Приведя пострадавшего в чувство, женщина начала задавать ему вопросы («Вы помните, как вас зовут? Какой сейчас год? Где вы находитесь?»), чтобы проверить отсутствие ретроградной амнезии.
Помню, как в детстве мы представляли, что потеряли память, и потом пытались воссоздать впечатление о себе по тому, что на нас надето, какие предметы есть в комнате и стали бы мы сами с собой дружить на основании проведенной ревизии. Иногда мне кажется, что такая игра подойдет и взрослым – именно с нее начался мой путь самоанализа себя как личности.
Вокруг тела уже стали скапливаться люди, хотя всем было понятно, что прыжки с восьмого этажа никому не оставляют шанса на выживание, а редкие исключения только подтверждают это правило. Ладно бы они толпились, чтобы помочь, но нет – чаще всего люди просто хотят постоять рядом, поужасаться происходящему, получить заряд новых впечатлений и пойти дальше, словно чужая смерть делает вкус их жизни более насыщенным.
Во двор приехала скорая. Из нее вышла сосредоточенная светловолосая девушка-фельдшер в синей жилетке, в руках у нее был металлический чемоданчик, которые всегда берут с собой на вызовы скоровички. Ее коллега в это время открывал двери машины и вытаскивал каталку. Фельдшер спокойно и громко попросила людей дать ей пройти, но, когда те расступились и девушка увидела лицо пострадавшей, ее сдержанность сменилась скорбью и ужасом:
– Мама! Это моя мама!
Она вскрикнула, выронила чемоданчик, упала на колени перед телом, не в силах пошевелиться, и начала судорожно хватать ртом воздух, словно задыхаясь. К ней подбежал коллега, загораживая тело спиной и крича на водителя, чтобы тот помог увести ее в машину.
– Ирочка! Господи, да мы сейчас спустимся, держись, миленькая!!! – Обе разбудившие меня соседки с шумом захлопнули окна и, по всей видимости, побежали спускаться к несчастной девушке.
Трагичные стечения обстоятельств превратили обычную рутинную смену фельдшера в настоящий ад. Я задернула шторы и отошла от окна: моя помощь там уже не потребуется. В дальнейшем тело выпрыгнувшей из окна женщины повезут не к нам, а в морг судебно-медицинской экспертизы, где проводят аутопсию всех, кто погиб в результате несчастного случая или по причине насильственной смерти.
Врач-патологоанатом и врач-судмедэксперт – это две разные специальности, которые часто путают. Мы не конкуренты, а коллеги с разными целями и задачами, более того – при необходимости мы можем обращаться друг к другу за помощью.
Как стать одним из нас? Сначала дорога для всех одна: чтобы стать врачом, необходимо отучиться шесть лет в медицинском университете на педиатрическом или лечебно-профилактическом факультете. После колледжа вы можете работать только фельдшером на скорой либо медсестрой. Потом вы можете поступить в медицинский, правда, в этом случае обучение вместо шести лет займет девять.
Дальше наши пути расходятся. Два года занимает ординатура: у патологов – по патологической анатомии, у судебников – по судебно-медицинской экспертизе. Мы не взаимозаменяемы: хочешь сменить профессию – иди учись опять два года, чаще всего платно. Если бы не материальная помощь моих родителей, то, возможно, я сейчас работала бы кем-то другим.
Судмедэксперты очень тесно сотрудничают с правоохранительными органами, часто ездят в суды и дают пояснения следствию, выезжая на место происшествия.
Они также могут работать только с живыми людьми, занимаясь прижизненной оценкой побоев и увечий, участвуют в проведении ДНК-тестов и любых других экспертиз. Либо занимаются аутопсиями тех, кто погиб в результате насильственной смерти. Это не только убийства с помощью различного оружия, но и воздействия на человека факторов внешней среды. Каждый, кто попал в ДТП, замерз в горах, сгорел при пожаре, был отравлен или подвергся высокому разряду электричества, попадает на стол к судмедэкспертам.
Насильственная смерть разделяется на убийство, самоубийство и несчастный случай, поэтому все, кто каким-либо образом совершили суицид, также отправляются не к нам.
На шестом курсе я просто влюбилась в судебно-медицинскую экспертизу: мы изучали типы отравляющих веществ, разгадывали, каким предметом был нанесен удар, как было совершено убийство или самоубийство. Нам давали фотографии с различных мест преступлений, и мы должны были описывать полученные травмы. Я никогда раньше не думала, что ссадина и царапина – это два разных повреждения!
– Не синяк, а гематома! – поправляла нас преподавательница. – Каждый раз, когда вы стараетесь дать определение какому-либо процессу, включайте мысленно словарь Даля. Не просто «гематома – это кровь под кожей», а «гематома – это выход крови из сосудистого русла и ее ограниченное скопление в органах и тканях». Говорите красиво и культурно – пациенты склонны больше доверять врачу, который излагает мысли грамотно: в этом случае уровень доверия к вам как к специалисту сразу же возрастает.
