– Теперь все позади, рыжик, я никому не дам тебя в обиду, – сказала Марина и приобняла Саню за плечи.
– Вы такие гармоничные, можно я вас сфотографирую? – попросила я.
– Можно, только никуда не выкладывай, скинешь мне в наш чат в Ватсапе?
Я сделала несколько снимков: счастливые, умиротворенные, такие разные, но одновременно и дополняющие друг друга – вода и пламя.
– Это очень грустно, когда у тебя есть фотографии с любимым человеком, но ты не можешь ими поделиться, – сказала я.
– Фото в соцсетях – лишь малая часть того, чего мы лишены, – вздохнула Саня. – Мы не ходим вместе на новогодние корпоративы, не рассказываем посторонним друг о друге; о наших отношениях знают только родители и близкие друзья. Мы не можем сыграть здесь свадьбу и официально усыновить ребенка, и даже если кто-то из нас попадет в больницу, то вторую в палату не пустят. В нашем случае ты не можешь оставить наследство, не имеешь право представлять интересы партнера, если он временно недееспособен, нельзя претендовать на семейную ипотеку, 51 статья тоже мимо, в которой говорится, что ты имеешь право не свидетельствовать против супруги. Ладно, давайте о хорошем.
Мы проговорили еще около двух часов. Внезапно экраны наших с Саней телефонов одновременно засветились. Пришло сообщение в общий чат от Тони с фото. На нем она держала две гвоздики и открытку, на которой было написано: «Любим, помним, скорбим».
«Я выздоровею, вернусь и прибью обеих. Люблю», – написала она.
– Саня, это как-то слишком, – начала я.
– Расслабься, Танчик, ей приехали два букета, один большой красивый, а второй такой. Это наш прикол еще со школьных времен, когда я заболела ветрянкой в семнадцать лет и думала, что двину кони. Тогда Тоня, у которой были высокие антитела, притащила ко мне домой суп, кутью и просфору. Поверь мне, это, наоборот, ее взбодрит: иногда черный юмор поднимает тебя на ноги быстрее, чем слова сочувствия.
Телефон пиликнул еще раз. «Заказала себе роллов. Спрашивают, нужны ли палочки. Говорю, что нет, у меня есть свои». Мы громко расхохотались. Иногда смех все-таки лучшее лекарство.
– Я бодрячком. Сегодня нас ждет вскрытие, так что пей чай, и к десяти спускаемся. – Голос Сани вернул меня из воспоминаний обратно в лабораторию. Я перелила горячую спасительную жидкость себе в термос и рассказала о сегодняшнем занятии, а к предстоящим зачетам у меня была еще пара идей.
Во время нашего разговора в кабинет осторожно постучалась, а затем робко заглянула женщина лет 60-ти. Она была очень худая и бледная, но было заметно, что она следит за собой: чистое пальто, сапоги на плоской подошве, волосы собраны в тугой пучок, а в руках была трость, на которую женщина опиралась.
– Здравствуйте, меня к вам направили стекла забрать.
– Здравствуйте, проходите, пожалуйста. Какая больница и по какой причине? – спросила Саня.
– Дело в том, что в 1998 году мне сделали выскабливание полости матки. В заключении написали «карцинома эндометрия». Я не лечилась, но мне нужны эти стекла.
Мои глаза расширились от удивления: видеть живую женщину с таким нелеченым заболеванием было просто невероятно.
Карциномой звалось злокачественное новообразование, которое развивалось из эпителиальных клеток матки или самого внутреннего слоя – эндометрия. Именно его функциональный слой отторгается при менструации, поэтому выходит не только жидкая кровь, но и сгустки, которые и состоят из этих внутренних клеток.
– Ясно, а зачем сейчас вам стекла двадцатилетней давности? Вам врач назначил какое-то лечение, взял новый образец и хочет сравнить с тем, что было? – удивилась коллега.
– Нет, дело в том, что… можно я присяду, пожалуйста? – Голос женщины задрожал, будто силы покинули ее. Мы подхватили ее под руки и аккуратно усадили на диван. Я взяла чистую чашку, налила воды и предложила ей. Саня ненадолго распахнула окно, впуская свежий воздух. Женщина не плакала, а просто часто дышала и до белых костяшек сжимала в руках кружку. Через минуту она продолжила свой рассказ.
– Заключение в 1988 году получала не я, а мой муж, так как мой график работы пересекался с часами работы лаборатории. Мне тогда было сорок лет, меня беспокоили периодические боли, кровь шла иногда дважды или трижды в месяц, но я все списывала на приближающуюся менопаузу. Я сходила к гинекологу, и тот отправил меня на диагностическое выскабливание, заключение которого я попросила забрать моего Коленьку. Но когда он прочитал диагноз, то решил скрыть его от меня, и само заключение спрятал. Вечером я спросила его, что там было в заключении врача, а он просто на словах передал, что у меня все хорошо.
– Но боли продолжились? – уточнила Саня.
