Я заботилась о нём и даже не представляла, как можно жить где-то ещё. Ведь здесь в каждой дощечке память о родных мне людях, на улице их могилы. Даже конура моего единственно пса, что растила со щенков.
Спазм сдавил горло. Спрятав лицо в ладонях, я расплакалась.
— Томма, радость моя, ты что? — в голосе Вульфрика было столько несвойственной ему нежности, что я разрыдалась ещё громче. — Что такое, девочка моя? Умертвий больше нет, тебе нечего бояться.
— Яне хочу уходить из дома. Я не хочу его бросать, — убрав руки от лица, сквозь пелену слёз глянула на варда. — Здесь вся моя жизнь прошла. Здесь каждая вещь хранит память о родителях, о Лестре. Там в комнатах остались вещи. Книга сказок, что мама нам читала на ночь. Она где-то там, в заколоченной родительской спальне. Засушенные веточки вишни в память о маме. Папины резные фигурки. Я не могу это всё оставить. Я не хочу отсюда уходить, Вульфрик. Не хочу, слышишь.
Здесь всё родное.
Вард обнял меня и притянул к себе. Слёзы градом скатывались по моим щекам, а я всё никак не могла успокоиться.
— Всё в жизни меняется, Томма, нужно уметь отпускать, — тихо шепнул он.
— Я не хочу его отпускать. Здесь мы были счастливы, — громко зашептала я осипшим голосом. — Счастливы, понимаешь!
— Понимаю, — чуть отстранив от себя, мой северянин большими пальцами осторожно стёр дорожки слёз с моего лица. — Я прекрасно понимаю твою боль, но всё это прошло. Это в прошлом, Томма, и этого не вернёшь. Всё, что ты можешь, — это жить за них.
Прижавшись к Вульфрику. я крепко сжала кулаки.
— Я не могу уйти отсюда. Прости. Я никогда не смогу уйти на север и бросить могилы, не смогу оставить этот дом, — шептала я и сама понимала, как нелепо, и жалко это звучит.
— Сможешь, — в голосе Вульфрика появились стальные нотки. — Эта деревня станет кладбищем. Я не стану её восстанавливать. Она слишком удалена от основной дороги и расположена обособлено, словно появилась спонтанно. Этот дом будет снесён, как и все остальные.
— Нет! — вскинув голову, посмотрела ему в глаза. — Ты не посмеешь!
— Посмею, малышка моя. Так что, сейчас я вскрою все эти заколоченные двери, а ты соберёшь всё, что напомнит тебе о родителях. А дальше мы уйдём, и этого места не станет. Оно сгинет.
— Нет, Вульфрик, пожалуйста, — представив на мгновение, что моего дома не станет, я испытала ужас. — Ты не можешь!
— Я всё могу, Томма, — тихо шепнул он, целуя меня в висок. — Этот дом и твоё прошлое, я сравняю его с землёй. Могилки твоих родных станут частью кладбища.
Ту гиблую деревню с храмом я тоже разровняю и оставлю только могилы. Это место ждут перемены. Но, милая, у тебя будет иная жизнь, счастливая и полная достатка на Севере за туманом. Со мной!
Поджав губы, я выглянула на улицу. Сердце кровью обливалось.
— Вскрой комнаты, я хочу в последний раз зайти туда.
Слёзы душили, и я ничего не могла с собой поделать. Кивнув, Вульфрик взял со стола маленький топорик, которым я разделывала тушки птиц и зайцев, и подошёл к первой двери. За ней скрывалась наша детская. Послышался глухой удар. Хруст ломающегося косяка. С тихим скрипом дверь поддалась и открылась. Сделав несколько неуверенных шажков, я поравнялась с Вульфриком.
Он отошел чуть в сторону, пропуская меня.
Глава 61
В комнате было темно. Свет струился из щелей заколоченного окна тонкими струйками, создавая в пространстве странный узор. Я едва узнавала обстановку.
Воспоминания услужливо подкидывали мне картины из прошлого.
Окно, через которое смотрела на мир Эмбер. А там за ним некогда росла вишня.
Перегородка. Тонкая, а в детстве мне она казалась стеной.
Всё здесь было покрыто споем пыли. Она витала в воздухе и светилась в лучиках света. Мебель разломал ещё отец, когда Туман был особенно голоден, мы топили ею печь. На полу в углу обнаружились сваленными вещи. Шагнув к ним, я замерла.
Мой взгляд упал туда, где некогда стояла кровать Эм.
На стенах ещё были видны её детские рисунки. Она часто от скуки набрасывала угольком изображения птиц, что садились на подоконник, и нашу собаку. Да, у нас был тогда пёс. Я подошла к одному рисунку и пригладила его.
— Колокольчик, — тихо шепнула, вспомнив кличку своей собаки. — Он потерялся в тумане. Отец искал его пару дней. Но не нашёл.
Ещё раз, пригладив изображение лохматого длинноногого пса, прошла дальше. И снова рисунок, чёткий и легко узнаваемый. Время не тронуло его.
— А это мы с мамой и Пестрой танцуем вальс вишнёвых лепестков. Так Эмбер называла нашу забаву. В тот год вишнёвое дерево цвело особенно буйно, и лепестки осыпались на землю розовым пёстрым дождём. Мама пела свою любимую песню, а мы с сестрой кружилась и представляли себя цветочками, подхваченными ветром. Эмбер наблюдала за нами из окна. Она сильно болела тогда. Всё это она нарисовала ребёнком. А потом мы не стали закрашивать белилами стены. Оставили как память.
