И тут у меня большое преимущество перед миллионами иных дедов — несметное количество своих мыслей и, смею думать, чувств я предусмотрительно предал не только бумажной странице, но даже и сравнительно широкой гласности.
Правда, взрослым детям, а также и жене до сих пор не приспичило ознакомиться-таки с моим богатым внутренним миром. Иногда под настроение возьмут вроде бы книжку, но минут через пять явственно заскучают. И незаметно от меня — назад её, на полку.
Наверное, я вправе, тоже под настроение, на них обидеться. Даже потребовать внимания. Но боже упаси, чтобы я когда-либо кому-либо набивался. Фиг с ними. Может, им меня, живого, натурального, хватает за глаза. А вот возьму и помру. Тогда быстро поймут, кого потеряли.
Зато в этом невнимании, если не сказать пренебрежении, есть и немалое преимущество: могу с полной безнаказанностью предать бумаге такое, чего они бы не хотели про себя узнать. Тем более — прочесть. И нынешние символически-симптоматические тиражи дополнительно раскрепощают рискового бытописателя…
Да, пока не забыл: мелкая внучка тоже вся в отца: улыбается скупо и редко, для этого перед ней надо как следует покривляться, сопровождая кривлянье соответствующими звуками. Но ничего — попадёт она в мои руки. С детьми, хоть какая у них генетика, всё же гораздо проще, чем со взрослыми. Если их любишь, взаимность гарантирована. Вот почему дети — самая вменяемая часть человечества. Вот почему любить их так легко, а не любить нормальному человеку — невозможно.
Кстати, тут не так давно одна весьма симпатичная мне женщина в любви призналась. Что, по-моему, возможно объяснить лишь очень слабым зрением её. Признаться, это мне немало польстило — я давненько перестал ждать от жизни чего-то подобного. Да, пожалуй, и никогда не ждал всерьёз.
По-человечески понять легко: одиночество и застарелый дефицит любви. Но у меня-то нет этого дефицита! И пришлось со всей решительностью отказаться от предлагаемого излишества, поскольку обернулось бы всё банальным, пошлым адюльтером, что в более юном возрасте, наверное, извинительно, однако в нашем чревато если не физической, то моральной катастрофой.
И потом, я же сейчас живу и думаю: “Могу, но не хочу…”, а ежели, не приведи Бог, конфуз, то сразу — уж я себя знаю — паника: “Хочу, но не могу!..” А мне оно надо?
Ведь чего только наблюдать не доводилось! Доводилось однажды присутствовать даже, причём совершенно нечаянно, при публичном выяснении отношений двух дам бальзаковского, как говорится, возраста, двух бывших близких подруг.
Интересно, подобное публичное выяснение отношений характерно лишь для российской глубинки или это явление общечеловеческое, ещё одна глобальная гуманитарная ценность? В общем, кричали бабы на всю улицу.
— Змея, семью разбила!
— Ничего я не разбивала, ваша семья давно фактически развалилась! Коля тебя, если хочешь знать, вообще никогда по-настоящему не любил!
— Да плевала я на него! Владей сокровищем! Я его тоже никогда не любила, жалела только импотента, а он — вон что…
— Ошибаешься, подруга, Коля мой очень даже потент! Просто ты его уже совершенно не вдохновляла…
(Между прочим, все без исключения зрители, а присутствовали на этом спектакле люди самых разных возрастов, досмотрели представление бесплатное до самого финала. Надеялись — раздерутся артистки под занавес. Однако не случилось. И ни один человек не убежал, зажмурившись, заткнув уши от стыда и отвращения. В том числе и я. Теперь вот пригодилось впечатление. А так бы где я его взял.)
Пьеса же эта имела продолжение весьма печальное, “потента” Колю вскоре паралич разбил. И сдала его новая пассия в убогую нашу больницу. Согласно методике там пациента пролечили, пришло время домой бедолагу выписывать, а он, оказывается, никому на всём свете не нужен. Даже родным детям, проявившим солидарность с оскорблённой и униженной матерью…
С неделю он провёл ещё в больнице, засранный и почти умирающий от голода. Тогда только сжалились законная жена и дети. Взяли несчастного домой. И до конца дней своих оставался Николай в таком состоянии, когда даже бессмысленно ему было бы пенять, мол, что, кобелина бесстыжий, наблядовался?
То есть справедливая обида женщины получилась совершенно неизбывной, представляете?
Наконец-то Жижика засыпает. Мне бы тут же потихоньку встать, неотложные дела по дому поделать, в магазин сгонять, да и самому ж когда-то поесть требуется — при Жижике-то никакого удовольствия от еды, лишь примитивное насыщение без наслаждения вкусом.
Однако пока я песни пел да трассой для авторалли работал, тоже уморился вконец. Минут десять с закрытыми глазами полежать совершенно необходимо. А потом — хоть в бой.
И засыпаю, конечно. Будто бы не знал, что это обязательно случится, засыпаю не глубоко, конечно, в полудрёме этой приятные думы думаю о внуках моих и моих сочинениях, мечтаю, как завтра, на денёк освобожденный от обременительной, что ни говори, повинности, смотаюсь в заветный соснячок километров этак за полста. Нынче ведь рыжиков уродилось — страсть, никогда в доступных мне местах столько не было. Так природа то и дело придумывает, чем удивить да порадовать, заодно самонадеянность бывалых людей слегка приструнить, дескать, вы думаете, что уже поняли про меня всё-всё, так — нате!
