— Все это тебе приснилось, Нина. Нет никакого Кужеля и никакой белой-белой хатки…
— А вот есть, — упрямилась Нина. — А вот видела! Весной пионеров возили на экскурсию в Нерубайское, ты не знаешь. Дедушка Кужель и еще второй дедушка, дедушка Трофим… Трофим Прушинский. Они нам катакомбы показывали, где при деникинцах партизанили. А потом к дедушке Кужелю мы ходили воду пить… Я помню…
— Ну вот, — сказал Леша. — А теперь тебе дедушка Кужель приснился. Поняла?.. И никому этот сон рассказывать нельзя. Поняла? Так надо. Ты же обещала быть дисциплинированной, Нина. Обещала?
— Ага, — вздохнула девочка.
Леша был очень грустен и нежен.
— Вырастешь, Нинок, будешь счастливая… Вспомни, что все, что мы делали с Яшей, делали для тебя… для всех вас…
Он поцеловал ее в оспинку на лбу, как раньше делал отец, когда Нина ложилась спать.
— А сейчас ничего у меня нет, золотинка, ничего… Кроме вот…
Леша торопливо снял со своего пальца тоненькое золотое колечко, подаренное ему мастером ювелирной фабрики в день первой Лешиной получки. Чудной это был мастер: другие от учеников с первой получки требовали долю на пропой, а он за свои деньги делал своим ученикам подарки. Говорят, тот мастер в гетто снял свои золотые коронки с зубов и отдал охраннику, чтобы тот не видел, когда будут переправлять на волю больную еврейскую девочку. А сам умер от голода…
Нина проснулась утром, колечко сияло на ее худеньком пальчике…
Но глупый Бобик ничего не понимает в золотых кольцах. Он скулит, вырывается, гребет лапами снег, норовит лизнуть Нину в лицо, бесшабашно-весело смотрит Нине в глаза.
— Ах, пес, пес! — смеется Нина, целует Бобика в черный нос и отпускает ошейник.
Ошалелый Бобик кубарем вьется в снегу, визжит и убегает.
А Нине весело! Розовыми пальчиками она нагребает в ведро искристый снег и поет звонко, на весь двор поет:
Сидит бешеный Адольф
Под смерекою.
Он не мелет, не кует,
Не мерекает.
Антонеску перёд ним
Низко стелется.
Только Гитлер не мычит
И не телится!
А в конце двора появляется дворник Степан. Хмурый, горбатый дворник, заросший рыжей щетиной, повязанный грязным платком вокруг шеи, с длинными, до коленей, неуклюжими руками. Маленькие недовольные глаза из-под лысых бровей. Колючки, а не глаза… Он был дворником при Советах, остался и при румынах. Во дворе все его опасаются, говорят — оккупантам продался. Он всегда пугает Нину.
— У хлопцев ваших шумно вечером было в комнате. Пусть прекратят, а то в участок доложу.
Или:
— Опять до ночи в мастерской сидели. Свет жгли. В щели свет видно, маскировку нарушают.
Если кто ночью во дворе спичкой чиркнет — сразу:
— Гаси огонь! Бомбу с воздуха захотел?!
А что та спичка? Ее и на земле-то за несколько метров уже не видно.
Нина не видит горбатого Степана, поет, смеется.
А он тихий, как тень, подходит к ней почти вплотную.
— А я бы на твоем месте, девка, песен не пел.
— Почему? — смеется Нина. Она сегодня даже и нелюдимого дворника не боится.
— Вчера вечером твоих братьев сигуранца взяла.
Нина ничего не понимает. Нина смотрит на дворника. Лицо ее постепенно бледнеет, глаза становятся большими-большими.
— Как взяла?
— Так. Арестовала.
— А-а-а-а!.. Ма-ма!.. Ма-мочка! — Крик, как удар клинка, рассек утреннюю тишину двора.
19. Данко зажигает факел
А вчера вечером вот что было.
— Ты — человек, Петр Иванович. С тобой не пропадешь, — повторил Бадаев, обматывая ногу разорванной надвое, почти новой фланелевой рубахой.
В дверь постучали требовательно и грубо.
Петр Иванович встрепенулся и побледнел.
— Кто там?
— Проверка документов, откройте.
Бойко посмотрел на Бадаева. Бадаев втолкнул ногу в валенок, притопнул для верности о пол, сунул за голенище пистолет, поднялся.
— Все в порядке. Открывай.
Документы у катакомбистов были действительно в порядке. И у Бадаева, и у Межигурской. Их уже проверяли в городе патрули — подозрений не вызвали. Комендантский час еще не наступил, опасаться нечего.
Вошли четыре румынских офицера. Два автоматчика встали у двери.
— Кто хозяин квартиры? — спросил по-русски капитан с оловянными, как пуговицы на его мундире, глазами.
— Я, — ответил Бойко, втягивая голову в плечи. Его била дрожь. Трясущимися руками он достал из внутреннего кармана документы. Капитан взял их, подошел поближе к лампе, долго и тщательно рассматривал паспорта Бойко и его жены. Потребовал представить лицензию на право открытия мастерской. Потом вернул все бумаги и спросил, будто между прочим:
— У вас живет Яков Гордиенко?
Скрывать было бесполезно — только вчера дворник переписал всех проживающих в доме и списки отнес в полицию.
— Да… здесь.
Яша стоял у балконной двери. Шпингалеты, как всегда, были приподняты — толкни и дверь откроется. Рядом на спинке стула висел пиджак, во внутреннем кармане — браунинг. Тот самый, с которым он ходил к Садовому. Конечно же, капитан спрашивает его не случайно — кто-то донес, видно. Выхватить оружие, выстрелом погасить лампу, выскочить на балкон. Для этого потребуются всего секунды. А потом, воспользовавшись суматохой, по приставной лестнице, всегда стоящей наготове, на крышу и…
— Кто здесь Яков Гордиенко?
