Баба Нина беззвучно плакала, когда мы с мужиком из соседнего подъезда, стараясь не глядеть и не дышать, накрыли простынкой и возложили обратно на смертное ложе её обильное тело, пришедшее в окончательную негодность.
Не знаю, что ощущал мой более молодой напарник, которого я не без труда сговорил на это дело, но мне было весьма не по себе. Однако продолжал и в этой ситуации работать сам собой неугомонный мыслительный орган: “Интересная штука: подмыть засраного младенчика — запросто, кроме обычного умиления — никаких эмоций. А забросить на диван старушку, от которой ничем особенным почти не пахнет, — бр-р-р! Значит, еще не наступила окончательная взрослость, потому что должна быть преодолена и эта дурацкая брезгливость…”
— Жижика, айда домой, мама с бабушкой нас наверняка потеряли.
— Да посидели б ещё немного, — просит тёща, как обычно, вот так же мой отец просил когда-то, но я ни разу не задержался, мне, видите ли, было тягостно сидеть возле его постели и что-то фальшиво-бодрое курлыкать.
— Можно и посидеть. А что, малышок, пусть-ка нас бабушка чаем за труды напоит!
— Сейчас-сейчас! — обрадовалась старуха, начала суетливо выбираться из продавленного кресла, пытаясь утвердиться на ставших чужими ногах.
— Да сидите вы, мы сами справимся, дело нехитрое, верно, Жижика!
— Нет-нет, не настолько уж я беспомощная, чтобы чай гостям не подать, даже и не смейте в мою кухню заходить!
— Да я только что оттуда! Хотя, разумеется, как скажете. — А сам соображаю: “Полчаса — минимум. А что делать? Ничего не поделаешь, но как же я вымотался сегодня, будто в одиночку вагон мёрзлого угля разгрузил, габариты почистил и люки закрыл — старость собачья, как бы вперёд баушки кони не кинуть, не обмануть бы её надежд…”
Вслух кричу:
— Заодно краник там проверьте, вдруг чего не так!
Это, конечно, вряд ли. В такой пустяковой работе сложно брак допустить, если только кто с высшим гуманитарным…
— Спасибо, Саша, дай тебе бог здоровье, всё, как всегда, отлично, может, теперь хватит до конца.
— Нет-нет, не хватит, куда мне! Вы, мама, ещё сто моих ремонтов переживёте…
Дуем с Жижикой чай, заедаем фирменными плюшками, прабабушка с умилением смотрит на правнука — она всё ещё всем нужна и полезна — я в самых банальных выражениях расхваливаю стряпню, тёща ведь тоже долгие годы потчевала меня тем же, только с противоположным знаком. Стряпать вообще-то она не умеет, хотя увлечённо занимается этим всю жизнь, жена то и дело притаскивает от неё нечто малосъедобное, оно бы пропало и было выкинуто на помойку, но я, кулацкое отродье, этого допустить не могу, отчего обязанность пожирать гостинцы целиком падает на меня…
Я нахваливаю засушенные в духовке до хруста пирожки с черносливом и ещё какой-то гадостью, а сам с грустью думаю про замечательный магазинный кекс, который дожидается меня дома, но будет, благодаря тёще, съеден теперь другими, а в этот момент звонит телефон — так и есть, нас с Жижикой потеряли, однако легко нашли, потому что всерьёз потеряться нам абсолютно негде.
Впрочем, полчаса уже прошли, даже несколько больше, мы поспешно завершаем ритуальное чаепитие, благодарим, я — словом, Жижика — энергичными кивками головы, хором говорим: “Пока!”
А на улице к этому времени уже успело совершенно стемнеть, об уличном освещении мы забыли лет пятнадцать назад, Жижика, конечно, сразу вновь хочет занять господствующую высоту, чтобы стать ближе к звёздам и тонкому, сходящему на нет месяцу, но я объясняю ему опасность темноты, предлагаю лучше покрепче взяться за руки, чтобы, если оступится один, второй не дал бы ему упасть. И внук довольно легко соглашается с моей логикой, он всё же гораздо сговорчивее двоюродного брата, что радует, но и одновременно тревожит: как бы не вырос таким же соглашателем, как дед, или таким же хлюпиком, как папа.
Дома мы уже, само собой, не ели ничего, только телевизор ещё не очень долго смотрели. Внук, если его на колени посадить и время от времени производить с ним обмен мнениями, может достаточно продолжительное время не только мульты смотреть, но и терпеть любые другие зрелища.
На очередном телесериале об отечественных “богатых”, которые “тоже плачут”, мы особо не задержались. Трудно сочувствовать этим бедолагам, хотя подозрительно много подобных сериалов расплодилось в последнее время, уж не секретный ли это госзаказ в свете постановлений и указов о национальном примирении-согласии. Переключили на “Культуру”, а там ток-шоу на тему: “Кому на Руси жить хорошо?” Тут мы поучаствовали посильно в дискуссии минут двадцать. Убедившись, что наше мнение учитывать не хотят, выключили осточертевший ящик.
Да и спать уже пора было. Жижика, конечно, хотел опять со мной, но мать его к себе забрала. Он возражал, однако не настойчиво, и скоро последние силы его покинули. А мне ещё довольно долго но спалось. Я мысленно продолжал вести монолог на тему, обозначенную нашим обаятельным культурным министром, всё более вдохновляясь по ходу дела, поскольку никто меня даже не помышлял перебивать, наоборот, ощущалось полное и даже восторженное приятие взглядов безвестного мыслителя.
