Дом встречает меня тишиной. Бросаю взгляд на часы в прихожей, понимая, что мама с Андрюшей в это время обычно на прогулке. Хорошо. Лучше, если этот разговор пройдет без свидетелей.
Отца я нахожу в кабинете. Он стоит возле окна вполоборота к двери. В руках у него стакан с виски, галстук спущен, а верхние пуговицы рубашки расстегнуты, словно ему нечем дышать.
Интересно, он видел, что меня привез Даня?
Мнусь у двери, не решаясь первой начать разговор. И отец не торопится. Рассматривает меня с непроницаемым лицом, словно я букашка для изучения, наколотая на булавку.
– Как долго? – наконец бросает он.
От его тона по позвоночнику бежит холодок страха, но я даже не пытаюсь делать вид, что не понимаю, о чем он.
– Мы встретились в Сочи, – говорю тихо. – И потом на юбилее сенатора, на который я тебя сопровождала.
– Три месяца? – изумленно выдыхает он. – Три чертовых месяца, Мирослава?
Я киваю.
– Из-за него ты с Сашей рассталась? – спрашивает отец, напряженно хмуря брови, словно пытается в голове сложить картинку пазла.
Вновь киваю. Теперь для меня нет пути к отступлению. Осталась только правда, которую я так долго вынашивала в себе.
– Я люблю его.
– Неужели ты не понимаешь, что он использует тебя?!
– Ты считаешь, что меня не за что любить?
– Он Благов! О какой любви ты говоришь? – взрывается он. – Эта семейка пойдет на все, чтобы уничтожить нас.
– Даня не такой, – настаиваю я, воинственно поднимая подбородок.
– Даня? – повторяет отец неприязненно, словно пробует дорогое мне имя на вкус. – Значит, Даня. Твой Даня замешан в попытках своего отца переманить всех наших крупных клиентов.
– Он не работает с отцом, – возражаю я. – Если бы ты только дал ему… Нам шанс. Я бы познакомила вас, пап. Он…
– Меня не надо с ним знакомить, я прекрасно его знаю! – перебивает он. – Скорее всего, даже лучше, чем ты сама. Лично видел его на проекте в Питере в прошлом месяце.
– Это было лишь однажды, – убежденно говорю я, вспоминая тот единственный раз в самом начале наших отношений, когда Даниил летал в Питер. – Он не имеет никакого отношения к этому проекту. Он не станет…
– Наивная дурочка! – бросает отец, с грохотом ставя недопитый бокал на стол. – Еще как станет!
– Он бы не стал мне лгать, – упрямо говорю я, бесстрашно встречая его мрачный взгляд.
В наступившей тишине хлопок входной двери раздается оглушительно громко. Через открытую дверь кабинета до нас доносится нежный воркующий голос:
– Посмотри-ка, сынок, твой папа и сестричка решили навестить нас днем.
Стоит маме с Андрюшей на руках зайти в кабинет, отец бросает на нее испытующий взгляд:
– Ты знала об этом?
Она непонимающе переводит глаза с меня на папу и обратно.
– Мама не знала, – вмешиваюсь я. – Никто не знал.
– О чем я не знала? – напряженно спрашивает мама, очевидно, улавливая гнетущую атмосферу в комнате.
– О том, что наша дочь за нашими спинами играет в любовь с младшим Благовым! – яростно рычит отец.
От злобных интонаций в его голосе Андрюша начинает хныкать.
– Следи за своим тоном, – осаждает его мама. – Мира?
Взгляд мамы, который она переводит на меня, почти ласковый. В нем нет осуждения, только немой вопрос.
– Да, я два месяца встречаюсь с Даниилом Благовым, – отвечаю воинственно.
– Это тот мальчик, которого мы видели на приеме летом? – спрашивает она.
– Да, это тот самый «мальчик», – язвительно цедит отец. – Вскружил ей голову.
– Он любит меня, – говорю твердо. – Я люблю его. И у нас отношения.
– Через мой труп ты будешь встречаться с кем-то из этой семьи, – от зловещего тона, которым он произносит эти слова, мой желудок сводит судорогой.
– Мы, пап, не в Средние века живем, – говорю я, вспоминая слова Дани, которые он сказал мне на прощание. – Мне не нужно твое благословение. Я правда сожалею, что ты узнал обо всем таким образом. Я много раз хотела рассказать, но не смогла, так как знала, как ты к этому отнесешься. Но Даню я не брошу.
– Это мы еще посмотрим! – говорит он, и его губы сжимаются в тонкую линию.
– С тобой сейчас бессмысленно разговаривать, – говорю я смиренно. – Пойду в свою комнату.
Как только я поднимаюсь к себе, силы покидают меня. Опускаюсь на край кровати и долго смотрю в одну точку. В голове царит хаос, на душе пусто. С одной стороны, чувствую облегчение, что объяснение позади, с другой – не представляю, как разрешить ситуацию, не причинив боль близким мне людям.
Из транса меня выводит слабый звук телефона, доносящийся из рюкзака. Достаю трубку и, едва взглянув на экран, прикладываю к уху:
– Как все прошло? – спрашивает Даня. Кажется, что он совершенно спокоен, но я чувствую, что за нарочитой уверенностью кроется беспокойство.
– Плохо, как я и ожидала, – со вздохом отвечаю я.
– Давай я приеду, – предлагает он. – Поговорю с ним.
– Не самая лучшая идея, – возражаю я. – Сейчас точно нет. Пусть он остынет.
– Приедешь домой?
