Автоматчики вывели Яшу в коридор. Офицеры, просто так, для порядка, ощупали карманы задержанных мужчин: все в порядке, оружия нет. Только локотенент, обшаривавший карманы Яшиного пиджака, что-то крикнул по-румынски и протянул Аргиру сверкающий никелем пистолет.
— Чей пиджак? — спросил Аргир.
— Якова Гордиенко, господин офицер.
— Ну вот. Я так и знал. Вещественное доказательство.
«Как быть?» — напряженно думал, одеваясь, Бадаев. Он понял поведение Яши: настоящий парень, решил принять все на себя, чтобы не провалить конспиративную квартиру и его, Бадаева. Бадаев и сам готов был пожертвовать ради Яши своей жизнью… Но жизнь Бадаева принадлежит отряду, Родине, делу, которому он служит. Сейчас, когда налаживалась связь с подпольным обкомом партии, с партизанским отрядом Лазарева, с портом и железной дорогой, когда наконец-то удалось связаться с подпольем Ивана Кудри в Киеве, и в его, Бадаева, руках сосредоточиваются нити одесского подполья, — он не имеет права распоряжаться своей жизнью даже ради Яши… Ничего, улик против него нет. Подержат и выпустят, а там: держись, Яшко! В беде тебя не оставим!..
20. Испытание на стойкость
— Что вы наделали! — напустился Курерару на капитана Аргира, тыча ему в лицо паспорта задержанных. — Испортили обедню! Я же вас предупреждал: брать Бойко и Гордиенко только тогда, когда на явке будут катакомбисты. А вы такой фортель изволили выкинуть! Арестовали каких-то пьянчужек, собравшихся на именины мадам Бойко! Гром рака покалечил!
Аргир хотел возразить начальнику следственной части, что арест произведен с его ведома после того, как агентура донесла, что в квартире Бойко собрались посторонние люди, но тот махнул рукой — стареете, дескать, капитан Аргир, теряете чутье контрразведчика, как старый пес нюх! Мало того что агента подпольщики убили у вас под носом, так вы еще сами провалили такую операцию — не хватило терпения разыграть проверку документов до конца и, убедившись, что на явке нет интересующих сигуранцу лиц, убраться восвояси. От этого биндюжника Носова за версту несет дегтем и сыромятными гужами — какой он подпольщик!
Аргир и сам понимал, что промахнулся. На его запрос из полиции сообщили, что действительно в одесской артели гужевого транспорта был такой Сергей Иванович Носов, судимый, из рязанских, в первый же день войны мобилизованный на оборонительные работы и дезертировавший из ополчения… Теперь оставалось только выгнать ко всем чертям всех задержанных, кроме, конечно, Бойко и братьев Гордиенко. Выгнать, само собой разумеется, ночью, после комендантского часа, чтобы патрули перестреляли их на улице как куропаток… На какие-то ценные признания Бойко и Гордиенко рассчитывать тоже не приходится — Аргир успел убедиться в фанатичной стойкости большевистских подпольщиков. Да и вряд ли хозяин явочной квартиры и связной знают то, что интересует сигуранцу… Ну а проваленная явочная квартира потеряла всякую ценность, больше туда никто не явится, обрывается последняя ниточка… И все это по его, Аргира, вине: не поторопись он вчера назвать имя Якова Гордиенко, все прошло бы незаметно, рано или поздно они накрыли бы на явочной квартире крупную птицу…
— Вы совсем потеряли голову, капитан! — услышал Аргир раздраженный голос Курерару. — Я третий раз предлагаю вам приступить к допросу Бойко, а вы стоите как истукан и что-то там шепчете себе под нос. Или потеряли способность к работе?
Аргир вздрогнул. Ему очень хорошо было известно, что ожидает сотрудника контрразведки, в ценности которого сомневался Курерару. Такой работник исчезал бесследно.
…В тесной и грязной камере — пять шагов в длину, три в ширину — оказалось четверо: братья Гордиенки, Саша Чиков и Петр Бойко.
— Откуда этот гад оловянноглазый узнал мою фамилию? Почему они меня искали? — спрашивал сам себя вслух Яша.
— Завидное знакомство, — насмешливо процедил Чиков. — С такими связями ты далеко пойдешь, Яшко.
— Не зубоскаль, Сашко. Не время, — заметил Алексей.
— Почему нет с нами… — Яша недоверчиво покосился на дверь камеры. — Где Носов? Петр Иванович, вы шли с ним последним, почему нет с нами Носова?
Но Бойко совсем расклеился: почернел лицом, как земля, забился в угол, стонал и дрожал.
— Да чего вам-то бояться, Петр Иванович? — подбадривал его Яша. — Скажите, что не знал, мол, что у Гордиенко есть оружие, думал, порядочный человек, кто он — на лбу не написано. Валите на меня, молодой, выдержу… Самое главное: молчите про Садового — сном-духом, мол, не ведаю.
Бойко молчал, грыз пальцы, как волк прихваченную капканом лапу.
Вскоре его увели.
— Достанутся Старику, как хозяину, самые сливки, — сочувственно вздохнул Чиков. — Жалко…
— Не горюй, всем хватит, — хмуро пошутил Алексей.
Но не вернулся еще Бойко, позвали на допрос Сашу Чикова.
Яшка подошел к нему вплотную.
— Сашко! Ты ничего не знаешь. Чинил примусы — и все! Понял?
Чиков молча кивнул головой.
— Письмо Зигмунда Дуниковского помнишь?
— Помню, Яша.