– Да, но я уже не обращала на них внимание, а просто пила таблетки, ведь все анализы сданы. Мужу я доверяла. А неделю назад он сильно выпил и признался, что двадцать лет назад мне поставили диагноз рак матки. Я спросила, почему он решил скрыть этот диагноз от меня, а он ответил, что я была такая молодая и мнительная, что сразу запаниковала бы и умерла в два раза быстрее. Когда я заплакала, он сказал: «Ты посмотри, сколько времени ты уже живешь, и все в порядке! Да я тебя спас, а ты тут слезы льешь!» А у меня не было все в порядке: боли усилились и будто распространились внутри. После его признания я побежала к врачам, обследоваться заново, пришла в онкоцентр, они и попросили достать старые стекла и принести им. Вы отдадите их мне? – Она подняла на нас свои глаза, в которых сквозила боль.
– Да, конечно, мне нужен ваш паспорт и желательно вспомнить хотя бы месяц, когда проводилось исследование. Вместе со стеклами мы отдадим вам и парафиновые блоки, но их нужно сразу же отнести в центр, слышите меня? Вы сейчас еще какие-то дополнительные исследования проходили? Может, есть новые симптомы?
– Да, слышу, я все сделаю. Я прошла МРТ тазовой, брюшной и грудной полости, и мне сказали, что у меня множественные метастазы в ближайшие органы и частично в кости. Это уже неоперабельно, и мне, скорее всего, придется ложиться в паллиативное отделение. Мне тяжело ходить – приходится опираться на трость, я плохо сплю, сильно похудела. А я все думаю, если бы он тогда мне сразу сказал про диагноз, пускай бы удалили матку или назначили химиотерапию, не страшно, у нас уже двое взрослых детей, но, может, тогда бы все действительно было хорошо?
– Мне очень жаль, что вас лишили права выбора, – мягко сказала Саня. – К сожалению, мы не можем предсказать будущее и со стопроцентной вероятностью предположить, каким был бы исход. Конечно, ваш муж хотел сделать как лучше, скрывая правду о диагнозе, старался уберечь вас от излишних переживаний. Возможно, он делал это из большой любви, но это все равно, что не говорить человеку, находящемуся в доме, что на кухне пожар, чтобы не волновать его. Я думаю, что каждый имеет право знать правду о своем диагнозе и самостоятельно принимать решение, как ему себя вести. Искренне желаю вам моральных сил перенести все, через что придется пройти.
Женщина благодарно улыбнулась ей и поставила чашку на стол. Саня позвонила по стационарному телефону в лабораторию, попросила Дашу подойти и проводить женщину к ним, а также выдать необходимый материал. Когда дверь за ней закрылась, я все же задала беспокоящий меня вопрос, который не решалась озвучить, дабы не вогнать страдающую женщину в еще более упадническое настроение.
– А почему она пришла только сейчас? Неужели за все двадцать лет она больше ни разу не обследовалась?
– Прекрасный вопрос, Танчик. Наши люди, кроме медиков и государственных служащих, зачастую плюют на плановую ежегодную диспансеризацию с высокой колокольни. Надеются на русское авось. Только вот зачастую рак не болит до тех пор, пока станет неоперабельным. И пока действительно жареный петух не клюнет и черные гангренозные стопы не начнут отваливаться, пациенты никуда не пойдут. Если ты поливаешь увядший цветочек, то это его не спасет: нужно все профилактировать и не доводить до критических состояний. Все понимают только через боль и страх, что это такое. Если ты говоришь что-то абстрактное типа «алкоголь – это плохо, он поражает печень и мозги», все кивнут и продолжат пить дальше. А если наутро они чувствуют, как вместе с похмельем к ним приходит интоксикация и нежно гладит их по кружащейся головке, тогда уже в ход идут все доступные народные средства и молитвы в духе: «Господи, если я не умру, то точно брошу пить. Я больше никогда не буду брать в рот ни капли спиртного, только пусть меня отпустит».
– Ох уж эти ненастоящие сделки с судьбой, о которых все забывают сразу до следующей пьянки!
– Да-да, никогда не доверяй обещаниям пьяного человека. Кстати, алкоголизм может быть и скрытым, причем таким, что даже близкие люди не понимают, что их родственник спивается.
– Это как? Я думала, что запах спиртного и перемену настроения скрыть невозможно.
– Ты начинаешь пить, когда дома никого нет, чтобы не слышать осуждение или беспокойство за себя. Либо пьешь ближе к полуночи, когда все спят, а к утру все уже выветрится. Дома если и пьешь, то прозрачные напитки типа джина или текилы, смешивая с обычной или сладкой газировкой. Открыть самому себе глаза на проблему позволяет контроль потребления. У меня был календарик, где каждый день был в форме бокала: если пьешь – отмечаешь бокальчик красным, если нет – оставляешь прозрачным. Всего лишь месяц честной записи, и я стала пить реже одного раза в месяц, то есть пью только тогда, когда мы идем с подругами в бар, а иногда и того реже – бокал шампанского на Новый год и в день рождения.
– А со стороны ты кажешься такой собранной! Не думала, что тебе нужно было себя дополнительно контролировать с помощью приложений, – искренне удивилась я.
– Это было давно, еще лет восемь назад. Я не хотела становиться похожей на свою мать.
Мне всегда казалось, что родители должны вдохновлять нас, но иногда лучшее, что они могут нам дать, – это наглядный пример того, как делать не надо. Может, бежать навстречу своей мечте менее продуктивно, чем бежать от того, чего ты не потерпишь в своей жизни?