— Говорил тебе, слежка, — еле слышно прошептал Алексей.
Яша дернул его за рукав: молчи!
Подросток торопился. Он не съехал по косогору, как это сделали только что ребята, а просто скатился по нему, сбивая шуршащую каменную крошку.
В руке Алексея блеснуло узкое лезвие ножа. Яша схватил брата за плечо.
— Не дури. Крик могут услышать патрули на кордоне.
— У меня не крикнет.
— А если это связной к Павлу с какого-нибудь отряда?
— Что же делать?
— Пропустим вперед. Там посмотрим.
Подросток, теперь его не было видно в темноте, сперва полежал тихо. Потом поднялся на ноги. Осторожно ступая по досуха промерзшему бурьяну, почти бесшумно двинулся вперед. Он то поднимался во весь рост, то приседал, то останавливался, прислушиваясь. «Значит, следил за нами и потерял, — догадался Яша. — Но это может быть и шпик, увязавшийся за нами еще в городе, и возвращающийся связной, и посыльный из другого отряда, который заметил нас раньше, чем мы его… Свой или чужой?»
Между тем неизвестный подошел к самому выступу скалы, за которым прятались ребята, снова остановился, прислушиваясь… Громко вздохнул и решительно, быстро шагнул вперед.
— Нина? — тихонько окликнул Алексей.
Неизвестный мгновенно остановился и притих.
— Нина? — чуть громче позвал Алексей.
— Где ты, Леша? — услышал Яша знакомый голос.
Это была она, Нина.
Она давно уже по обрывкам подслушанных разговоров, по таинственным встречам в мастерской, по тому, что братья где-то пропадали по нескольку дней, догадалась об их связи с партизанами, о которых в городе ходило много всяких разговоров. Она всегда верила: ее братья — герои. Ей очень хотелось быть с ними наравне. И сегодня, выследив, когда те собрались уходить, решила пойти за ними. Разве в революцию не было девушек-партизанок? Разве батя не рассказывал, что женщина была даже комиссаром эскадры?
— Ты же могла погубить и себя, и нас.
— Ты, Яшко, все думаешь, что я ни на что негожа? На, смотри!
Она одним движением распахнула ватник, и в руке, так же как и за минуту до этого у Алексея, сверкнул нож.
— Я зубами их грызть буду!
— Как же ты через кордон?..
— А я рядом с вами в канаве лежала. Только перебежать вместе не успела, пришлось подождать, пока патрули снова встретились и разошлись. Они же слепые после прожектора.
— Нинка, Нинка! Что же нам с тобой теперь делать, Нинка?
— Я пойду с вами.
— Нельзя, золотинка моя. Нельзя, ты понимаешь?
— Я же пионерка. Разве Павлик Морозов был старше меня?
Яша обнял сестренку, прижал ее к себе.
— Понимаешь, Нина, есть строгий партизанский закон — пока командир не разрешит, никого в катакомбы приводить нельзя. Я дал клятву, что никогда не нарушу партизанский закон. Ты же пионерка, знаешь, что такое клятва.
Нина молчала.
— Помнишь, батя рассказывал, как моряки расстреляли своего товарища за то, что тот нарушил дисциплину? — поддержал Яшу Алексей.
— За нарушение клятвы меня партизанским судом судить будут, — сказал Яша.
— Как же нам быть? — спросил Алексей.
— Ты вернешься с Ниной домой, — ответил Яша. — Я пойду один. Осталось недалеко, метров восемьсот по оврагу.
— А может, ты передашь донесение часовому и вернешься? — спросил Алексей. — Мы подождем тебя здесь. Вместе пойдем домой.
— Нет. Мне обязательно надо поговорить об одном деле с самим Павлом. Это важнее, чем само донесение…
— Ну, смотри. Ты командир, как скажешь, так и будет. Дисциплина.
Через несколько минут Яша уже был у неприметной щели под скалой. Надо было лечь на дно оврага, протиснуться под камень, чтобы добраться к входу.
— Кто? — негромко окликнули его в темноте.
— Принес головку к примусу, — ответил Яша.
— А иголку?
— Иголка у каждого своя.
— Здесь уже можно встать, только береги голову, — сказал тот же голос, и чья-то рука нащупала Яшино плечо. — За мной.
Они прошли несколько шагов, дважды сменив направление. За третьим поворотом Яша увидел желтое пятно света, падающего на большие кирзовые сапоги: человек держал у самой земли фонарь, прикрытый сверху полой плаща. Освещалась только дорога, ни лица, ни фигуры державшего фонарь видно не было.
— Иди за ним, — сказал тот, кто привел Яшу.
— Держись посередине, подальше от песчаных осыпей, там заминировано.
Тотчас желтое пятно света колыхнулось, кирзовые сапоги шагнули по каменной крошке. Яша пошел за ним.
После нескольких поворотов провожатый откинул с фонаря полу брезентового плаща. Это был среднего роста человек. Лицо при свете фонаря казалось желтоватым, с характерным горбатым носом, черными глазами, седыми, коротко стриженными усами и крепким, по-солдатски выбритым подбородком.
Они оказались в довольно просторной пещере с низким потолком. Человек подошел к щели в стене, просунул в нее фонарь и медленно полез в узкий проход, задевая широкими плечами стены, с которых сыпалась каменная крошка. Яша полез за ним. Постепенно начал понижаться потолок — во весь рост уже идти было нельзя, а идти в согнутом положении оказалось трудно.
