Возле леса нам повстречались те самые мальчишки с полотенцами, которых в прошлый раз видели на карьере. Они снова обернулись. Мы тоже.
— Не волнуйся, — сказала я. — Это они на меня.
— Откуда ты знаешь?
Наушники в очередной раз вывалились.
— Лёха уверял, что со спины я хорошо смотрюсь.
Амелин отстал и критически оглядел:
— Согласен, очень хорошо. Просто идеально. Даже лучше, чем с лица.
И всю оставшуюся дорогу до карьера мы бежали, потому что я пыталась его догнать, чтобы дать пинка.
Найти свободное место на берегу оказалось нелегко.
Постелили полотенце на влажный песок возле желтоватой, взбаламученной воды.
После нескольких дней домашнего покоя, людская суета показалась чересчур давящей и неуютной.
Чуть поодаль, примерно в том же месте, где мы были в прошлый раз, я заметила Лёху, Якушина и Алёну. Алёна старательно делала Лёхе массаж, а Якушин, не вставая, разговаривал с подошедшими к ним ребятами: парнем в розовой панаме и худощавой, болезненного вида девушкой.
— Это они, — сказал Амелин, проследив за моим взглядом. — Гришины друзья.
— Которые на тебя заявление написали?
Он кивнул.
— Вот уроды! Чего им нужно?
— Алёна раньше в их компании была. Не долго, правда, пока Гриша с ней встречался.
Я сняла шорты и майку, кинула их на полотенце.
Костик же так и стоял: руки в карманах, вода накатывала на утопающие в песке кеды.
— Плевать на них. Не бойся. Раздевайся, давай.
— Ты серьёзно думаешь, что я боюсь их? — лицо его было серьёзным, глаза насторожены. — Я боюсь того, что не связано со мной. Неужели ты не понимаешь?
Следом за этим он быстро избавился от футболки, стянул кеды, штаны и, не дожидаясь меня, нырнул в воду.
В его недовольстве не было ничего удивительного. Я бы, наверное, тоже злилась, если бы меня вынудили идти туда, где мне меньше всего хотелось быть.
Но людям всегда свойственно наглеть и, стоит только расслабиться, позволить считать, будто ты растерян или загнан в угол, как они тут же набрасываются на тебя, чтобы заклевать. И только чётко обозначенная граница дозволенного способна остановить это замаскированное под правосудие вторжение.
Именно поэтому Костина выходка с кровью мне нравилась, а то, как он притих после случая с Гришей, расстраивало. Самое несправедливое, когда ничего не можешь доказать, самое обидное — отдуваться за то, чего не делал.
Гришины друзья подсели к нашим и достали карты.
Из воды Костик вылез заметно посвежевший и повеселевший. Вытираться не стал. Сел рядом, обхватив колени, приятная прохлада его плеча освежала. Капли воды на ресницах и подбородке сверкали.
Настя считала, что он «миленький», а я никогда про это не думала, потому что если хорошо знаешь человека, отделить его самого от внешности очень сложно.
Раньше я была влюблена в Якушина: в его лицо, манеру держаться, в голос, во всё, к чему можно додумывать свой идеальный образ. Но потом мы познакомились ближе, и влюбленность прошла, а за ней больше ничего не оказалось.
С Амелиным всё было по-другому. Вначале я остерегалась его и злилась, что этот странный, асоциальный тип с суицидальными наклонностями нагло навязался ко мне в друзья и прилип, как банный лист. Что он чересчур прямолинеен и, вместе с тем, совершенно непонятен. Что шутки его двусмысленны, выходки эксцентричны, эмоции болезненны, а разговоры затягивали и морочили, как шаманский дурман.
Однако проснувшись в один прекрасный день, я вдруг обнаружила, что сама прилипла к нему настолько, что уже ничего не могу с этим поделать. Не вырвать, не заглушить. Словно прежде во мне не хватало какой-то важной, недостающей части самой себя, а теперь она появилась и обходиться без неё я уже никак не могла.
— Бабушка оставила мне и дом, и квартиру, — неожиданно сказал он. — А Миле совсем ничего.
— И что это значит? Она же не может нигде не жить, — удивилась я.
— Мила прописана в московской квартире, но своего у неё ничего нет. Бабушка, наверное, знала, что делала, но я теперь не понимаю, как мне с этим быть. Она же всё-таки моя мать.
— А чего тут непонятного? — я насторожилась. — Тут и думать нечего. Отдай ей дом. Ты же в Москве собираешься жить, а не в деревне.
— Квартиру я не люблю. Там водятся тараканы и мои демоны. А с этим домом у меня всё самое хорошее связано. Детское. Жалко его. Она ведь продаст. Даже коврик гобеленовый, даже ангелочков, даже кассеты жалко. Яблони тоже и беседку. А теперь после того, как ты осталась тут со мной, расстаться со всем этим будет в сто раз труднее.
— Квартиру ты можешь поменять — это не проблема. И вообще, почему ты ей должен что-то отдавать?
— Потому что, — он посмотрел на меня так, словно я должна была сама понимать.
Но я не понимала. Мила ничего хорошего ему не сделала. Она была виновата во всём самом плохом, что с ним случилось.
— Если бы не она, мы бы с тобой никогда не встретились, — он широким жестом закинул руку мне на плечи. — Ты вообще собираешься купаться или нет?
