девушку, выйдет замуж, обзаведется семьей… С появлением Найды страсти разгорелись пуще: теперь у девочки была не только своя комната, но и своя собака. И жильцы «сердитого дома» объявили Кате войну.
Справедливости ради надо добавить, что нашлись в нем и обыкновенные добрые люди: они-то и позвонили мне, чтобы рассказать эту историю. Потом в редакцию пришла Катя. Она оказалась худенькой светловолосой девочкой, аккуратно и просто одетой. Училась она в вечерней школе, а днем работала как ученица в школе-магазине. Катя показала мне все полагающиеся на Найду справки и, кроме того, четыре повестки: ее и бабушку четыре раза вызывали в товарищеский суд. Пойти туда они не могли: бабушка по болезни, а Катя из-за того, что вечерами занималась в школе.
Секретарем товарищеского суда была немолодая говорливая женщина с резким голосом. Она привычно разложила передо мною заведенное на Катю «дело». Там было три листка, в каждом из которых указывалось, когда именно щенок вел себя невоспитанно на лестнице: один раз в апреле, один раз в мае и один — в июне. Катя тут же привела в порядок лестницу, но в «дело» Найдину оплошность занесли. Был и главный документ: заявление соседей, возражающих «против наличия собаки, производящей шум».
— И вообще — это порочная девочка! — твердо сказала секретарь суда. — Она гуляет с собакой по двору в одиннадцать часов вечера. В такой поздний час! И с ней иногда мальчик. Тоже, представьте, с собакой. Нет, мы передадим дело о девочке в комиссию по делам несовершеннолетних. Пусть примут меры. Кроме того, мы сигнализировали в отдел народного образования о лишении бабушки прав опекунства, она не умеет руководить воспитанием девочки. Мы обязаны дать сигнал, соседка написала, что девочка грубит.
— Позвольте, — сказала я. — А вы поинтересовались, в чем именно заключалась эта грубость? Знаете ли вы хоть немного о Катиной жизни, о том, что отец бросил семью, когда Кате было шесть лет, а мать умерла, когда Кате едва исполнилось десять? Знаете, где и как девочка учится, кем хочет быть? Знаете хоть что-нибудь о бабушке, о ее здоровье, о том, что она сорок лет проработала у трепальной машины на ткацкой фабрике? Что вы можете рассказать о двух людях до того, как их судить?
Нет, ничего моя собеседница о них не знала и знать не хотела. Но сдавать позиции тем не менее не собиралась. А я, слушая ее жесткий голос, думала, что ей неизвестна еще одна подробность: я уже побывала у Кати дома.
Ох, эти путешествия в чужую жизнь — сколько их у меня уже было… Вот подъезд, в который надобно войти, вот и лестница с крутыми каменными ступенями… Откуда-то сверху доносится шум, громкие выкрики, что-то с грохотом падает, и, поднявшись, я вижу, как из двери, продолжая кричать и ругаться, вываливается на площадку вдребезги пьяный человек. Бабушкина квартира находится рядом. Я звоню, слышен короткий настороженный лай, потом старческий голос: «Тихо, Найда!» Лап умолкает, дверь открывается.
Бабушку зовут Феламида Кондратьевна, имя ей дали когда-то по святцам в деревушке, откуда она родом. Это щуплая, легкая в движениях старушка, говор у нее неспешный, со старыми русскими оборотами. Найда, обнюхав меня, вильнула хвостом и легла. Вышла в коридор соседка — разбитная веселая блондинка в пестром халатике. На все вопросы она беспечно отвечала: «Пож-жалуйста!»
— А что мне, если тут собака! Пож-жалуйста! — говорила она, поводя полным плечиком. — Я и заявление написала, что не возражаю, пож-жалуйста! Это в Катиной квартире возражают, хотя Найда туда и не заходит. А по мне пусть и в коридоре спит, от нее шума нет. Шум вот у кого… — Она показала на соседнюю квартиру. — Но это в счет не ставят, это им пож-жалуйста…
Как выяснилось, у бабушки никто из членов товарищеского суда ни разу не был. И когда секретарь суда продолжала громко перечислять мне бабушкины и Катины прегрешения, я была просто не в силах ее слушать.
Посудите сами: взрослые люди заседают в суде, который называется товарищеским, и толкуют о том, что могут отнять у девочки-сироты, а не о том, чем могут ей помочь. Они хотят лишить опекунства бабушку, забывая, что это единственный родной человек у сироты. Они всерьез, с горячностью говорят о том, что девочк