— Возьми руки за спину, так легче, — посоветовал провожатый. — Идти-то далеко придется. Да смотри не отстань, не сверни в сторону. Галка сбилась, так сутки почти всем лагерем искали.
— Какая Галка?
— Марцишек. Связная. Жена покойного Ивана Ивановича.
— Минера Иванова? — даже остановился Яша от неожиданности.
— Да, минера, — провожатый, перестав слышать Яшины шаги, тоже остановился. — Чего ты?
— Разве он… Почему ты его покойным назвал?
— А-а… Погиб Иван Иванович, — повернулся провожатый к Яше лицом. — Третьего дня каратели два часа гвоздили из пушек по Нерубайскому входу, а потом кинулись целым взводом в катакомбы. Мы с Иваном Ивановичем — наше отделение — защищали тот вход. Подпустили их до первого поворота и взорвали мину — ни один в живых не остался. Думали, не сунутся больше. А они новый взвод посылают. Ну, мы отошли ко второй баррикаде — там узко, больше двух человек рядом не пройдет. Мы — в темноте за баррикадой да каменными выступами, а они — вскочат в штольню и на фоне освещенного выхода как на киноэкране. И целиться не надо, все равно не промахнешься. Более полутора суток наше отделение бой держало: выбьем один взвод — каратели другой посылают. Трупов в проходе навалили столько, что… В общем, больше не лезут фашисты. Час, полтора ждем — тихо. «Держите штольню под прицелом, — приказал нам Иван Иванович, — а я подберусь ближе к выходу, оценю обстановку». Ну и пошел. Сперва осторожно, прячась за выступы, а потом без всякой опаски. До самого выхода дошел благополучно. Захотелось, видно, выглянуть, посмотреть, что там, на земле, творится. А там засада. Только высунулся, его разрывной пулей и сшибло.
Провожатый помолчал, протер полой плаща стекло фонаря, хотя оно и без того было чистым, вздохнул.
— Ну, пойдем, друг. Еще немалый кусок пути впереди. — И уже на ходу закончил рассказ: — Вот с тех пор Галка, жена его — может, видел, маленькая такая, беленькая, в кудряшках, — все ходит по штольне, плачет: «Ванечка, Ванечка!», ничего вокруг не замечает… Ну, пошла вчера могилку Ивана Ивановича проведать и заблудилась…
Яше жутко стало от этого рассказа. Он вспомнил веселого черноглазого моряка-запевалу, моряка, с которым парторг Зелинский и Тамара Шестакова взрывали поезд-люкс. Надо же остаться невредимым при выполнении опасного задания вдали от отряда, а тут, в катакомбах… Яша шел согнувшись, заложив руки за спину, как старик, старался не отстать от провожатого. Ему казалось, что темнота подземелья давит ему на плечи, а он не может выпрямиться, сбросить эту тяжесть.
Туннель все время поворачивал то вправо, то влево. Он то поднимался, то круто уходил вниз, так что приходилось спускаться, придерживаясь за стены, то сужался в узкую щель, то расширялся в просторную пещеру. От головного штрека, по которому они двигались, все время шли ответвления в стороны. Иногда их было сразу несколько. Тогда провожатый останавливался, освещал неровно высеченные стены. Яша заметил, что все они были испещрены различными, выцарапанными на камне или нарисованными мелом значками: стрелками, кружочками, звездочками, крестиками, буквами, цифрами. Яша понял: не будь этих значков, любой человек заблудился бы в каменном лабиринте и погиб среди множества поворотов.
…То, что рассказал в мастерской Людвиг, особенно встревожило Яшу. Он вспомнил свой спор с Бойко пару недель тому назад.
Ребята из десятки, те, что не были заняты в мастерской и мало знали о работе других разведчиков, требовали боевого дела. Горячие головы чего только не предлагали: напасть на следственную тюрьму, организовать массовый побег из гетто, обстрелять вокзал, взорвать бывший Воронцовский дворец, в котором губернатор Транснистрии Алексяну обосновался, поджечь ресторан «Черная кошка», в котором пьяное офицерье и уголовное отребье устраивали дикие оргии. Во всех этих прожектах было много фантазии и мало смысла: следственная тюрьма усиленно охранялась, пленникам гетто бежать было некуда, обстрел вокзала и поджог ресторана никакой пользы не принесли бы, только вызвали бы новые, еще более жестокие репрессии, в результате которых пострадало бы ни в чем не повинное население.
— О Воронцовском дворце чтобы разговора больше не было. Там же Дворец пионеров был до войны, или у вас память отшибло? — урезонивал ребят Яша Гордиенко. — В нем же Пушкин, может, самые лучшие стихи написал! А вы — взорвать!.. Да Алексяну со всем своим кодлом, со всем своим родом-племенем не стоит того, чтобы из-за него такую красоту губить!
— А на Маразлиевской?
— То ж другое дело! Таких домов, как на Маразлиевской, мы, дай только нашим вернуться, настроим о-го-го. А дворец… За тот дворец наши же с нас и спросят, почему не уберегли…
А чаще всего Яша отвечал своим дружкам коротко:
— Мы — разведчики, и за всякие глупости бросьте думать. Если каждый будет самовольничать, конспирации крышка, некому будет выполнять задания катакомбистов.