И тут я заметила, что пространство вокруг нас заметно расчистилось. Люди теснились где-то поодаль, а мы будто сидели в центре заколдованного круга, переступать черту которого было опасно. И если на нас не смотрел весь пляж, то только потому, что Лёха слишком громко играл в карты и основная часть публики была его.
— Кажется, они тебя узнали, — сказала я.
— Ну, слава богу, — Амелин рассмеялся. — А то я уже расстраиваться начал, что никому не интересен.
— Они привыкнут, я поначалу на твои шрамы тоже не могла смотреть без содрогания, а сейчас и не замечаю вовсе. Будем приходить сюда каждый день и всё наладится. Они увидят, что ты ни на кого не бросаешься, что ты не псих, и все дурацкие разговоры прекратятся.
— Тоня, — его взгляд из-под чёлки был полон саркастичного укора. — Я всё время пытаюсь тебе сказать, что мне нет дела до разговоров, как ты не понимаешь? Я пришел сюда только ради тебя, потому что тебе есть до этого дело.
— Не правда. Я просто хочу, чтобы у тебя было всё хорошо. Чтобы ты стал нормальным и…
Он так громко расхохотался, что мне пришлось замолчать.
— Нормальным? Вот ты и прокололась, глупенькая, — ткнул пальцем под рёбра.
— Я не то имела в виду.
— То, то. Ты всегда говоришь, что думаешь.
— Люди, когда чего-то не знают, сочиняют лишнее и ненужное. Как тогда с Кристиной. Так они пытаются восполнить нехватку информации, — попробовала объяснить я, но он ещё больше развеселился.
— Теперь, когда они увидели меня без одежды у них появилось много новой, дополнительной информации, — он выставил перед собой обе исполосованных шрамами руки и оглядел, словно впервые увидел. — А хочешь, я подойду к ним и попрошу закурить?
— Ты не куришь.
— Тогда спрошу сколько времени. Буду улыбаться и подмигивать, чтобы они поняли, какой я дружелюбный.
Я представила себе эту картину и не удержалась от смеха.
— Вот этого, пожалуйста, не нужно. Твоё дружелюбие страшнее агрессии.
Он потянулся, зачерпнул воду и брызнул ею в меня, я брызнула в ответ, и мы, совсем позабыв о недобрых наблюдателях, какое-то время так обливались, пока Амелин не схватил меня за ногу и не затащил в воду.
На берег вернулись минут через двадцать усталые и обессиленные.
Только вылезли, упали лицом вниз и замерли, прислушиваясь к приятному напряжению в мышцах и лёгким прикосновением ветра, как над нами вдруг раздался резкий басовитый голос:
— Слышь, парень, тебе было сказано не высовываться. Или ты тупоголовый совсем?
Мы с Костиком перевернулись.
Над нами, широко расставив ноги, навис массивный, животастый мужик.
Всё его тело, даже живот, покрывали густые чёрные волосы, только голова была совершенно лысая.
Амелин, придуриваясь, захлопал глазами:
— Мы знакомы?
— Не твоё собачье дело, — мужик наклонился, уперев руки в колени, отчего живот желеобразно заколыхался. — Давайте, проваливайте отсюда.
— Где хотим, там и сидим, — сказала я. — Это не ваше место.
— Я вас предупредил, — рявкнул он.
— Угрозы несовершеннолетним — это статья, между прочим, — не моргнув и глазом, соврала я. — Мы сейчас вызовем полицию и…
Но договорить Амелин мне не дал. Крепко сжал запястье, а зате, со странной, психопатичной улыбкой негромко, но отчётливо проговорил:
— Пермирум мемини моментум
Ститиссе михи те секури
Вит визум либрикум, ретентум,
Вит гениум декорис пури.
Мужик яростно схватил его за плечо.
— Что это? Что ты сказал?
С тем же блаженно-безумным выражением на лице Костик мягко, словно желая придержать, прикрыл его руку ладонью.
— Это заклинание.
— Какое такое заклинание? — мужик отшатнулся.
— Небольшое мимолётное проклятье, — голос Амелина звучал спокойно и серьёзно, однако в чернильной темноте глаз я без труда узнала затаённую насмешку. Он не был напуган или смущён, а притворная покорность давалась ему особенно хорошо.
— Тому, кто владеет магией, не нужны доспехи или клинки. Оружие всегда можно отнять, а прокачанный маг способен колдовать, как угодно, моё любимое заклятие, кстати, «паралич».
Мужик колебался, с одной стороны он чувствовал, что Амелин глумится, а с другой, явно опасался, что это может оказаться правдой.
— Короче, я предупредил, — медленно отступая, пригрозил он. — Больше чтобы здесь не появлялись.
Окружающие с интересом наблюдали за нашим разговором и после того, как он ушёл, ещё долго прислушивались к тому, что мы обсуждаем между собой.
— Что за заклятье такое? — тихо спросила я, когда мы снова перевернулись на живот.
— Просто стих, — Костик, прижавшись, накрыл меня сверху рукой так, чтобы нас точно никто не мог слышать. — Пушкин на латыни. «Я помню чудное мгновение». В Интернете нашёл. Наши перевели. Прикольно, да?
— Я думала, ещё немного, и ты вызовешь Патронус.
— Больше не вздумай вступаться за меня. Никогда! — он вдруг резко посерьёзнел и перевернулся на спину. — Во всяком случае, пока сам об этом не попрошу.