И снится мне про эти рыжики диковинный, содержательный, как всегда, сон. Будто иду по лесу на лыжах, снег глубок и уброден, ругаю себя за глупость, мол, какие к чёрту рыжики, когда зима, но тут оказываюсь на обширной поляне и вижу словно бы рыжие брызги на белом снегу. Грибы, мать честная! И растут, главное, ровными рядками, так что образуются буквы, а из букв соответственно слова: “Янки, гоу хоум!”
От изумления просыпаюсь мгновенно, десяток минут оборачиваются полновесным часом, как оно подсознательно и планировалось. Ибо дневной сон для меня вообще-то необходим жизненно. Ибо таков образ моего многолетнего существования. Судьба такая.
И чего только не помстится в состоянии чуткой полудремы! Откуда, например, взялись дурацкие янки, которых я этим словом даже не зову никогда? А видать, они, в последние годы особенно активно сующие нос в каждую дыру, уже в моём подсознании почуяли угрозу своим беспредельным национальным интересам. Иначе чего б им там делать.
Обкладываю Жижику подушками, чтобы не свалился ненароком, заодно получается дополнительное затемнение, глядишь, на полчаса дольше поспит. Чувствую душевный подъём, как получивший увольнительную солдат срочной службы.
Почему-то всегда так выходит, что дети, пребывающие на моём попечении, сколь-нибудь долго автономно играть не могут, а требуют моего поминутного соучастия и неослабного внимания. Стоит зажмуриться на миг, сразу в глазах ковыряют. А уж про какие-то сугубо личные мои дела — на машинке постучать, почитать хотя бы — даже не мечтаю. Тогда как бабушка в свои подобные дни и постирать умудряется, и еду приготовить на всех. И вроде бы ничуть не докучают ей опекаемые…
Нет, ни за что не соглашусь признать ущербность моей методики. Наоборот — предельно добросовестное отношение к делу. Сам слышал, как старшая дочь говорила младшей:
— Дед у нас знаешь какой ответственный, я на него больше, чем на себя, полагаюсь!
На что младшая — ей:
— Конечно, знаю! И опыт у него!.. Мало какая бабушка сравнится. Но главное — любовь. Женька к бабе Рае с рёвом едет, а к “дидике” — с восторгом.
И этот случайно подслушанный диалог по приятности звучания равнялся, пожалуй, развёрнутой положительной рецензии. Вот бы мои девки столь же умно и непредвзято рассуждали о моих писаниях, я б вовсе тогда в лепёшку для них разбился…
Перво-наперво покушал я вдумчиво и со смаком, насколько позволяли осточертевшие, честно говоря, “казённые” пельмени. Потом — в магазин через дорогу, пару стаканчиков йогурта взял, новую коробку сока, то — сё. А погода-а-а!
Не помню, чтобы когда-то такая же благодатная осень случалась. Всё нынче успел до начала сезона сочинительства; не торопясь, огород перекопал — весной жена, если что, даже без меня замечательно управится, земля мягкой будет и без сорняков; грибов навозил больше, чем мы вместе взятые способны пожрать, стало быть, опять будем их целыми банками на помойку выбрасывать, зарекаясь впредь жадничать, но и впредь перед лесной халявой не устоим — хоть какой-нибудь природный ресурс должен же в этой стране принадлежать и нам; пятьдесят три карпа добыл на озере Карагуз — не за раз, конечно, а в совокупности — карпы же там, если кто не знает, не многочисленны, зато огромны, ни один не потянул меньше, чем на два кило.
Правда, несколько дней назад клёв разом прекратился, и дважды я сгонял за восемьдесят вёрст впустую, тем самым безнадёжно испортив средний показатель, однако это нормально, это всегда так. Многие ли из нас умеют вовремя остановиться в азарте?
И погода продолжает умилять: тепло, сухо, солнечно, даже какие-то абсолютно немыслимые перспективы начинают мерещиться, когда в умилении жмуришься на солнышко. И корпеть за машинкой — никакого энтузиазма, насиловать же себя — нет, никогда не насиловал, всегда всё делал в охотку, даже если, к примеру, вагоны с углем выгружал, то мобилизовывал на это дело не столько элементарный физический ресурс, сколько азарт.
Теоретическую базу уж потом подвёл, когда достаточно поднаторел в этом: работа и кайф должны быть категориями неразлучными, тогда даже коммунизм можно ненароком состроить. А мы через силу напрягались, кайф быстро превратился в ужас, потом в нескрываемое отвращение. И получился конфуз заместо коммунизма. И не скоро теперь эта идея вернёт себе прежнюю привлекательность, хотя когда-нибудь обязательно вернёт…
Разумеется, при возвращении из магазина никак нельзя было не остановиться со знакомым рыбачком, не перекинуться словечком-другим касательно роднящей нас утехи. Обсудили мы итоги завершившейся весенне-летней путины — разве не для того в основном я ловил этих карпов, чтобы потом хвастаться да в меру привирать — помечтали о перспективах предстоящей осенне-зимней, имеющей, если кто не знает, свою неповторимую прелесть и даже свой совершенно особый комфорт. А как, ежели не комфортом, именовать добрую тёплую одёжу в морозный денёк да стульчик, войлоком обитый, да прозрачную, но непромокаемую и непродуваемую палатку посреди ледяной заснеженной равнины? Палатку, где день-деньской горит весёлый примусок, на котором по мере надобности либо пельмешки варятся, либо чаёк-кофеёк воодушевляет ароматом да предвкушением. А помимо — ведь ещё и рыба вовсю клюёт! Впрочем, последнее и самое главное случается всё реже…