Вульфрик молча, разглядывал комнату. Его взгляд медленно перемещался по предметам. Пройдя в угол к сваленным вещам, он откинул в сторону грязные пыльные занавески, пару дощечек и, наконец, вынул резную деревянную коробку.
— Наши игрушки, — вспомнила я, что там находилось.
Распахнув её, Вульфрик действительно вынул деревянные фигурки. Покрутив их в руках, он вдруг нахмурился. Взяв резного человечка, поднёс его к лицу и даже понюхал. Мне стало не по себе. Что-то моего мужчину настораживало. Вытащив из сапога нож, оцарапал фигурку и. осмотрев повреждение, бросил к остальным.
— Их вырезал твой отец? — в глазах северянина появился странный холод.
— Да, — я кивнула и подошла ближе. — Что-то не так?
— Эти фигурки общие или же каждая сестра играла со своими? — этот вопрос вызвал у меня недоумение. Подойдя ближе, присела и разворошила фигурки животных и людей. Собака, лошадка, заяц. Я не помнила, чтобы какая-то из них была только моей.
— Играли вместе, — кивнула, но тут мой взгляд упал на фигурку ворона и волка. — Хотя вот эти были Эмбер.
Я вынула чёрные, вырезанные из дерева игрушки, размером с мой большой палец.
Эти фигурки отличались от остальных. И цветом, и рунами, нанесёнными на них.
Вульфрик осторожно вынул их из моих рук и закинул в ящичек.
— Они из анчара, Томма. Ты знаешь, что это за дерево?
Я только плечами пожала. Первый раз, вообще, это слово слышала. Папа обычно в своей мастерской строгал. Была у нас пристройка к дому. Да в тот год, что отец умер, покосилась. Её мы первой и разобрали на растопку. Так самые лютые морозы и пережили.
— Этих деревьев очень много в Тумане, — негромко прояснил мне Вульфрик. — Не в лесу, а именно в Туманной стене. Откуда у твоего отца эта древесина?
Видимо, удивление слишком явно отразилось на моём лице, потому как вард продолжил.
— Руны. Не уверен полностью, но что-то подобное я встречал в храмах у самой границы с туманом. Это обереги от магии смерти. Именно из неё и соткана стена, отделяющая наши миры. Ниори бы это показать, жене моего брата. Она бы быстро сообразила, что за надписи. Собрав снова все фигурки в коробку, Вульфрик защелкнул замочек на ней. Потом, выдернув скомканную шторку из кучи тряпья, протёр её от пыли.
— Это мы забираем, — шкатулка тут же была отложена в сторону. Бесцеремонно откидывая хлам в противоположный угол, Вульфрик рылся в наших вещах. Я только успевала проследить, что же там летит к стене. Внезапно он замер и отступил на шаг.
— Это что за дрянь? — рыкнул он.
Я не поняла, что такого увидел мужчина.
— Где? — тихо уточнила.
Схватив какую-то деревяшку, он вытащил её на середину комнаты. На меня смотрел забавный пузатый человечек со змеиным хвостом.
— Не знаю. Я никогда раньше это не видела, — выдохнула я. Хотя, признаться, образ был мне знаком. Замечала уже статуи такие, только не в деревне, а в тумане.
И ещё около могил у храма.
— Ты хоть понимаешь, что это? — серьёзным тоном поинтересовался вард.
— Змеелюд, — пролепетала я неуверенно. — В Тумане видела, может, оттуда отец принёс.
Вульфрик криво усмехнулся.
— Это хашасси. Иные, стражи Тумана. Ещё они символ бога Танука. Бога смерти, Томмали. И домой такие вещи не тащат. Тот храм в гиблой деревне, там не было никаких божественных идолов. Я дурак подумал, что во время пожара сгорели или вытащили. Да, ничего подобного! Это храм Танука. У смерти нет лица, поэтому и идолов не существует. Вы кому тут поклонялись все это время? Почему ваших деревень нет на карте княжества? Вы кто все такие?
Опешив, я стояла словно громом поражённая. Я слышала о боге Тануке. Много слышала. В деревне часто поговаривали о тех, кто сгинул в тумане, мол, их Танук прибрал. Девушки, что незамужними в могилы легли, — Танука невесты. Но в нашей семье ему никто не поклонялся никогда. Родители, вообще, не были религиозными.
— У храма была такая статуэтка, у дома жреца, — шепнула я глухо.
Вульфрик приподнял бровь и задумался.
— В тех могилах, Томма, родители твоей матери или отца? Отвечай, но только правду. Темнить сейчас не стоит, не тот случай.
— Папины, — уверенно произнесла я. — Мама сиротой рано осталась. Её родители Талии вырастили. В общем… — я замялась.
— Говори всё как есть, — раздражённо рыкнул Вульфрик, но чувствовалось, что злость его не на меня.
Вздохнув, поняла, что придётся признаваться в тёмных делишках своих предков.
— Мой дедушка по материнской линии и дедушка Талии были в одной банде разбойников. Дед, как и я, иллюзионист. В общем, они обчищали княжеские обозы.
За счёт этого деревня и жила.
— Разбойничье логово! — Вульфрик удивлённо хмыкнул и хохотнул. — Всё любопытнее и любопытнее. Значит, тут жили семьи разбойников. То-то я и думаю. какой идиот так далеко от основной дороги деревню обустроил. Умно. Ничего не скажешь. А обозы княжеские прямо сюда приходили?
— Да, и обозы, и торговцы заезжали. Хотя… — я прикусила губу, — не сюда, а в Сердвинки. Да, именно туда, — я кивнула сама себе. — Мы собирались и шли встречать торговцев. Мама оставалась с Эм. а мы с папой гуляли на ярмарке.