С этим утверждением я была не совсем согласна: лично мне, будь я пациентом, гораздо больше понравился бы врач, который изъясняется понятно, без всей этой научности, хотя везде, конечно, важен баланс и уместность. Однажды мы проходили практику с гастроэнтерологом, который начал выяснять у родителей, была ли у их ребенка «блевачка». Те (впрочем, как и мы с одногруппницей) даже не сразу сообразили, что он имел в виду рвоту или, как бы выразилась наша преподавательница, а «резкую непроизвольную эвакуацию через ротовое отверстие непригодных для потребления пищевых продуктов».
Хоть я и стараюсь быть интеллигентным врачом, но иногда эмоции берут верх над воспитанием. Моя вспыльчивость однажды чуть даже не привела меня к отчислению из университета.
Эта история произошла во время летней практики. Меня распределили на участок к опытному педиатру, милейшей В. Н. – женщине лет 60-ти. Всегда вежливая, она читала новейшие рекомендации и не назначала всем пациентам одинаковые препараты, а подбирала их, исходя из множества факторов. Но в глазах ее была какая-то печаль, будто она потеряла что-то и не могла смириться с утратой. Мы проработали вместе две недели, и я начала понимать, откуда возникла такая ее перманентная грусть.
Знания В. Н. ушли далеко вперед от клинических рекомендаций, которые обязывали ее выписывать пациентам абсолютно ненужные препараты. Зачастую родители, насмотревшись рекламы, начинали спорить с врачом относительно назначаемых лекарств, а если В. Н. после осмотра ребенка аккуратно говорила, что ему нужно лишь симптоматическое лечение, что подразумевало простое проветривание помещения, обильное теплое питье и покой, то родители только что не звонили в психдиспансер.
Один из приемных дней мне запомнился особенно. В кабинет вошла мама с очаровательным ребенком, которого она аккуратно вела за ручку. На улыбчивом мальчике был симпатичный желтый комбинезон, а в руке он держал плюшевую игрушку. Женщина поздоровалась, посадила ребенка на колени и принялась поначалу спокойно рассказывать о жалобах на температуру и вялость сына. Но чем больше она слушала рекомендации В. Н., тем мрачнее становилось ее лицо.
– Что, даже свечи противовирусные не назначите? У него же температура! Или хотя бы аскорбинку? Я такую шипучую покупаю, растворяю в чае, и он с удовольствием пьет, иногда по две штуки в день просит!
Я вспомнила максимально допустимую дозировку для детей витамина С в сутки – не более 600 мг для детей до восьми лет. В шипучем варианте чаще всего содержится около 1000 мг в одной таблетке, а если ребенок мог выпивать такие таблетки по две в день, то дозировка превышала максимально допустимую минимум в три раза.
Маленькому розовощекому Артемке было четыре года, он сидел у мамы на ручках, весело подпрыгивая, вертел в руках игрушечную обезьянку и даже не подозревал, что с таким родителем он может не дожить до своих пяти лет.
– Понимаете, – мягко начала объяснять В. Н., – в этих свечах одним из ингредиентов является масло какао, а, насколько я помню, у Артемушки аллергия на шоколад. Организм и сам способен справиться с небольшой температурой, у него всего тридцать семь и три, ребенок активный, улыбается весь прием. Просто соблюдайте то, о чем я говорила раньше, – сбивать температуру нужно, если ребенок вялый и постоянно спит, отказывается от еды. Насчет аскорбинки – несомненно, вы правы, витамин С играет большую роль в формировании иммунитета, а также помогает поддерживать хорошее состояние маленьких сосудиков. Но, во-первых, мы достаточно получаем его из пищи, поэтому нет необходимости покупать драже или шипучку, а во-вторых, вы даете малышу просто лошадиную дозу этого витамина.
В голосе врача слышалось только участие и желание донести важность сказанного – в нем не было ни тени чувства собственного превосходства, ни нравоучительного тона. Она была прекрасным педиатром и искренне хотела помочь каждому маленькому пациенту, но, к сожалению, за каждым маленьким пациентом всегда стоит большой, который и несет ответственность за свои действия или бездействия в отношении ребенка.
– Ну правильно, он же сейчас болеет! Я неделю-другую буду давать ему витамины, а потом перестану! Что тут плохого-то? – недоверчивая мама продолжала спорить с врачом, игнорируя аргументы.
Я к этому времени уже начала закипать, как чайник. Мне было непонятно, зачем идти к педиатру, если оспаривать все его назначения? Лечите тогда ребенка дома сами, без этих профилактических бесед. Я всей душой терпеть не могла кого-либо переубеждать, особенно когда человек был свято уверен в своей правоте и при любых приводимых тобой аргументах все равно будет стоять на своем. Мне было просто невыносимо ощущать свое бессилие против упертости в таких случаях. Другое дело, если пациенту не до конца понятно, как заболевание отражается на том или ином органе или чем это лекарство лучше или хуже другого.
– Одно из серьезных осложнений, которое грозит мальчику, – расстройство пищеварения, которое выльется в диарею. При повышенной температуре ребенок и так теряет очень много влаги, поэтому нужно постоянно его допаивать, а из-за поноса он будет дополнительно терять воду и соли в большом объеме. Второе тяжелое осложнение – мочекаменная болезнь, по