— Его били резиной, ногами, крутили руки, поднимали за волосы, бросали на пол… Помнишь эти строчки, Сашко?
— Помню.
— На рассвете его опять повели на допрос, требовали, чтобы он назвал фамилии товарищей. Снова били… И он никого не выдал. Все взял на себя…
— Да.
— И так сегодня поступим мы. Как первые комсомольцы!
— Да, Яша.
— Скорее там собирайся, Чиков! — крикнул жандарм за дверью. — Или тебе помочь?
Гордиенко поцеловал Сашу. Тот молча прижал его к себе. Потом легонько оттолкнул. И вышел из камеры.
Через три часа его внесли в камеру и бросили на цементный пол, как мешок. Он даже не имел сил стонать.
— Яков Гордиенко, на допрос! — крикнул тот же жандарм за дверью.
Алексей обнял брата.
— Держись, Яша. Помни, мы — из отряда чекистов.
— Если что, передай отцу: Яшка не подвел. Убить они меня убьют, но и сами намучаются.
…Перед Яшей за массивным дубовым столом сидел сам начальник следственной части майор Курерару. Где-то уже видел Яша этого майора… Какие глаза у майора, Яше судить трудно, потому что майор, допрашивая, не поднимает на арестованного глаза да и вопросы задает не тому, кого допрашивает, а переводчику — молодому горбоносому парню, у которого, кажется, нет ни чувств, ни интересов, он переводит слова майора Яше и Яшины слова майору, оставаясь бесстрастным, мертвым, каменным.
— Если ты будешь давать толковые ответы, облегчишь свою судьбу.
— Буду стараться, — усмехнулся Яша. — На экзаменах всегда были мною довольны.
— Ты убил Садового?
«Так вот в чем дело! — быстро соображал Яша. — Кто-то видел меня на Южной в ту проклятую ночь и донес… Ну что ж, если все дело в этой собаке, отпираться не стану, возьму все на себя… Остальные-то в этом не замешаны, их подержат и выпустят!»
— Отвечай коротко: да или нет?
— Да.
Переводчик исподлобья посмотрел на Яшу, прежде чем перевести его ответ. Но майор Курерару ничей не выказал своих чувств, не поднимая глаз, Задал новый вопрос:
— Почему ты его убил?
— Алексей Садовой занял у меня пятьсот марок и не хотел отдавать, — быстро придумал Яша и, чтобы было убедительнее добавил — Марки теперь все, без них не проживешь, а у меня семья голодная, отец болен, вдвоем с братом только и работали на пять человек. Заработка никакого. Чем жить?..
— С кем ты был?
— С браунингом, господин офицер. Его отобрали у меня при аресте.
— Я тебя спрашиваю, кто ходил с тобой к Садовому? — нетерпеливо забарабанил пальцами по столу майор.
— Вопрос этот выеденного яйца не стоит, господин офицер, все равно, кроме меня, никто в Садового не стрелял.
— Локотенент Чорбу, — обращается Курерару к человеку, сидящему за другим столом в дальнем углу. Он говорит что-то по-румынски.
Локотенент Чорбу, кажется, собран из случайно, независимо друг от друга изготовленных деталей: огромная бритая голова и малюсенькие красные глазки, массивная, выдвинутая вперед нижняя челюсть и тонкие серые губы, кривые, короткие ноги рахитика и волосатые верхние конечности орангутанга. Перед ним на столе — пистолет, плетка, набор метровых отрезков резинового шланга, перевитых проволокой железных прутьев и тонких труб, какие-то щипцы…
Тонкие губы Чорбу растянулись чуть ли не до ушей, обнажая редкие, гнилые зубы. «Да-да! — вспомнил Яша. — Это же он чистил у меня сапоги возле вокзала! Он и этот майор…» Чорбу поднялся из-за стола, но Курерару остановил его движением руки. Чорбу закрыл улыбку и покорно опустился на прежнее место.
— У моего помощника будет еще достаточно времени, чтобы заняться тобой обстоятельно, — сказал Курерару Яше через переводчика. — А сейчас скажи, ты был связным Бадаева?
Переводчик еще не успел перевести вопрос, но слово «Бадаев» Яша понял и без него. «Какая-то собака уже донесла! — сообразил Яша. — Садовой?.. Ну что же! Обо мне ты, фашист, узнаешь все, о Бадаеве — подавишься, ничего не узнаешь». Яша удивленно посмотрел на Курерару:
— Кто такой Бадаев?
— Ты не знаешь Бадаева? Не знаешь фамилии своего командира?
— У меня нет никакого командира, — невинно пожал плечами Гордиенко.
— Ах вот оно что? Но ты бывал в катакомбах?
— Был весной в прошлом году, на экскурсию ездил со школой.
— И ты знаешь входы в катакомбы?
— Знаю… Но те входы, которые я знаю, ваши солдаты давно уже замуровали.
— И ты ни одного больше входа не знаешь?
— Чтобы таки да — так нет.
Фраза, которую произнес Яша, не встречалась ни в одном румыно-русском разговорнике, а дословный перевод ее был непонятен, что критская клинопись. Переводчик виновато посмотрел на Курерару. У того промелькнуло подобие улыбки.
— Это чисто по-одесски. Я познакомился впервые с этим жаргоном в девятнадцатом году, — сказал он переводчику по-русски. — Можете идти, я закончу допрос сам.
Переводчик ушел. Ублюдок Чорбу скалил зубы, ожидая команды Курерару. Но майор даже не повернул к нему головы.