В итоге в голове сложился почти готовый текст, который оставалось, как выдастся время, перенести на бумагу, озаглавив его, к примеру, “Лень во спасение”.
Может, вы думаете, что я из-за моего творческого синдрома до самого утра не сомкнул глаз, но — отнюдь. Мысль пролетела сквозь голову стремительно, поскольку отточенных формул данная предварительная работа не требует. А её траектория вышла приблизительно такой…
Чем меньше остаётся личного будущего, тем чаще почему-то являются мысли о будущем как таковом. До которого, казалось бы, особого дела, помимо вялого и праздного любопытства, быть не должно. Возрастное? Вероятно, как и всё остальное — теперь.
Однако никак не хочется мириться с возрастными изменениями, как с чем-то забавным, несерьёзным, но извинительным. Хочется думать, что, несмотря на явные и удручающие издержки, помимо сакраментальной цифры, ещё прирастает пресловутая мудрость и продолжает совершенствоваться душа. Оно, может, и не совсем так дело обстоит, может, совсем не так, однако надо же как-то дотягивать лямку, стремясь к ощущениям сносным хотя бы — как снаружи, так и изнутри…
Будущее детей уже в целом определилось. Оно обещает выйти довольно банальным, но, пожалуй, не катастрофическим, будущее внуков, о которых, как известно, душа ещё пуще болит, побуждает со всем достижимым проворством углубить голову в песок по примеру известной экзотической птицы, но, поскольку это неисполнимо технически, а также исключается ввиду неистребимой привычки смотреть правде в глаза, приходится так и существовать, поневоле приноравливаюсь к усиливающимся вибрациям тонкой душевной субстанции.
И будоражат воспалённое воображение утопические прожекты обустройства даже не страны, а всей, как ни маразматически звучит, подлунной общаги. Впрочем, это даже не прожекты, а претензии к существующему распорядку бытия, которое всё более явственно отрицает любезный сердцу и пока ещё свойственный окружающему большинству менталитет.
До сих пер изредка участвую в так называемых “творческих встречах” с так называемым “читателем”. Зазывают теперь только в школы, ибо феодальное — а иным оно через каких-то полтораста лет после отмены рабства в принципе не может быть — государство с известных пор больше не полагает себя обязанным присматривать за эволюциями смерда до самой его кончины, но пока ещё полагает необходимым делать это до его совершеннолетия, хотя бы и чисто символически, чтобы занудными попрёками не докучали.
Я люблю задать этим компьютерным деткам шаблонный вообще-то вопросик: что они считают для себя главным в последующей жизни? И не было случая, чтобы кто-то неправильно ответил. Тинэйджеры — это модное слово такое — сориентированные уже не только педколлективом и родителями, но также всепроникающим телевидением и самим течением жизни, без запинки выдают любезный сердцу любого взрослого ответ. Получается своеобразный пароль-отзыв: “Самое главное — получить достойное образование!” Ответив, глядят победительно, уверенные, что добавить нечего, что уж в данном-то случае высший балл гарантирован.
Но у меня нет полномочий для выставления каких бы то ни было баллов, и шаблонным ответом я не удовлетворяюсь, а задаю нерегламентированный, словно бы наводящий вопрос: “Зачем?” В смысле, зачем необходимо достойное образование? И никто ни разу не ответил хотя бы удовлетворительно, тем более искренне. Удовлетворился б я, если б отвечено было: затем, чтобы хорошее в жизни совершить. А искренним посчитал бы признание: добыть диплом и всю жизнь получать деньги ни за что да ещё куражиться в охотку над необразованными нижестоящими.
Вот и выходит, что бесхитростный на первый взгляд вопросик “Зачем?” при определённом подходе может быть установлен в иерархии классических и проклятых вопросов самым, извините за очередной варваризм, правофланговым. Уж не говоря про его патетическую разновидность: “Во имя чего?!”
И, превозмогая годы, задаюсь я им всё чаще и чаще, попробуйте тоже, и, если никогда раньше не пробовали, вполне возможно, вас потрясут недоступные прежде панорамы бездн. Но сдаётся мне, что призыв этот никогда не будет в должной мере расслышан, ведь наверняка были взывающие и до меня. И население подлунной общаги продолжит дружной колонной шагать по пути прогресса, точнее, того, что по вековечной роковой привычке именуется прогрессом.
Однако взывать надо. Хотя бы затем, чтобы потом, когда сделаются очевидными всем поголовно самые последние и для каждого одинаковые перспективы, никто не попрекнул взывавших в том, что не взывали. Впрочем, всё равно попрекнут. Да ещё распнут под каким-нибудь высосанным из пальца предлогом, не позволив эстетически насладиться грандиозным финальным зрелищем. Хотя, как уже говорилось, вовсе не факт, что оно запланировано…
Есть у меня старый знакомей по имени Иван, по профессии врач-уролог. Мы — соседи по гаражам, но когда случается двигаться навстречу друг другу вдоль гаражного ряда, Ваня метров за сто начинает энергично крутить головой, рискуя даже запнуться о какой-нибудь предмет. Он упорно ведёт себя так, будто за ночь по сторонам от дороги появилась масса интересных вещей.