Это спрашивает оловянноглазый. Можно, конечно, выстрелить сперва в эти ненавистные оловянные кружочки, а потом в лампу. Но Бадаев?.. Если начну стрельбу, Бадаев пропал, ему бежать не удастся — до балкона далеко, а за дверью, в прихожей, полно военных… Погублю Владимира Александровича… Провалю конспиративную квартиру… Схватят Лешку, Сашу, Бойко, Межигурскую… Как это она сказала?.. Вынул из груди свое сердце и зажег его, как факел, чтобы спасти других?.. А если это просто проверка документов — проверят и уйдут. Меня, конечно, арестуют, раз уже спрашивают. Но другие-то могут избежать ареста… Будут мучить, пытать!.. Но Данко… Рядом с Яшей стояли Алексей, и Межигурская. Алексей словно услышал раздумья Яши, прижался к нему и, не шевеля губами, чуть слышно прошептал.
— Беги на балкон, прикрою.
Яша удивленно глянул на брата: как же можно бежать, если командир далеко от двери, ему не пробиться к балкону?..
Тамара нащупала Яшину руку, железно сжала его кисть своими горячими тонкими пальцами, блеснула угольно-черными глазами в его глаза. То ли послышался Яше ее голос, то ли вправду она прошептала: «Беги, Яшко!..» И вслед за ее голосом Яша услышал голос отца: «Алексей сможет… а ты…», и Фимки, как тогда, после чтения письма Зигмунда Дуниковского: «Что за парень! Все на себя взял, никого не выдал», и Лены: «Я бы такого навек полюбила… Мне с тобой, Капитан, ничего не страшно»… Голоса накатывались, перехлестывали друг друга, как волны в шторм… «Беги, Яшко!» — услышал он горячий шепот Тамары у самого уха.
— Ты же сказала: надо, как Данко, — почти громко ответил ей Яша. — Надо спасать…
— Кто здесь Яков Гордиенко?! — громко и угрожающе снова спросил оловянноглазый капитан.
Яша посмотрел на товарищей. Бадаев спокоен: конечно же, обычная проверка документов. Тамара Межигурская стоит рядом, внимательно смотрит на Яшу. Яше кажется, что губы ее шевелятся, беззвучно повторяя: «Как Данко!.. Как Данко!..» Нет, Яша не может ради своего спасения жертвовать Бадаевым… Тамарой… Алексеем… Нет, не может! Он вырвал руку из Тамариных пальцев и сказал твердо и громко:
— Я Яков Гордиенко.
Яша сам не узнал своего голоса: грубого, мужского, сильного… И сразу стихли все голоса. И Фимкин, и Ли, и отца… Такая в доме тишина, что слышно, как за дверью кто-то нетерпеливо щелкает затвором винтовки… А документы в порядке. И комендантский час еще не наступил, опасаться Бадаеву нечего!
— Я Гордиенко! — повторил Яша и шагнул от балкона.
Алексей и Межигурская невольно шагнули вперед, будто хотели закрыть собой Яшу от кинувшихся к нему навстречу фашистов.
Бойко ойкнул и закрыл глаза руками.
— Не пугайтесь, Петр Иванович. — Яша раздвинул руками Алексея и Межигурскую и еще раз шагнул вперед. — Вы-то здесь ни при чем. Откуда вам было знать о моих делах?..
— Имею приказ арестовать вас! — рявкнул капитан. — Друмеш!
Друмеш — долговязый, носатый и черный, как грач, локотенент — подскочил к Яше с наручниками. Он торопился, замок наручников никак не закрывался.
— Спокойно, локотенент, — усмехнулся Яша. — Слово пижона, не убегу.
— Вы кто таков? — повернулся капитан к Бадаеву. Бадаев не спеша доставал документы из внутреннего кармана. Самое главное — спокойствие. Надо отвечать негромко, с достоинством.
— Это мой гость, господин офицер, — захлебываясь от страха, пролепетал Бойко. — У жены именины, день рождения.
Бадаев подал капитану паспорт.
— Носов, Сергей Иванович? — спросил офицер, заглянув в документ.
— Так точно, господин офицер, — подтвердил Бадаев.
Аргир полистал паспорт.
— Где родились?
— Из рязанских, господин офицер.
— Где работали?
— В артели гужевого транспорта, господин офицер. Капитан что-то буркнул и вернул Бадаеву паспорт. У Яши сухим блеском сверкнули глаза: «У-у, жабы! Можете со мной теперь что угодно делать, главное — Бадаев спасен! Спасен Бадаев! Вы еще узнаете на своей шкуре, что это значит!.. Ли тоже обо мне узнает. Уж Фимка-то потом все ей расскажет, как было!.. И Тамара не пожалеет, что рекомендовала меня в отряд!..»
— Кто такие остальные? — спросил у Бойко капитан.
Петр Иванович, кажется, тоже начал приходить в себя — гроза миновала! Показал на Алексея:
— Это брат Якова Гордиенко. Живет у меня.
— Ясно, — капитан даже не стал смотреть Лешкины документы. Сашины и Тамарины тоже.
— В той комнате — моя жена, — доложил Бойко.
— Хорошо, — сказал капитан. — Попрошу всех одеться. Надо пройти в полицию, оформить протокол об аресте Якова Гордиенко. Это ненадолго, господа. Потом можете отмечать свои именины.