Дом. От этого слова сердце томительно сжимается. Он называет нашим домом свою квартиру. Странным образом я тоже чувствую себя там дома больше, чем в этой комнате.
– Сегодня побуду у родителей, – говорю я. – Завтра увидимся, ладно?
Когда я заканчиваю разговор, в комнату без стука входит отец. Его неподвижное лицо похоже на восковую маску, и от нехорошего предчувствия у меня болезненно щемит сердце.
– Больше ты его не увидишь, – говорит он безапелляционно. – Будешь ездить на учебу и обратно с охраной. С сегодняшнего дня встречи по вечерам тебе строго запрещены.
В замешательстве смотрю на отца, не в силах поверить в то, что он только что произнес. С усилием заставляю себя избавиться от гнетущего чувства обиды и разочарования и твердо произношу:
– Ты забываешь, что я уже совершеннолетняя. Ты не можешь приказывать мне.
– Могу и буду! Ты моя дочь, – его холодный чужой взгляд на мгновение лишает меня способности дышать.
– Но я не твоя собственность! Пап, как ты не понимаешь, что этим ты ничего не добьешься, – произношу уже тише, в надежде достучаться до него. – Я люблю Даню, слышишь?
– Разлюбишь, – бросает он. – Встречаться вам я не позволю.
– Не позволишь? – повторяю я, как болванчик.
Отец стоит в центре моей комнаты, уперев руки в бока, а я не могу поверить, что все это происходит на самом деле. Что это не сон. Чувствую, как внутри зреет протест. Не говоря больше ни слова, беру из шкафа спортивную сумку и начинаю кидать туда вещи.
– Что ты делаешь?
– Ухожу, – говорю я, чувствуя, как от необратимости этих слов внутренности сжимаются в комок.
С силой тяну замок на сумке, хватаю рюкзак и несусь прочь из комнаты.
Отец догоняет меня у входной двери, больно хватая за запястье.
– Если ты уйдешь сейчас… – незаконченная фраза обещанием повисает в воздухе.
– То что, пап? – спрашиваю, вызывающе глядя ему в глаза. – Я тебе больше не дочь?
– Это ты сказала, не я, – говорит от мрачно.
– Это написано на твоем лице! – выдергиваю руку и быстро иду вниз по лестнице.
Дергаю с вешалки пуховик и натягиваю его на себя, но папа вновь цепко хватает меня за руку.
– Прикуешь меня цепями, чтобы я не ушла? – бросаю запальчиво.
С минуту отец смотрит на меня так, словно впервые видит. Я наблюдаю, как эмоции сменяют друг друга на его красивом лице. Как складка перерезает лоб, как опускаются вниз уголки губ, и судорожно дергается кадык на шее.
Он демонстративно отпускает мою руку и отходит на шаг назад.
– Своего Благов уже добился, – говорит он с невыносимой мукой в глазах. – Когда он бросит тебя и ты придешь обратно, не говори мне, что я тебя не предупреждал.
Когда за отцом закрывается дверь кабинета, я все еще стою у входа, сжимая похолодевшими пальцами ручку сумки. Горло сжимает спазмом так, что мне с трудом удается вздохнуть.
В этот миг из комнаты Андрюши, тихо прикрывая за собой дверь, выходит мама.
– Мира, – растерянно произносит она, глядя на мое печальное лицо. – Отца не слушай. Не смей. Для него Благовы как красная тряпка для быка. Не уходи. Дай ему успокоиться.
– Мам, не останусь я, к Дане поеду, – говорю я, старательно отводя глаза, на которых стремительно собирается влага. – Так будет лучше для всех. Для меня в первую очередь. Не волнуйся. Лучше папу успокой. Поговорим завтра, ладно? Извини меня.
Мама порывисто обнимает меня и шепчет:
– Тебе не за что извинятся. Я все понимаю, дочка.
– Правда?
– Конечно.
Через минуту я выхожу из дома.
Долго сдерживаемые слезы градом катятся по щекам. Пульс дико бьется где-то в горле. Когда за мной щелкает замок входной двери, вдруг чувствую, что оставляю позади не только родителей: там, за дверью, остается и мое беззаботное детство.
Глава 38
Всю дорогу к Дане я пытаюсь успокоиться. Хочу позвонить ему, но не могу – боюсь, что если услышу его ставший таким родным голос, то сорвусь и разрыдаюсь прямо в такси. И написать не решаюсь: знаю, что он перезвонит. И так по кругу.
В подъезде медленно поднимаюсь по лестнице, считая про себя каждую ступеньку, а возле двери долго держу во вспотевшей ладони ключ, не решаясь вставить его в замок. Почему? Мне стыдно. Стыдно, что мой отец не смог принять мой выбор. Стыдно, что мне больше некуда идти. Стыдно, что такой хороший человек, как Даня, вынужден мириться с презрительным отношением членов семьи его девушки. Головой понимаю, что он не осудит меня за решения моего отца, но точно знаю, что он расстроится, а мне так не хочется, чтобы он переживал. Тем более из-за меня.
Когда я наконец поворачиваю ключ в замке и распахиваю дверь, первое, что вижу, – Даню, сидящего в полумраке гостиной с ноутбуком. Он босой, в домашних трениках и футболке, а свет от экрана бросает причудливые тени на его мужественное лицо. В его ушах наушники, поэтому он не сразу замечает меня.
Делаю шаг, переступаю порог. Сумка с глухим стуком падает на пол. Видимо, это мимолетное движение заставляет Даню поднять взгляд.